Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

Я не ошиблась насчет его улыбки. Она и впрямь обезоруживала.

Ноа пересел ко мне, и мы проболтали до самого закрытия кафе так запросто, словно знали друг друга всю жизнь.

На первом настоящем свидании мы отправились в пеший поход по Суррейским холмам. Там, на вершине, мы пили просекко и любовались закатом. А потом, когда стемнело, Ноа развел небольшой костер и достал из рюкзака пачку маршмеллоу. Пока мы жарили их над огнем, беседа текла сама собой: Ноа безостановочно расспрашивал меня о жизни, внимательно выслушивая каждый ответ. Он вообще был необыкновенно красивым, добрым, заботливым и творческим… Помню, как подумала, что весь этот день получился похожим то ли на кино, то ли на книгу и что мне безумно повезло. Тихо тлели догорающие угли, над головами простиралось ночное небо, от прогревшейся за день земли исходило тепло, а мы целовались…

В первый раз Ноа посоветовал мне уйти с работы, когда мы отправились на блошиный рынок.

– Ты выглядишь такой живой, когда мы обсуждаем твою книгу…

– Не могу же я просто взять и бросить карьеру.

– А почему нет? Я вот бросил. Ушел из банка, попробовал себя в гончарном деле, влюбился в него без памяти и пошел преподавать керамику в колледж. Лучшее решение в моей жизни. Ну, не считая идеи заказать для тебя ту чашку кофе. – Мы остановились возле лотка с подержанными книгами. – Ты рождена для того, чтобы стать писательницей, Элоди. Чертов маркетинг постепенно все соки из тебя высосет, и неужели ты готова умереть, так никогда и не позанимавшись любимым делом? – Ноа взял с прилавка одну из книг и объявил невысокому старичку за прилавком: – Однажды у вас тут будет продаваться книга моей девушки!

– Ноа! – Я со смехом ухватила его за руку и потащила дальше.

А он чмокнул меня в щеку и добавил:

– Если не собираешься писать ради себя, пиши ради меня.

Прислонившись головой к стеклу окна, я вспоминаю, как прибиралась в нашей квартире после рокового ДТП. Ноа скончался за несколько дней до моего двадцать восьмого дня рождения. И через месяц после смерти любимого я нашла приготовленный для меня подарок, завернутый в белую и желтую бумагу. Там оказалась темно-зеленая глиняная ваза. Я повертела ее, рассматривая, и на донышке обнаружила вырезанную рукой Ноа надпись: «Для Элоди Фрей, писательницы».

«Неужели ты готова умереть, так никогда и не позанимавшись любимым делом?»

В тот день я достала из кармана телефон и отправила в «Эй-си-эйч маркетинг» электронное письмо.

«Если не собираешься писать ради себя, пиши ради меня».

К письму прилагалось заявление об увольнении.

Я прибываю на вокзал Паддингтон чуть раньше половины двенадцатого и гоню все мысли о Ноа прочь, как рассевшихся на ветвях памяти птиц.

После уютно-старомодных георгианских улочек Кроссхэвена, где со всех сторон бальзамом льется в уши мягкий говорок английского Юго-Запада, Лондон, колючий, суетливый, шумный, переполненный акцентами всех мастей, основательно раздражает.

Пассажиры пригородных электричек снуют на платформах, как муравьи. Я не была в столице с Рождества, и вновь привыкнуть к ней получается не сразу. Я прожила в четырехкомнатном студенческом доме в Кэтфорде почти четыре года, прежде чем переехала в квартиру Ноа в Эктоне. Помню, как постоянно ныла, что до работы приходится добираться по сорок минут на пригородной электричке, битком набитой людьми, где головы не повернуть и приходится толкаться локтями со случайными попутчиками, от которых несет бейглами с луком. Теперь же я хожу пятнадцать минут пешочком до «Кружки» – не так утомительно, но и впечатляет куда меньше.

Уйдя с работы, я потратила все сбережения на то, чтобы переехать обратно в Кроссхэвен, сменив роскошный офис с панорамными окнами на парк на небольшую комнатку для персонала над «Кружкой», со старенькими, облезлыми стульями и крохотным холодильником, который весь год, что я провела тут, то и дело ломался. И все это для того, чтобы написать книгу. Ради меня. Ради Ноа. И вот сейчас я встречусь с агентом и узнаю, правильно ли я тогда поступила.

Лара попросила привезти какие‐нибудь наработки для второй книги, что я сочла хорошим знаком. Если «Харриерс» все‐таки предложили нам контракт, то, вероятно, им интереснее издать не одну книгу, а несколько, а значит, Лара собирается лично мне сказать, что пора ставить подпись под договором и открывать шампанское. Возможно, я слишком размечталась, но отчего‐то мне кажется, что впереди ждут хорошие новости, и потому мысли о выходе книги в свет сами лезут в голову. Для презентаций у меня есть на примете два магазина: «Типпиз», мой любимый книжный в Кроссхэвене, и «Уотерстоунс» на Пиккадилли. Я обязательно организую для гостей коктейли и маленькие капкейки, украшенные рисунком с обложки моей книги. А еще скажу речь, в которой поблагодарю Джека, Марго и Лару. И мама будет плакать, а папа – сиять так, как сияет всякий раз, когда сестренка приезжает на своей новенькой «ауди».

К тому моменту, когда я добираюсь до метро, деловитое жужжание лондонских улиц уже привычно резонирует у меня внутри; но почти у самого «Ботанического кафе», где мы условились встретиться с Ларой, сквозь привычный гул снова пробивается разочарованный мамин голос, и меня накрывает неконтролируемая паника. Я чувствую, как ужас сдавливает меня со всех сторон, не давая вздохнуть.

Остановившись, набираю номер Джека. И едва в трубке раздается его голос, заявляю:

– Я так нервничаю, что меня вот-вот стошнит.

– Так себе будет парфюмчик для важной встречи.

– Не уверена, что смогу на нее пойти. Я же…

– Ты свои наработки не забыла прихватить?

– Нет, но…

– Значит, ты готова. Прекрасно. Я тебе уже говорил, но скажу еще раз: Элоди Фрей, ты талантливая, амбициозная и храбрая.

Я цепляюсь за эти слова. Очень хочется, чтобы они оказались правдой, поэтому я усиленно заталкиваю панику поглубже до тех пор, пока та не съеживается до легкого волнения.

– В котором часу ты возвращаешься в Кроссхэвен? – спрашивает Джек. – Я тебя на станции встречу.

– Слушай, от станции до моего дома – десять минут пешком. Тебе нет смысла тащится по пробкам через полгорода, чтобы меня подвезти.

– А если тот парень опять где‐то рядом ошивается? Фрей, очнись, он тебя до самого дома преследовал!

– Да кто знает, за мной он шел или нет? Может, я просто себя опять накрутила, – отвечаю я, сама понимая, что тот мужик действительно шел за мной. С другой стороны, я его уже несколько дней не видела. До сего момента я старалась вообще о нем не вспоминать: как говорится, с глаз долой – из сердца вон. Но сейчас мысли о нем опять начинают лезть в голову – очень вовремя, учитывая, что у меня через пять минут важная встреча.

– Ты тогда сказала: не хочу, мол, чтобы про меня сняли передачку вроде тех, которые по Четвертому каналу показывают, про похищения и убийства. Так вот, я тоже не хочу стать гостем такой передачки! С другой стороны, если сумеешь сбежать, можно написать об этом книжку и продать миллионным тиражом.

Я не выдерживаю и смеюсь.

– Вот только что я людям‐то скажу? – продолжает Джек. – Сяду такой: «Ой, знаете, Элоди говорила, что ее преследуют, но мы с ней подумали и решили – да ладно, пускай идет одна поздно ночью домой, а то, может, зря мы на человека наговариваем. Типа, лучше недобдеть, чем перебдеть…»

– Ты и так уже много для меня сделал. – После того случая я два дня подряд ночевала у Джека: было слишком страшно оставаться дома совсем одной.

Джек вздыхает:

– Мы еще долго собираемся прикидываться, будто у тебя есть выбор? В котором часу прибывает твой поезд?

– Ровно в девять. После встречи с агентом я собиралась посидеть где‐нибудь в баре с Марго.

– Я тебя встречу. – В трубке что‐то шуршит; видимо, Джек переложил телефон из одной руки в другую. – Давай, Элоди, уверен, ты их там всех порвешь. Я знаю, как это для тебя важно, и если редактор откажется от твоей книги – значит, она овца тупая.

Я невольно улыбаюсь. Все‐таки его уверенность заразна, как сезонная простуда.