Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

— Но у тебя через несколько минут терапия.

— Ты можешь ее пропустить.

— Мне надо посмотреть, что они делают, чтобы тебе помогать.

— Шляпа нужна мне до того, как сюда приедут дети. Я не хочу, чтобы они видели меня такой, а позже могут быть пробки. Ты можешь посидеть на терапии завтра.

Или послезавтра. Или послепослезавтра.

— Ты уверена? — спрашивает мать.

— Абсолютно.

— Бойлстон-стрит, восемьсот? — переспрашивает она.

— Верно.

— А ты расскажешь мне, что было на терапии, когда я вернусь?

— Все расскажу.

Ну, по крайней мере, половину.

Мать записывает адрес на рецепте, найденном в бумажнике, я еще дважды заверяю ее, что адрес правильный, и наконец она уходит. Я расслабляюсь и возвращаюсь к шоу Эллен [2]. Она улыбается и болтает с кем-то по имени Джим, по голосу похож на Джима Керри. Через пару минут до меня доходит, что я должна бы видеть Джима Керри, но не вижу. Я стараюсь, но все равно не могу его увидеть, вижу только Эллен. Что, если я никогда не смогу увидеть того, с кем говорит Эллен? Что, если реабилитация не подействует? Что, если это у меня никогда не пройдет? Что, если я никогда не смогу вернуться на работу? Я не могу так жить.

Я больше не хочу смотреть «Эллен» и гляжу в окно. На улице ясный солнечный денек, и в светящемся отражении я вижу свою безобразную лысую голову. На себя я тоже больше не хочу смотреть, но тут уж или «Эллен», или моя жуткая лысина, или тюрьма. Гость Эллен, кем бы он ни был, произносит что-то смешное, и Эллен хохочет, а я закрываю глаза и плачу.

— Доброе утро, Сара.

Стул пуст. Телевизор выключен. Голос кажется знакомым, но я не могу узнать его и понять, откуда он идет.

— Ау? — говорю я.

— Я тут.

Я поворачиваю голову и вижу тюрьму.

— Ладно, мы над этим поработаем, — произносит женский голос.

Затем женщина материализуется в мамином кресле и оказывается Хайди, мамой Бена. Довольно странно. Ни за что бы не подумала, что она сможет найти время среди дня, чтобы меня навестить. Может быть, она хочет мне что-нибудь рассказать о Чарли и школе? Боже, надеюсь, у него нет никаких неприятностей.

— Значит, на «До уроков» тебе меня было мало? — с улыбкой спрашивает Хайди.

Я улыбаюсь в ответ, но не понимаю, чему мы так радуемся.

— Хайди, огромное спасибо, что пришла меня навестить.

— Не за что благодарить. Я просто делаю то, что указано в моем расписании. Ты у меня записана на одиннадцать.

— Что?

— Я твой ТТ.

— Что-что?

— Твой трудотерапевт. Такая у меня работа.

— А!

Медицинская форма, фиолетовые кроксы, пропуск с фотографией, висящий на шее на шнурке. Я всегда полагала, что Хайди какая-то медсестра, но никогда не спрашивала, кем она работает и где.

— Как у тебя дела? — интересуется Хайди.

— Хорошо.

Она пристально и выжидающе смотрит на меня, как на проблемного подростка, отрицающего, что наркотики его. У меня была черепно-мозговая травма, моя голова обрита, я не могу ходить, потому что не представляю, где находится моя левая нога, и сама Хайди здесь потому, что она мой трудотерапевт и я у нее записана на одиннадцать. Ответ «хорошо» даже отдаленно не похож на правду.

— На самом деле не особенно хорошо. Я не хочу здесь оставаться. Я не хочу быть в таком состоянии. А хочу домой.

— Ну, я тоже не хочу, чтобы ты здесь оставалась. Хотя меня и радует возможность наконец познакомиться с тобой поближе, я бы предпочла этим заниматься в собственной гостиной за бутылочкой вина.

Я улыбаюсь, оценив доброту Хайди, но только на мгновение, потому что теперь увлечена подробностями своего «не особенно хорошо».

— Я так много пропустила на работе, сорвала столько сроков и важных проектов. Мне нужно вернуться. А мои дети… У Чарли трудности в школе, я ужасно скучаю по укладыванию Люси по вечерам и по Линусу. Мне очень, очень нужно домой.

Мой голос начинает срываться, когда я произношу имя Люси, и совсем хрипнет на Линусе. Слезы катятся по лицу, и я даже не пытаюсь их остановить. Хайди дает мне платок.

— Я хочу обратно в свою жизнь.

— Мы вернем тебя обратно. Тебе нужно пытаться сохранять позитивный настрой. Я видела Чарли и Люси вчера перед школой, и у них все хорошо. Ты с ними еще не виделась?

— Сегодня они приедут в первый раз.

Прошло уже две с половиной недели после аварии, и Боб сказал, что Чарли и Люси начали спрашивать, когда же мамочка вернется с работы домой. Хотела бы я это знать. И я бы хотела, чтобы им не пришлось видеть меня лысой и такой беспомощной здесь, в реабилитационном центре, но я уже больше не могу с ними не видеться.

— Хорошо. А я только что встретила твою маму. Она такая милая. Она хотела узнать, где можно купить тебе шляпу.

Ну конечно.

— И что ты ей сказала?

— Послала ее в «Пруденшиэл».

— Она взяла адрес?

— Ну да, у нее все есть.

Эта женщина — нечто особенное.

— Итак, мы собираемся снова научить тебя замечать левую сторону всего. Готова потрудиться?

— Да.

Я вдыхаю поглубже и делаю такой же глубокий выдох.

— Можешь сказать, сколько сейчас времени? — спрашивает Хайди.

— Одиннадцать часов.

— И как ты это узнала?

— Ты же сама сказала, что я у тебя записана на одиннадцать.

Она смеется.

— Да с тобой надо держать ухо востро! На самом деле я сегодня немного отстаю от графика. Можешь сказать, насколько?

— Я не вижу здесь часов.

— У тебя на руке очень красивые часы.

— Ах да.

Мои часы от «Картье»: платиновые, головка подзавода украшена круглым бриллиантом, римские цифры на циферблате.

— Можешь сказать, сколько они показывают?

— Я не могу их найти.

— Ты не чувствуешь их на запястье?

— Нет.

— А как ты их надела?

— Мне их надела мама.

— Ладно, давай тогда поищем твои часы.

Хайди встает и как будто уходит из палаты, но не слышно, чтобы дверь открылась и закрылась. Я жду, пока она что-нибудь скажет, но она молчит.

— От тебя пахнет кофе, — говорю я.

— Отлично, ты поняла, что я все еще здесь.

— Я бы сейчас убила за чашку кофе.

— В вестибюле есть «Данкин донатс». Давай ты мне скажешь, сколько времени, а я принесу тебе чашечку кофе.

Я снова вдыхаю кофейный аромат, и мое сердце начинает биться чуть быстрее в предвкушении тяжести пенопластового стаканчика в моей руке — теплого, до краев наполненного божественным ванильным латте. Черт, где же мои часы?

— Я сижу слева от тебя. Ты меня видишь?

— Нет.

— Поворачивайся на голос. Продолжай, за телевизор.

— Я не могу.

Дальше телевизора ничего нет.

— Мм, кофе был тако-о-ой вкусный, — мурлычет Хайди, дразня меня кофейным дыханием.

Я пытаюсь представить кофейный аромат, исходящий от Хайди, как видимый шлейф пара. Я мышонок из мультика, вынюхивающий огромный кусок швейцарского сыра.

— Не могу.

— Можешь-можешь. Следуй за голосом. Давай, посмотри влево.

— По моему ощущению, я вижу все, что есть в палате. Я понимаю, раз ты здесь, значит я вижу не все, но ощущение у меня такое.

То, что я воспринимаю, и то, что считаю верным, устроили в моем сознании бой не на жизнь, а на смерть, вызывая ужасную головную боль. А может, мне просто нужен огромный стакан кофе.

— Ладно, давай попробуем стимуляцию. Ты вот это чувствуешь?

— Да.

— На что похоже ощущение?

— На постукивание.

— Хорошо. По чему я стучу?

— По тыльной стороне моей ладони.

— Какой ладони?

Я смотрю на свою правую руку.

— По левой?

— Хорошо. Теперь попробуй посмотреть туда, где я стучу.

Я смотрю вниз. Обидно, мой живот выпирает так далеко. Я-то надеялась, что поскольку съедаю, по-видимому, только половину еды со своей тарелки, то, пока тут лежу, сброшу хоть пару фунтов. Даже на самой причудливой диете в моей жизни я, похоже, не уменьшаюсь в объемах.