Двойной контроль - Сент-Обин Эдвард

– Ух ты! – сказал Сол. – Пожалуй, к такому я пока не готов. Говорят, что к нему моментально привыкаешь.

– Это к власти привыкаешь моментально, – сказал Хантер. – Если она у тебя есть, то фрибейзинг – просто дуракаваляние; если ее у тебя нет, то привыкай хоть к черствым пончикам, хоть к резиновому белью.

– Или к фрибейзингу, – сказал Сол.

– Да, конечно, – сказал Хантер. – Но после того как мы сегодня раскурим трубочку, я пару месяцев даже не взгляну в ее сторону, а сейчас у нас мозговой штурм, Сол.

– Ну, раз ты у нас эксперт, – сказал Сол, не желая открыто противоречить своему настойчивому хозяину. – Хотя Ричард Фейнман однажды сказал, что наука – вера в невежество экспертов [6], – не удержавшись, добавил он.

– В таком случае Дональд Трамп – величайший ум планеты, – сказал Хантер.

– По-моему, он имел в виду тех, кто продвигает знания к какому-то пределу, а не тех, кто отрицает любые знания, – сказал Сол.

Хантер вложил в трубку крохотный комочек густой вязкой массы.

– Ну ладно, и я с тобой за компанию, – сказал Сол.

Осторожно вдохнув самую малость дыма, собравшегося в стеклянном черенке трубки, Сол тем не менее ощутил необычайный подъем духа и готовность связать воедино нити множества разговоров, которые они с Хантером вели за год знакомства. Усталость превратилась в иллюзию, и Солу уже не верилось в свое недавнее утомление, потому что теперь все вокруг словно бы излучало яркое сияние. Хантер жадно втянул в себя дым и пристально уставился куда-то перед собой, возможно на фрэнсис-бэконовский мазок искореженного человеческого страдания, висевший над камином черного мрамора, а возможно, в бесконечное пространство рассредоточенного взгляда, Сол не знал, куда именно, но не намеревался упустить нахлынувшую на него волну ясности.

– По-моему, весь прошлый год я пытался донести до тебя, что если бы наука предлагала единое видение мира, то оно было бы пирамидой, образованной сознанием на вершине, объяснимо возносящимся из биологии, жизнью, плавно вздымающейся из химии, и Периодической таблицей, во всем ее многообразии, безусловно возникающей из фундаментальных сил и структур, описанных физикой, но в действительности даже физика не едина, не говоря уже о том, что она не едина с остальной наукой. Это не пирамида, а архипелаг – разобщенные острова знания, причем между некоторыми кое-где проложены мосты, а остальные сравнительно изолированы друг от друга.

Хантер выпустил длинную тонкую струйку дыма.

– Нам надо поддерживать строителей мостов, – продолжил Сол, – таких, как Энрико, который собирается просканировать блаженного фра Доменико в Ассизи, чтобы мы могли охватить католический рынок нашим шлемом «Святая глава»…

– Нет, я хочу поддерживать долбаных строителей пирамиды, – оборвал его Хантер.

– А я тебе говорю, что их не будет, – возразил Сол, – потому что есть вещи, которые нельзя свести друг к другу или построить друг на друге. Никакие открытия ЦЕРНа не прольют свет на монументальный труд Эдварда Уилсона о жизни муравейника, и наоборот.

Хантер вручил Солу вторую трубку, разжег ее и посоветовал:

– Не выдыхай сразу, задержи внутри.

На этот раз Сол до отказа втянул дым в легкие. С макушки по всему телу распространилось легкое щекочущее покалывание, будто забил фонтан электричества, но это было лишь вступлением к всеобъемлющему чувства благоденствия и властности. Сол откинулся в кресле, выдохнул и закрыл глаза. Он вступил на неизведанную землю. Прежде он и не догадывался, как силен и велик его разум. Мысли, словно бурная река на Аляске в весеннее половодье, разливались могучим потоком, но не мутной воды, а ртути, сверкающим зеркалом отражавшей небо, деревья и облака и наделенной проницательным сознанием, способным все это определить. Капли-разведчики, разбрызганные по берегам ртутной реки, расшифровывали атомную структуру камней и, сливаясь в единую струю, возвращали это знание в величественный поток. Если собрать пятьдесят крупнейших научных умов и дать им ощутить то, что сейчас ощущал Сол, то, объединившись в суперразум, они смогли бы построить пирамиду, чтобы все знания человечества вознеслись над пустыней геометрически совершенным монументом.

– Пирамида… – прошептал Сол.

Хантер схватил его за руку и поднял с кресла:

– Что ты сказал?

– Мы сможем построить пирамиду, – ответил Сол, с усилием разомкнув веки и устремив лихорадочный взгляд в расширенные зрачки Хантера.

– Да! – Хантер воздел свободную руку и согнул ее, сжав кулак, как мальчишка, хвастающий своими бицепсами. – Да, сможем!

А дальше понеслось. Они не спали всю ночь, что, вообще-то, не входило в их планы, и хотя Хантер получил внутривенно внушительную дозу витамина С и минеральных веществ, укол витамина В, столько антиоксидантов, что хватило бы на уничтожение всех свободных радикалов в Нью-Йорке, а потом отрубился во время четырехчасового сеанса у Океаны, его любимой нью-йоркской массажистки, на борт самолета он взошел в хреновом состоянии. В полете забылся тяжелым, но недолгим сном, а перед тем как приземлиться в Фарнборо, принял оранжевую таблетку аддералла, из тех, что посильнее, чтобы продемонстрировать внимательность и решительность на организованных Люси встречах с якобы блистательными учеными.

Люси устроилась на заднем сиденье хантеровского «майбаха», позади водителя, разумеется, где было вполне просторно, но не так, как на месте Хантера, – сдвинутое до упора пассажирское сиденье позволяло установить в освободившемся пространстве детскую кровать. Рядом с Люси, в подстаканнике подлокотника, обтянутого стеганой белой кожей, стояла пинта латте, а на коленях в папке лежало забытое расписание встреч, написанное рублеными и хлесткими фразами, страница за страницей. Рубленые и хлесткие фразы придумали для таких, как Хантер, – его напористую агрессивность и рассеянное внимание можно было сдержать только автоматными очередями пунктов. Люси собиралась освежить в памяти список, чтобы категорически взирать на все, так сказать, с горних высей, но вчера горние выси категорически обрушились на нее, хотя алпразолам и спас ее от полной катастрофы, словно бы предоставив хрупкое укрытие под обломками обвалившегося здания.

Предыдущим утром Фрэнсис покинул Квин-Сквер, извинившись и объяснив, что ему нужно возвращаться в Суссекс, на работу, но что они скоро снова увидятся. На прощанье он обнял ее с необыкновенной сердечностью, в полном смысле слова, так, что Люси ощутила, как сильно и сочувственно бьется его сердце, буквально передавая ей свою поразительную энергию, хотя Фрэнсис вел себя так, будто ничего особенного не происходит.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Спасибо за то, что пришел, – добавила она, испугавшись, что разыгравшееся воображение приписало прощальному объятию слишком многое.

По дороге в Белсайз-Парк она не преминула заметить Оливии, какой Фрэнсис удивительный человек, – отчасти для того, чтобы доставить ей удовольствие, но по большей части потому, что никогда еще не встречала человека, так ненавязчиво, но искренне проникнувшегося сочувствием к недавней знакомой, у которой почти сразу же обнаружился рак.

Поскольку Мартин и Лиззи Карр работали дома, то часто устраивали перерыв в середине дня, поэтому Люси попросила Оливию не говорить родителям об опухоли. Люси любила Карров, но ей требовалось время, чтобы определить баланс между допустимой скрытностью и откровенностью. Ей хотелось побыть наедине с Оливией, но, когда они вошли в дом, в коридор выглянула Лиззи и пригласила их на кухню пообедать с Мартином. Лиззи была такой радушной и приветливой, что Люси не смогла отказаться.

Мартин тепло поздоровался с Оливией и Люси и сразу же вернулся к разговору с супругой. Он был из тех редких психоаналитиков, которые согласны принимать пациентов с шизофреническими расстройствами. С частными клиентами он обычно проводил предварительную консультацию, а остальные получали направление в психиатрической клинике, где он работал раз в неделю бесплатно. За день до этого у него появился новый пациент, и сейчас Мартин жаловался на ограниченность психиатрического подхода, который рассматривает дезорганизованную речь пациентов с шизофреническими расстройствами как симптом, который надо подавлять, а не как попытку коммуницирования, которую необходимо понять.