Русская дива - Тополь Эдуард Владимирович

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122

— Детское питание вывозу не подлежит!.. Норку оставьте, норку можно вывозить только в изделиях!

— Но это муфта!

— Не разговаривать! Это целая норка. Не оставите — не едете! Быстрей! Решайте!

И люди тупо, очумело, в каком-то трансе отдавали деньги, меха, бусы, кулоны, кольца, люди позволяли делать с ними что угодно, потому что вон там, рядом, за окном, за дверью, за краем платформы, — полосатый шлагбаум и граница этого прекрасного государства всеобщего равенства и братства.

— Следующий! К третьему столу! Поднимите чемоданы! Где справка от ветеринара на собаку?

— Где документы на вывоз картин?…

— Бинокли и оптику вывозить нельзя!..

— Стиральный порошок вывозить нельзя!..

— Мерильный инструмент вывозить нельзя!..

— Изделия из слоновой кости вывозить нельзя!..

Стоя за канатом в ожидании своей очереди, Рубинчик ежеминутно смотрел на часы и лихорадочно отсчитывал в уме: вчера к пяти часам дня полковник Барский уже знал, что он в Бресте, и наверняка позвонил в Брестскую таможню. Выяснив, что Рубинчик еще не пересек границу, Барский приказал — что? Найти у Рубинчика ту проклятую рукопись? Конечно, никакой рукописи у него уже нет и бояться ему теперь нечего. Но, с другой стороны, Оля сбежала из деревни в Москву, а из Москвы прикатила сюда, и Барский может узнать об этом в любой момент. А узнав… Господи, что может сделать Барский, если узнает, что его дочь в Бресте?

Стоя в изнурительной и потной очереди на проверку ручной клади, Рубинчик каждой клеткой своего тела чувствовал, что его жизнь висит на волоске, на ужатом до предела нерве времени, и каждый телефонный звонок там, в глубине таможенного зала, может стать роковым зовом по его, Рубинчика, тело и душу.

А рядом, за канатом, отгораживающим эту очередь от ринга потрошителей чемоданов, гневной бычьей походкой прохаживалась сисястая, толстозадая начальница таможни капитан Елена Васько. Она курила, не переставая, ее сапоги звучно клацали по кафельному полу, а ее губы цедили:

— Предатели!.. Жиды!.. Фашисты!.. Назад! От каната!.. Сионисты!.. Отойдите от каната, предатели!..

«Сука, — подумал Рубинчик, — с утра сняла с грузчиков и таможенников свою долю взяток, а теперь ходит тут пантерой и материт евреев, чтобы никто ее в этом не заподозрил. И все они, таможенники и грузчики, лютуют тут, матерятся и гаркают тоже для того, чтоб страшней было жидам, чтобы все бросали, лишь бы уехать. Психическая атака».

— Мне фашисты одну ногу фугасом оторвали, а вторую вы пилой распилили! — сказал инвалид войны начальнице таможни, сидя на полу и ремнями привязывая к культе надпиленный в двух местах протез.

— Пшел вон! — презрительно бросила ему начальница таможни.

— Да я-то уйду! И на одной ноге уйду! — сказал он и, отжавшись от пола руками, встал на ноги и постучал протезной ногой об пол. — Только вам ни та кровь, что я за вас на войне пролил, ни вещи наши впрок не пойдут. Помяни мое слово капитана запаса!

И пошел, прихрамывая, к выходу на перрон.

— Назад! — крикнула ему, багровея, начальница. — На медосмотр!

Инвалид повернулся и посмотрел ей в глаза. По его лицу еврейского остряка и заводилы было видно, что он вот-вот скажет ей по поводу этой экзекуции и проверки анального отверстия нечто такое, что либо испепелит ее, либо превратит в посмешище. И он уже вдох сделал, чтобы сказать это погромче, но в этот момент громкий, почти истерический крик: «Папа, молчи! Папа!» — залепил ему рот, как кляпом. Он глянул на свою дочь, спешившую к нему с двумя внуками, и вздохнул:

— Ладно, доченька, ради тебя покажу им и зад на прощание…

— Замолчи! Умоляю тебя! — снова прервала она отца.

Рубинчик смотрел на эту буйволицу в капитанских погонах, и на грязных алкашей грузчиков, и на стервенеющих в своем мародерстве таможенников, и на таких же, как грузчики, небритых евреев, потных и тоже стервенеющих в упрямой борьбе за каждую тряпку и фарфоровую чашку. Господи, до какого же скотского, варварского и предчеловеческого состояния довели друг друга две нации! Ожесточенными скотами были тут и те, которые грабили, не жалея ни старика, ни женщину, ни ребенка, и те, которые за каждую мелочь переживали и сражались, как за жизнь. А ведь это две нации, претендующие, обе, на богоизбранность. Евреи — богоизбранные, а русские — богоносцы. «Богоносцы, мать вашу в три креста! — захотелось выкрикнуть Рубинчику, — православные!. Что же вы творите сами с собой?!»

Но он не крикнул, конечно. Он стоял, ощущая в себе жгучий стыд и еще более, чем стыд, сильное желание напиться. Эта ошибка, эта малая ошибка царевича Иосифа, оскорбившего юную русскую княгиню своим отказом жениться на ней, — неужели именно она толкнула языческую Россию от союза с Хазарией к союзу с Византией и в христианство и заставила русов именовать себя богоносцами и оспаривать тем самым Божие избрание евреев? И неужели за это Бог наказал их, наслав на них большевизм? А если бы Песах убил князя Игоря и отдал Иосифу в жены Ольгу, неужели вся русская история пошла бы иным путем?…

Но тут, прервав мысли Рубинчика, за окном таможенного зала возник поезд и его зеленые вагоны с табличками «Москва — Варшава — Рим». Очередь заволновалась. Какая-то совсем юная еврейка из Баку влипла жадным поцелуем в своего возлюбленного-азербайджанца, который провожал ее; а какая-то русская сибирячка — в своего молодого еврея в роговых очках. Казалось, две эти пары сейчас трахнутся прямо здесь, при всех. «Я люблю тебя! Я найду тебя! Я люблю тебя!» — закричал темпераментный юный азербайджанец вслед уходившей на таможенную проверку евреечке.

— Заткнись! — крикнула ему начальница таможни и повернулась к очереди: — Следующий! К первому столу!

И таможенники еще больше ускорили темп прощального грабежа эмигрантов, а грузчики, пронося проверенные чемоданы через контроль на перрон, тут же бросали их наземь и возвращались в зал. Там, на перроне, брать с эмигрантов уже было нечего.

И теперь, когда поезд уже тормозил у платформы, подошла наконец очередь Рубинчиков.

— К третьему столу! Быстро! Как фамилия?

— Рубинчик.

Начальница таможни тут же повернулась к Рубинчику и уставилась на него в упор.

— Документы!

Он подал ей выездные визы и билеты на поезд.

— Следуйте за мной!

Похолодев от волны предательского страха, Рубинчик на ватных ногах пошел за ней. Следом шли Неля и дети.

— Все вещи на стол! — капитан Васько повернулась к таможенному инспектору: — Проверить по первому разряду! — и Неле: — К гинекологу! — и опять Рубинчику: — На медосмотр!

И, выдернув у Бориски его плюшевого медвежонка, тоже швырнула его на таможенный стол.

Борька от изумления забыл зареветь.

Два таможенника тут же вывалили все вещи из чемоданов и стали быстро, четко, профессионально вспарывать подкладки пиджаков, пальто, детских курток, пакеты с нижним бельем, пачки чая и кофе. Еще один стал разбирать фотоаппарат, термос, Ксенину куклу и остальные детские игрушки. «Господи, подумал Рубинчик, — какое счастье, что я выкинул обувную щетку с пленками!» И почти бессознательно пошел в комнату-кабину, где молодой рыжий медбрат в застиранном сером халате и в желтых резиновых перчатках тут же скомандовал:

— Раздеться догола! Вещи сюда! Пломбы есть в зубах?

— Есть. А что?

— Откройте рот! Шире! — Медбрат заглянул ему в рот и поскреб пломбы каким-то металлическим крючком. За его спиной была высокая зеркальная дверь, а рядом с ней водопроводный кран, из крана в раковину текла тонкая струйка воды. — Ладно, закройте рот! Ноги вмеcте! Нагнуться и руками достать до пола! Еще ниже! Вот так! А ягодицы поднять! Выше поднять!

Холодный, в резиновой и мокрой от вазелина перчатке палец вдруг с резкой болью втиснулся в задний проход так, что Рубинчик охнул и прослезился от боли.

— Ну и ну!

— Ни хера! — усмехнулся медбрат, подставляя руки в перчатках под струйку воды. — Бабы не то терпят! И без вазелина!

— Можно одеться? — спросил Рубинчик, глядя на себя, голого, в зеркало и удивляясь, на кой черт тут зеркальная дверь?

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122