К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович

– Господи, – сказала она, прижав ладони к лицу, – какая сказка!

И то ли благодаря этому непосредственному восклицанию, то ли своей внешности, она сразу завоевала внимание святого отца, сопровождавшего гостей по достопримечательностям Лавры. Рассказывая о соборе, о том, сколько было затрачено сил и средств на восстановление его убранства после фашистского нашествия, наместник уже обращался только к Нине, даже подавал ей руку, когда они спускались в прохладное подземелье для осмотра вековых захоронений.

– Нинка, поздравляю, – шептала ей Марго, – у тебя бешеный успех: святой монах втрескался по уши.

От той экскурсии в памяти осталось несколько разрозненных деталей: заваленная гробами, как дровами, внаброс, земляная ниша; рассказ наместника о художнике, который после войны пришел в монастырь «с тридцатью наградами на груди» и всю оставшуюся жизнь посвятил воссозданию уничтоженных полотен и фресок в соборе; ужин в монастырской трапезной… Был конец мая, а их угощали свежими пахучими помидорами, сладким стрельчатым луком, редисом, пупырчатыми ароматными огурчиками. И шампанским, из которого несколько дней назад святые отцы выпустили газ, потому как «воздушные пузыри в вине не чревоугодны».

В гостиницу они вернулись за полночь, еще долго говорили, рассказывая друг другу про свою жизнь, а на следующий день, захватив места в последнем ряду зала, беззастенчиво спали под монотонный голос докладчика.

– Такой начальницы, как я, – любила говорить Марго, – у тебя никогда не было и не будет.

Начальница занимала две комнаты в коммуналке на 8-й Красноармейской. С нею жила престарелая тетка, сестра ее матери, у которой после гибели мужа и сына на войне отнялась речь. Марго была ее единственной родственницей, поэтому забрала тетку к себе. В Тбилиси на одну пенсию она бы не протянула долго. А здесь, при Марго, живет и живет. Уже восемьдесят третий год старушке. А она еще и готовит, и убирает, и даже вяжет крючком симпатичные белые кружева. Живут они мирно, и чувствуется, что племянница любит свою тетку. Дважды Марго уходила от нее замуж и дважды нозвращалась – не выходило с замужеством. В третий раз муж сам поселился на 8-й Красноармейской, но невзлюбил тетку и, не получив от Марго согласия отправить ее в дом престарелых, сбежал.

А начальница она действительно редкая. Шумная, грубоватая, но никогда никого не оскорбила и даже не обидела. К тому же, знает дело и умеет с вышестоящими разговаривать: с одними интеллигентно, кротко, с другими по-крестьянски грубовато, а с третьими может не чикаться и даже кулаком по столу грохнуть. Нина всякий раз восхищается ее способностью к перевоплощению, нередко ссорится с начальницей, но еще ни разу не пожалела, что работает с Марго.

Вздрогнув от неожиданного телефонного звонка, Нина сняла трубку и услышала голос Марго.

– Особого приглашения ждешь?

Посмотрела на часы: действительно, прошло двадцать минут, как закончился рабочий день. Задумавшись, она даже не заметила, что перестали гудеть металлические шкафы и тихо, словно белые тени, исчезли девочки.

– Ну, рассказывай, что ты надумала, – без всяких предисловий спросила Марго.

– Не люблю я его.

– Ты его никогда не любила. И жили. И вон какую девочку приобрели. Для чего тебе надо разводиться?

Нина поглядела Марго в глаза и вздохнула.

– Не мучь ты меня, Маргоша. У меня нет больше сил изворачиваться и врать. Тошно мне от всего этого. Все может плохо кончиться, если мы не разойдемся.

– Ну хорошо, разойдетесь. А дальше что?

– А ничего. Будем жить вдвоем с Ленкой.

– Где? Ведь квартира нужна.

– Разменяем. Я уже почитываю объявления. Выписала один очень приличный вариант: однокомнатная и комната в коммуналке.

– Он что, приезжал или звонил?

– Кто? – не поняла Нина.

– Ну, кто же? Твой единственный.

– Нет, Марго. С тех пор – ни звука. Впрочем, я сама его об этом просила, так что все правильно.

Марго тяжело вздохнула.

– Нина… Прошло столько времени. Здоровый мужик, красавец. Ты думаешь, он до сих пор ждет, когда ты развяжешь узы Гименея? Да не будь же ты, ради бога, такой наивной! Может, его и в живых уже нету…

Нину словно ударили:

– Что ты такое говоришь, Марго?

– Говорю, что думаю. Я бы на твоем месте сначала возлюбленного отыскала, убедилась, что нужна ему, а уж потом бы бракоразводные процессы устраивала.

Нина чуть не заплакала. Такая всегда понятливая, Марго говорила с нею на каком-то чужом языке.

– Ведь я совсем не потому, что хочу за другого, пойми наконец. Мне жалко Олега, но я не могу себя пересилить. Надо прикидываться, обманывать, а я не могу, кончились мои силы. Не хочу жить двойной жизнью. Знаю, будет трудно, но я буду говорить дочери правду, буду говорить себе правду…

– Э-э, как тебя крутит!

– Крутит, Маргоша. Я перестала уважать себя. А теперь вот подумала: может, не столь велики грехи мои, может, отпустит? И его хочу увидеть. Знаю, он приедет… Пусть женатый, пусть с детьми, только бы счастлив был. Знаю, не заслужила… Сколько горя ему принесла… Но благодаря ему узнала что-то настоящее. Так что я счастливая, Маргоша…

Помолчав, Марго вскинула на Нину заблестевшие глаза и решительно предложила:

– Махнем в ресторан?.. В «Корюшку».

– Ты что? – удивилась Нина.

– Закадрим каких-нибудь моряков и в загул!

– Снег пошел, – сказала Нина, глядя в окно.

Она подумала, что март еще покажет характер, потому что снег летел быстро и с большим наклоном. Так обычно начинаются все метели в Ленинграде. И впервые за три с половиной года остро почувствовала потребность знать, где сейчас Федя Ефимов, что делает, о чем думает, как чувствует себя? Знать все, все.

…Разве ей могло прийти в голову, что Ефимов в Афганистане? Да если бы Нина знала? Если бы хоть догадывалась, что подобное возможно? Да она бы каждый день слала ему телеграммы, говорила о своей любви, каждый день просила Всевышнего уберечь его от беды и напастей, вернуть ей живым и невредимым.

Но, к своему счастью или несчастью – кому это ведомо? – Нина пребывала в глубоком убеждении, что ее Федюшкин по-прежнему служит на том северном аэродроме, куда она его проводила три зимы назад, в той же самой части, номер которой он собственноручно написал ей карандашом на предпоследней страничке паспорта, и стоит ей перенести эти магические числа на конверт, как через несколько дней в ее руках будет ответное письмо.

Разве ей могло прийти в голову, что ее любимый Федюшкин в Афганистане?

3

Кто-то из летчиков вычитал в «Неделе», что эвкалиптовая настойка, предназначенная для полоскания горла, если ее умеренно брызнуть на раскаленные камни, придает великолепный аромат парилке. Но Голубов страдал как раз отсутствием умеренности.

– Чикаться тут, – сказал он, выливая в ковш весь пузырек. – Париться, так париться. – И ковш на камни. Ефимов и глазом моргнуть не успел, как под потолок ударила ядовито-синяя струя испарившегося спирта.

– Ну, барбос! – заорал кто-то, скатываясь с верхней полки. – Последние волосины выжжет!

– Мало того, кожу спустит! Ты в своем уме, Голубов?

– Мне этот пузырек что слону дробина, – пробасил Голубов и полез на освободившееся место. Доски мостков жалобно заскрипели под его стодвадцатикилограммовым весом. – Давай, командир, после такой обработки три дня будешь цвести и пахнуть.

Ефимов с подозрением посмотрел на плавающие под потолком пары эвкалипта и махнул рукой – была не была! Голову и грудь разом спеленало горячим туманом, а в легкие, словно под давлением, хлынул расплавленный поток экзотического настоя. Паша Голубов блаженствовал, хлопал по волосатой груди огромными ладонями, кряхтел и ахал, всем своим видом показывая, как хорошо здесь, под раскаленным потолком. Ефимова тянуло вниз, но он в последние дни эту баньку и эту парилку видел уже во сне. Они летали днем и ночью, возили воду и цемент, боеприпасы и медикаменты, высаживали в горах десанты и привозили раненых афганцев. В ушах, даже в часы передышек, не умолкал пульсирующий грохот вертолетных двигателей. Стоило прикрыть веки, как перед взором возникали плывущие пейзажи унылых безжизненных хребтов, черные провалы разломов.