Хрустальный желудок ангела - Москвина Марина Львовна

– Когда по радио на полном серьезе диктор объявляет: «Романс Тортилы. Исполняет Рина Зеленая», я себя чувствую тенором Большого театра, – говорила Рина Васильевна.

Оказывается, жаловался Энтин, в арии Тортилы, имелся пятый куплет.

Слова были такие:

Шедевр. Огласить эти слова Рина Зеленая категорически отказалась.

Не знаю почему, но уже тогда, в 1982-м, я ее поняла. Но и безутешный Энтин достоин был сострадания. «Романс Черепахи» слышался из каждого окна. Его без конца крутили по радио, показывали по телевизору. И всюду без этого пронзительного четверостишия.

– Я ей человеческим языком объяснял, – бушевал Энтин, – это ж не вы, это че-ре-па-ха! Она и слышать ничего не хочет. Спела без куплета. Теперь его никуда не вставить – и фильм, и пластинка вышли без него.

Что мне было делать? Звоню Рине.

– Песни нет? Энтина нет? И никого, кто написал бы для меня хоть когда-нибудь что-нибудь хорошее, хронически нет? На всем белом свете? Я так и знала…

Все у меня внутри оборвалось от этих ее слов. Будь я не Москвиной, а Бородицкой, сама написала бы для нее песню. Стала бы мыть посуду после обеда и сочинила. Ладно, думаю, скажу хотя бы на прощание что-нибудь хорошее. Как раз мне дали почитать ее «Разрозненные страницы». Кстати, она там пишет:

«…К моим выступлениям на телевидении я до сих пор отношусь с чувством ненормального беспокойства и тревоги. Я совсем не сплю за две недели до и одну неделю после выступления. …Поэтому, когда кому-то придет в голову желание обязательно включить в передачу Рину Зеленую и очень ласковый, обычно женский, голос по телефону просит меня выступить по телевидению, я в первое мгновение трусливо отвечаю: „Нет!“ Потом совесть побеждает страх и заставляет спросить, что именно мне предлагают сделать. И слышу ответ:

– Сделайте что-нибудь…»

Ну я и сказала:

– Прочитала вашу книгу – с наслаждением.

– Да? – недоверчиво спросила Рина Васильевна. – И что же в ней такого? Все как с ума посходили. …Вы заметили, что она грустная?

– Конечно. Смешная и грустная, настоящая.

– Мне звонил министр культуры, – она немного смягчилась. – И мне даже не пришло в голову его о чем-нибудь попросить.

– Та же история с Горьким? – в книжке Рина приходит в гости к Максиму Горькому. И он ее спрашивает, как сказочная золотая рыбка: «Чего тебе надобно, Рина?» А у нее – ни кола, ни двора, ни постоянной работы. В питерском «Балаганчике» вместо денег протягивают ведомость: «Распишитесь, товарищ! С вас рубль семьдесят пять копеек. У театра крыша протекает».

В Москве она пела и танцевала в ресторане и в ночных кабаре. В подвале нашего дома в Большом Гнездниковском переулке было первое в России кабаре «Летучая мышь». Рина изображала там ресторанную певицу с пышными формами, причем сама придумала и раздобыла себе надувной бюст. Перед выходом на сцену она его надувала, прицепляла и пела:

Потом выпускала из него воздух, сворачивала, прятала в сумку и бежала в кабаре «Нерыдай». То же и в кино. Всю жизнь ждала роль, а режиссеры предлагали только эпизоды. Пожалуйся она тогда Горькому:

«Эх, Алексей Максимыч, все у меня шиворот-навыворот. Кино я обожаю. Но это любовь без взаимности, моя боль. Мне ужасно не везет. То, что я сыграла в кино, только в лупу можно разглядеть. Ни моя секретарша в „Светлом пути“, ни моя гримерша в „Весне“ даже в титры не попали! Смилуйтесь, Алексей Максимыч, похлопочите…» – и судьба сложилась бы по-другому.

Но она ответила:

– Что вы, у меня всё есть, ну просто всё, о чем можно только мечтать…

И судьба сложилась так, как сложилась.

У меня в сценарии ведущий задавал вопросы. Кто лучше ответит, получит приз: лично от живого бурого медведя Амура – билет в Театр зверей Дурова. С вопросами тянулась ужасная канитель. Режиссер требовал комплект из яркого неожиданного вопроса и остроумного, блистательного ответа. Любые мои придумки он с лету забраковывал. Пришлось умолять Лёню Тишкова, тогда уже всемирно известного карикатуриста, хотя он работал простым врачом-терапевтом в седьмой городской больнице, помочь мне хоть как-то соответствовать столь высоко поднятой планке.

– А бывают такие слоны, что их можно в коробочку посадить? – звонил он мне с работы. – …Бывают, – сам же и отвечал, – если они сделаны из мухи!

– Какой любимый праздник у пауков? – он спрашивал ни с того ни с сего. – Не знаешь? Первое мая.

– Почему? – я искренне удивлялась.

– К первому мая все мухи просыпаются.

– Ну-у, брат, не очень, не очень…

– Ладно, – он делал второй заход. – Какой любимый праздник у пауков? …Новый год. Наверно, ты спросишь – почему? Можно повисеть на елке, как игрушка.

– О, уже лучше…

– Ладно, какой у пауков любимый музыкальный инструмент? Не догадываешься? Гитара.

– Почему?

– В ней есть специальная дырка для паутины!

Единственное, что мне самой удалось придумать, – вопрос для Рины Зеленой: можно ли утихомирить ребенка, если все испробовано и ничего не помогает?

Я живо представила, как она ответит: «Да. Очень просто», усядется в кресло, дети соберутся вокруг нее, как лягушата вокруг Тортилы. И она, особо не заморачиваясь, перескажет главу из своей книги, где они с племянником Никитой сочиняют стихи.

– Прелестный эпизод, – согласилась Рина. – Но он не для детей: детские стихи, автор – ребенок, это история для взрослых. А главное, – добавила она грустно, – я стала не любить свое лицо. Я никогда не боялась телевидения. А теперь просто не хочу себя видеть на экране.

– У вас любимое лицо, – сказала я.

– Ладно, – вздохнула Рина. – Когда вы мне позвоните, чтобы я вам отказала? Звоните и сразу говорите, что вы с телевидения, чтобы мне о вас уже не думать.

– Забудьте обо мне.

– Э, нет, я уважаю чужой труд. Пока, девочка. И спасибо вам за любовь.

Теперь мне встреча с ней кажется чудесным сном.

Лишь надпись на конверте гибкой грампластинки – крупным почерком зеленым фломастером – не дает моей истории о Рине превратиться в сказку. Иногда я завожу ее, просто услышать, как черепаха Тортила произносит своим неподражаемым голосом: «Если люди думают, что счастье – это деньги, а деньги – это счастье, они никогда не получат от меня Золотого Ключика…»

Видит бог, я старалась раздобыть ей песню. Я пыталась дотянуться рукой до звезд – в прямом и в переносном смысле. Чтобы затеять разговор с композитором Владимиром Шаинским, специально написала для него сценарий телепередачи «Утренняя почта».

За день до съемок явилась на рекогносцировку: дом вверх дном, мячи, гантели, спортивные снаряды… Рояль Petroff завален нотами, пластинками, книгами о спорте, пчеловодстве. А сам Шаинский на фоне большой фотографии, где он со вскинутыми над головой руками приветствует ликующую толпу, понуро сидел в кресле, уставившись на телефон. Композитор переезжал, дом рушили, отопление и воду отключили, связь с миром оборвана, короче, Армагеддон.

Мы давай думать, как он встретит телеведущего Игоря Николаева.

– Можно я буду в узбекском халате и тюбетейке? – встрепенулся Шаинский. Все это напялил на себя – узбек! С шипастой и сушеной рыбой-шар в руках.

– Я бы хотел, – сказал он озабоченно, – пользуясь случаем, показать по телевизору мои подводные трофеи, которые я наловил у берегов Кубы со своим подводным ружьем. Вы знаете, что я лицом к лицу встретил барракуду? Она так лениво подплыла ко мне, я испугался и удрал. Я и мурену видел, – похвастался Шаинский. – Ей, правда, было не до меня. Она проглотила морского окуня, а тот выпустил плавниковые шипы. Ни выплюнуть, ни проглотить. Так и погибли оба на моих глазах…