Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Хьюстон Нэнси

— Я прошу тебя прекратить! — Ингрид возмущена. — Ты ничего не уважаешь.

— Совсем наоборот, уверяю вас! Итак: только Homo sapiens. Не неандерталец и конечно же не животное.

— Не знаю, не уверена, — задумчиво произносит Ингрид. — Иногда я смотрю в глаза Лесси и могу поручиться, что у нее есть душа… Согласен, папа?

Симон кивает. Он провел все детство с матерью-кататоничкой и вечно усталым отцом, поэтому всегда ценил компанию псов.

— С собаками все ясно, — говорит Рена. — А что насчет кошек и лошадей?

— Вполне вероятно, — энергично пережевывая ньокки, отвечает Ингрид. — Согласен, папа?

Симон раздраженно отмахивается…

— Но… не комары, ведь так?

— Рена! Ты все готова осмеять! — злится Ингрид.

— Ты не права, дорогая, — пытается сгладить углы Симон. — Мы же не хотим, чтобы нас и в Раю кусали эти кровососы!

В туалете снова спускают воду, из двери выходит толстяк, на ходу приводя в порядок брюки. Рена находит ситуацию гениальной. Она думает о всех ширинках, которые расстегнула за свою долгую любовную жизнь, обо всех мужчинах, которые с ужасными криками отдавали ей свои «полуфабрикаты» (по остроумному определению доктора Уолтерса). Они кричали от страха, ярости, чувства потери в тот самый момент, когда летели над бездной, чтобы «приводниться» на хромосомы, внедриться в ДНК и впрыснуть туда порцию волшебного напитка будущего. В этот момент никто из них не бывает одинок, у всех просыпается родовая память — зверя, ребенка и дикаря, они понимают, что закладывают фундамент собственного бессмертия…

— Я не притворяюсь и не играю, — возражает она Ингрид с примирительной улыбкой. — Просто пытаюсь понять, что есть душа и при каком условии, в каких обстоятельствах она становится бессмертной. Комаров исключаем. Возможно, душа зависит от горячей крови? Прости… Забудем о животных, если хотите. Но ответьте… с телом или без него?

— С каким… с чьим телом… о чем ты? — теряется Ингрид.

— Душа является к Создателю в телесной форме? Какова ее природа после смерти? Туман, сущность, идея? Она наделена материальным обликом, обеспечена плотью и всем сопутствующим — кровью, легкими, ногтями, пищеварительным трактом? Выживает только душа или и тело тоже?

А вот на этот вопрос Ингрид может ответить.

— Библия гласит, что на Страшный Суд мы явимся в наших телесных оболочках. Правда, папа?

— Конечно, дорогая.

— Здорово, мы хоть немного, но продвинулись, — радуется Рена. — А у души на том свете есть возраст?

— Мы воскреснем в расцвете сил! — ликующим тоном отвечает Ингрид. — В Писании сказано, что тело обретет все свои члены и не лишится даже волоска на голове. Тебе везет, папа, ты волос лишился очень давно, а на Небесах снова получишь густую шевелюру!

— Ха! Ха! Ха! — Симон смеется натужно, но смеется — нужно поддержать жену.

— А дети? — продолжает допрос Рена.

— Что — дети? — Ингрид в недоумении.

— Дети, умершие в младенчестве… Они тоже воскресают в расцвете лет?

— Рена! Нехорошо издеваться над верой других людей!

Официант приносит десерт.

— Прости… Забудь… оставим в покое деток… и зародышей. Жертвы аборта, выкидыши… Их нет! А… индусы?

— При чем тут индусы? — изумляется Ингрид.

— Индусы… мусульмане… буддисты… вудуисты… миллиарды человеческих существ, появившихся на свет до Христа — или после, правда не на христианских землях, — их души уйдут к Творцу, как и твоя, или…

— Перестань, прошу тебя! — Побледневшая Ингрид бросает на стол ложечку. — С тобой невозможно разговаривать. И заведение это совершенно невозможное, у меня и аппетит пропал, и… все остальное тоже.

На обратном пути в гостиницу они молчат.

Elettrizzare^[132]

На полдороге звонит Ренин телефон, на экране высвечивается номер Азиза.

— Любимый…

— Рена…

— Что случилось?

Азиз с трудом выговаривает слова, в горле у него комок — так бывало в классе, если он не знал ответа на вопрос учительницы и боялся, что она высмеет его при всех. Рена понимает: дело совсем плохо, наверняка есть погибшие. Если происшествие имело место в окрестностях Парижа, если Азизу так не терпится сообщить ей об этом, что он звонит во Флоренцию, значит, кто-то умер.

Она слушает, вдавливая телефон в ухо, и роскошные памятники — Дворец Ручеллаи, Дворец Строцци — застят так хорошо ей знакомый городской пейзаж с граффити на облезлых стенах, неработающими лифтами, исписанными грязными словечками, с крысами в подвалах и молодыми ребятами, лишенными будущего. Двое отчаявшихся подростков, за которыми гнались полицейские, погибли от ударов электрошокерами.

— Одного я знал, — продолжает Азиз. — Моя мать дружит с его теткой. Черт, Рена, ну почему ты сейчас так далеко от меня?! Извини, мне звонят на служебный мобильник, я тебе потом наберу.

Ей кажется, что она тоже получила удар током в позвоночник. Волосы на затылке встали дыбом. Ну что за мерзопакостное пробуждение! Погибли два — или три? — мальчика… Ради чего? Азиз, должно быть, зубами скрипит от злости, а из ноздрей, как у дракона, идет дым.

Она ничего не рассказывает о трагедии Симону и Ингрид и невольно ускоряет шаг, чтобы побыстрее оказаться в гостинице, где сразу идет к себе, набирая на ходу номер Азиза. Голосовая почта, будь она неладна! Рена оставляет сообщение: «Дорогой, постарайся понять. Вся эта поездка получилась слишком долгой, мучительной и смазанной. Я до сих пор не нашла ни интернет-кафе, ни французских газет… Поверь, я, как и ты, потрясена смертью ребят… Держи меня в курсе, ладно? Перезвони, буду очень ждать».

Рена засыпает в три часа ночи, не дождавшись звонка.

СУББОТА

«Я бы хотел провести всю жизнь, подглядывая в замочную скважину».

Supplizio^[133]

Человек установил камеру напротив машины. Встал перед ней, заговорил, глядя в объектив: «Делайте со мной, что хотите, я никогда не скажу правды о…» (я забыл о чем). В доказательство своих слов он влез внутрь машины. Лег на одну металлическую пластину, привязал толстой проволокой левую ногу к правой над собой так, что она оказалась согнутой в колене. И запустил машину. Верхняя пластина начала опускаться и давить на ногу. — Нет. Прекрати! — в ужасе воскликнула я, но пресс не остановился. — Нет, нет! — ниже, еще ниже — НЕТ! — пока не раздавил мужчину в лепешку.

Рена мало что усвоила из лекций по психологии в Университете Конкордии, но одно помнит точно: все персонажи сна — это сам спящий.

«То есть я — этот человек, бахвалящийся своей стойкостью и клянущийся молчать. Я — абсурдный герой, нарывающийся на пытку. Лучше умереть, чем рассказать… Что?

Лучше умереть, чем рассказать что?»

Sregolatezza^[134]

Встав с постели, она с неприятным удивлением замечает пятна крови на ночной рубашке и простыне. Продолжение ночного кошмара?

«Черт, вот уж не вовремя так не вовремя. Я оттекла две недели назад, вот и нечего преследовать меня в Тоскане! Я даже тампоны не захватила. С чего это моя овуляция торопится?»

Она так увлеклась самомучительством, что не услышала будильник, а у нее на десять назначена встреча в прокате машин «Auto-Escape». Ну как за полчаса успеть все постирать, собрать чемоданы, помочь Симону и Ингрид спустить вниз вещи, купить и вставить тампакс, а может, и прокладку приклеить для надежности?

В последнее время она совершенно развинтилась.

Наверное, предменопауза… — лукаво бросает Субра.

«Наверное. Приливов жара пока нет, но теперь я гораздо чаще потею по ночам. Одна из причин — бессонница. Когда я спросила у Керстин, как долго придется терпеть, она ответила: “Точно не помню… Семь-восемь лет. — Семь-восемь? Ты шутишь? — Вовсе нет. — Ты же не хочешь сказать, что я буду покорно и молча сносить все эти ужасы целых сто месяцев? — О, на это у нас надежды мало, дорогая. — На что на это? — На то, что ты… захлопнешь пасть”.