Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Хьюстон Нэнси

Что происходит? — вскидывается Субра. — Почему сегодня утром ты вдруг вспомнила эти замшелые истории и так переживаешь?

Рена не знает. Фотоаппарат ей не помощник — в музее запрещено снимать, — и осколки воспоминаний терзают мозг. На какое бы произведение искусства она ни смотрела, задвижки открываются, выпуская на волю чувства, и никакая сила в мире не способна их сдержать.

Она идет в следующий зал.

La Scultura^[88]

Здесь выставлены горельефы Андреа Пизано, маленькие мраморные доски с изображениями Музыки, Живописи… Они застывают перед Скульптурой.

Сетчатку обжигает изначальная сцена, главная сцена, прилипчивая сцена.

Мастер по мрамору обнимает мраморное тело. Скульптор плоти держит в объятиях тело из плоти. Скульптор в ярости наносит удар по мраморному телу. Пигмалион танцует с Галатеей. Я танцую с твоим другом. Донателло целует Марию Магдалину. Ты целуешь мою подругу. Мария Магдалина заливает слезами ноги Христа. Камилла Клодель плачет на ноги Родена. Роден ваяет Камиллу Клодель. Твой друг целует меня. Твой друг бьет по мрамору. Я рыдаю над ногами твоего друга. Ты в бешенстве бьешь своего друга.

Предначертанный, роковой 1976 год. Мне шестнадцать лет, Сильви — двадцать. Симон — диссертацию он не закончил — опубликовал несколько вполне приличных статей о медицинском применении ЛСД. Джошуа Уолтерс стал главой психиатрической службы своей больницы. Их обоих пригласили на коллоквиум «Разум и мозг» в Лондон. Даты мероприятия совпали с пасхальными каникулами.

Что, если мне поехать с ними? “Потрясающий шанс для нашей дочери увидеть Европу!” — воскликнул Симон, и Лиза ничего не заподозрила. Не знаю, как объяснить слепоту моей матери, скорее всего, она была слишком занята своей работой, своей борьбой, неисчислимыми несчастьями множества беременных, заразившихся сифилисом, обдолбанных, изнасилованных проституток и жертв инцеста, которые семь дней в неделю, двенадцать месяцев в году брали штурмом ее кабинет. Симон сказал жене часть правды, надеясь, что ее она проглотит: организаторы зарезервировали за ним и Джошуа два двойных номера в гостинице, они поселятся вместе, я займу вторую комнату, а билет стоит не так уж и дорого! Мама рассеянно кивнула, выписала чек и отправилась на заседание суда.

Сильви присоединилась к нам в аэропорту Монреаль-Мирабель. Джошуа оплатил ее билет. Нас почему-то ужасно насмешила эта деталь, и мы выпили в баре, чувствуя себя отчаянными пройдохами.

В Лондоне наши кавалеры трудились в поте лица, а мы два дня наслаждались прогулками по английской столице. А ночью… Ах, ночью… Под покровом темноты происходит много такого, что нельзя понять и не стоит обсуждать. Не знаю и не хочу знать, чем занимались Симон и Сильви в номере 418. Не помню, как мы с Джошуа общались в номере 416, но думаю, что все развивалось стремительно, потому что утром третьего дня я оказалась притороченной к кровати (веревки он привез с собой), голой, с завязанными глазами, а Джошуа, тоже голый, хлестал меня ремнем. Я знала, почему добрый доктор так поступает, понимала, что лично против меня он ничего не имеет. Просто у него было тяжелое детство…»

Понимаю, — говорит Субра. — Мама все время уходит — свяжем ее, чтобы не могла сдвинуться с места!

«…и я согласилась. “Ах ты моя ненасытная!” — сказал Джош, и я кивнула. Так оно и было: я жаждала познать взрослый мир — до дна и без прикрас. Промежутки между ударами были неравными — от пары секунд до нескольких минут, — и я не могла подготовиться. В основном Джош попадал точно по ягодицам, но иногда плохо прицеливался, и боль от ударов по спине и ногам оказывалась почти невыносимой. Один раз я не сумела сдержать крик, и моя судьба совершила крутой поворот.

Моя вина…»

Естественно, — соглашается Субра. — Разве есть что-то, в чем ты не виновата?

«Все случилось из-за одного-единственного вскрика. Отец услышал, встревожился, оторвался от тела любовницы, ворвался в наш номер, оценил происходящее, и у него перегорели предохранители. Он вырвал ремень у совершенно дезориентированного Джошуа и начал лупить друга, вопя, как одержимый. Его услышали горничные, сообщили портье, а тот вызвал полицию. Я ничего этого не видела, потому что глаза у меня были по-прежнему завязаны, зато все слышала и сделала соответствующие выводы. Ученых арестовали за совращение несовершеннолетних, и они провели весь день под арестом в комиссариате. Нас с Сильви определили в центр содержания малолетних преступников. Отпустили нашу скандальную четверку благодаря вмешательству организаторов престижного семинара. Отпустили — и тут же выслали из Великобритании. Мы улетели в Монреаль, где эта история стала главной газетной новостью и имела роковые последствия: Симон утратил последнюю надежду сделать блестящую научную карьеру, а Лиза вернулась на родину, в Австралию».

Неужели «Газет»^[89]опубликовала фотографии на первой полосе? — шепотом поинтересовалась Субра.

Из музея Рена выходит «в кусках».

Belvedere^[90]

Кошмарный проход по Старому мосту. Ингрид и Симон цепляются друг за друга, тащатся медленно. Толпа такая плотная, что Рена на мгновение теряет их из виду и сразу пугается: вдруг отцу или мачехе стало дурно?

Почему Симон решил, что Джошу не подобает бить меня ремнем, а сам он может пороть Роуэна? В ударах ремнем по заднице безусловно есть нечто душеспасительное и одновременно поучительное. Наказание отучает гадких мальчишек поджигать шторы в своей комнате, а юных прелестниц… не знаю, чему она учит их, но последнее время меня занимает один вопрос: возможно, доказать любовь друг к другу очень просто, если развлекаться взаимной поркой?..

Они перебрались невредимыми на другой берег Арно и зашли в «Борго Сан-Якопо» подкрепиться сандвичами в снэк-баре.

Ингрид делится своим удивлением: все ювелирные лавки на мосту торгуют одним и тем же товаром — серебряными украшениями.

— Не понимаю, — горячится она, — они же сами раздувают конкуренцию, и это никому не выгодно!

Рена не знает что ответить.

— Отдохнем немножко? — спрашивает Симон.

В Садах Боболи^[91] они находят свободную скамейку на солнце. Удача? Как бы не так — Симон и Ингрид решают рассказать Рене медицинскую эпопею одной из своих хороших знакомых. Описание болезни потихоньку портит пейзаж, и в конце концов красота — пруд с кувшинками, бронзовый Нептун с трезубцем в руке среди фонтанов, позеленевший от воды и прожитых лет, но все еще восхитительно мускулистый, — отступает под напором рассеянного склероза.

Рена не выдерживает. Говорит, что хочет поснимать цветы, и быстро удаляется в сторону Фортецца-ди-Санта-Мария^[92] в Сан-Джорджо-дель-Бельведере.

«Ну почему я так ненавижу разговоры о болезнях? Против самих недугов я ничего не имею (почечная недостаточность Фабриса научила меня почтению к человеческому телу со всеми его слабостями и силой), но зачем о них говорить?! Почему людям так нравится рассказывать о своих бедах посторонним, которые вынуждены слушать, хотя помочь не в состоянии? Я никогда так не поступаю, впрочем, у меня нет проблем со здоровьем…»

Одна есть, — перебивает ее Субра. — Бессонница.

«Верно. Всю жизнь спала, как бревно, а на пороге сорокалетия — нате вам… Тьерно, когда ночевал у меня, ужасно расстраивался. Страшно, наверное, когда твоя мать среди ночи выползает в коридор, бледная, с покрасневшими глазами. “Знаешь, мама, — сказал он однажды, — бессонница лечится! — О нет, спасибо, предпочитаю держаться от психиатров подальше. — Я тебя к ним и не посылаю… Сходи к иглоукалывателям”.

Он рассказал, что мать его преподавателя музыки Пьера Матерона училась акупунктуре в Индонезии, берет не слишком дорого и творит чудеса. “Серьезно, мама, тебе стоит попробовать…”