Маяки Сахалина - Привезенцев Максим

Я записал в телефоне:

«Устоявшийся предрассудок о том, что человек якобы всегда мыслит, по-прежнему цепляется за обыденные представления. Но я скорее поверю в существование Синего Медведя, чем в то, что человек часто размышляет. Мысль – не поток, а редкое мигание тусклой лампы в пустом коридоре сознания. Остальное – привычка дожидаться света».

Когда самолёт провалился сквозь облака обратно вниз, первое, что я увидел – остров. Погружённый во мглу, как старая фотография в чёрной ванне проявителя.

И в этой глубокой тьме – белые огни.

Яркие. Слепящие. Живые.

Маяки.

Они мерцали в ночи – морским и воздушным.

Как будто ждали.

Я вспомнил детскую игру:

Город уснул – просыпаются… маячники.

Я никогда не бывал внутри маяка. Видел их в кино, на фотографиях, в статьях. Но не заходил. Не касался стен, не стоял под куполом света, не чувствовал, как гудит бетон под ветром. Тем интереснее было узнать, какие они на самом деле – когда встречаешься не взглядом, а рукой. Когда не смотришь, а прикасаешься.

Возвращение к родным берегам Сахалина – туда, где когда-то началось моё путешествие по жизни, – невольно заставляло оглянуться назад и осмыслить путь. С тех пор многое изменилось: я повзрослел, пережил поражения, узнал вкус побед. Но ощущение одиночества – как верный спутник, как внутренний маяк – всегда светило сквозь самые тёмные ночи.

За год работы над книгой я понял: маяки Сахалина – не просто стражи берегов. Это символы той самой тоски, что настигает нас, когда остаёмся наедине с собой. Закованные в холодное одиночество, они не бросаются в поисках спасательных шлюпок. Они просто стоят, как памятники человеческой меланхолии. И горят, разрезая темноту. Не потому, что верят, а потому, что не могут иначе. В этом свете – их единственный смысл.

Услышав, как самолёт выпустил шасси, мой сосед торопливо снял сумку с полки и пересел ближе к выходу. Я медленно положил ладонь на освободившийся подлокотник и едва заметно улыбнулся.

Может быть, выигрывает не тот, кто удержал, а тот, кто отпустил.

В аэропорту меня встретили Цой и Костя из команды «Сахалин Эндуро Парк». Без лишних слов мы погрузили багаж в машину и выдвинулись на их базу.

Костя – человек-щелчок. До замка шлема, до полной заправки, до секунды в графике. Руководитель «Сахалин Эндуро Парк», он отвечает за сопровождение, логистику и всё то, что должно работать, как швейцарские часы. И работает, даже если эти часы утонули в болоте. Если Костя сказал, что успеем – значит, успеем. Если не стоит соваться – лучше не соваться. В этом его надёжность. И ещё – его любовь к острову.

Не в словах и не в патетике, а в маршрутах, которые он ведёт, как по следам старых шрамов на теле земли. Не открывая раны – просто зная, где они остались.

Сентябрьские леса стелились по обе стороны дороги, радуя глаз сочной зеленью с первыми бликами золота. Через пару месяцев эти склоны уйдут под снег, исчезнут в ветрах и тишине. Но сейчас они были – здесь, рядом, живые. Смотри, путник, пока можешь. Фиксируй на внутреннюю камеру памяти эти бархатные пейзажи – они пригодятся, когда будешь снова смотреть в московское окно на соседнюю стену.

Здесь людей меньше, но жизни больше, – подумал я в который раз.

База встретила запахом бензина, гулом моторов и чаем в термосе. Всё просто: полки с запчастями, рамы, инструменты, стол, на котором можно и чертить карту, и есть гречку. Сердце острова бьётся не в кабинетах, а в гаражах.

В тот же день прилетели ребята из Федерации свободных байкеров – Володя, Дима, Паша. И с ними – Никита, наш оператор. Его взгляд рождает кадр – и правда к нему ближе, чем к нам.

Диму узнаёшь по голосу. Он звучит густо, как чай из котелка на углях. Высокий, широкоплечий, с бородой, пахнущей дымом костра, и длинными волосами, которые он с детства не стрижёт, всегда собранными в аккуратный пучок. На нём – старые футболки, по которым можно изучать историю мото-мест и фестивалей со всего мира. Москвич, но без нервов. Философ, но без фраз. Живёт дорогой – от света до темноты, без плана, но с внутренним курсом. Где другие строят маршрут, он разводит костёр. Где ищут ответы – он едет дальше.

Паша – с Камчатки, но давно в Москве. Плотный, крепкий, всегда с улыбкой. И всегда в бейсболке – даже в тепле. В дороге он надёжен, как рюкзак. В быту – раним, как открытый рюкзак. Бросает коротко, делает сразу. Дымит кальяном без вкуса: не ради дыма – ради паузы. И умеет молчать в нужный момент. А это в дороге – редкий дар.

Володя – вроде москвич, но будто из воздуха. Любит вкусно поесть, хотя всегда подчеркивает, что вот-вот сядет на диету. Иногда даже спорит с Димой, кто быстрее сбросит килограммы. У Володи – стильная косичка в духе викингов и татуировки, которые подмигивают с любой открытой части тела. Его любят даже те, кто не вспомнит имени. Как кофе в дороге: не важно, какой – важно, что вместе.

Никита – не просто оператор. Он хроника. Сухой, жилистый, с быстрыми движениями. Всегда в кепке с изогнутым козырьком. Его фотоаппаратура живёт с ним в рюкзаке, как часть тела. Родом с Азовского моря, где люди говорят глазами. Мы с ним снимали в Шотландии, Тибете, на Северах. Он не нажимает кнопку – он сохраняет. Когда всё рушится или затихает – рядом он. И в этой тишине – щелчок объектива. Не звук. Печать.

Следом подъехали местные. Аркан – как всегда, на своей волне: то в мотоботинках, то в кроксах. Упитанный весельчак, он напоминал китайского божка: всегда с улыбкой, и даже когда был растерян или расстроен, мимические морщины оставляли лицу весёлый вид.

С ним Скуб – человек с рацией. Худой, выбритый, с быстрыми глазами и вечной банданой на шее. В рюкзаке у него всё, что может понадобиться в случае апокалипсиса. Или просто дождя. Его старая Celica – это музей выживания: тросы, канистры, лампы, чайники, палатки, карты, пыль, бензин, и главное – ощущение, что где бы ты ни был, ты не один. Даже если вокруг – тайга. Даже если внутри – шторм.

И Поснов – великан. Всегда в охотничьей маскировке, с огромными плечами и обветренной кожей. Мой ровесник, но будто старше на десяток лет. Прожжённый квадроциклом, прошитый снегоходом, он объехал остров так, как другие не обходят даже свой район. Лицо – словно ландшафт после оттепели: суровый взгляд, тишина, дорога.

Он только вышел из машины, глянул на Хитрова и сказал:

– Ни@уя ты здоровый.

И всё. Два великана встретились.

Первым делом мы примерили экипировку и мотоциклы. Убедившись, что всё в порядке, Аркан объявил пробный выезд в сопки вокруг Южно-Сахалинска – вкатиться, привыкнуть к технике перед настоящим стартом.

Пыль из-под колёс поднималась серым облаком и оседала на листве. Тёплый ветер шелестел кронами, будто напоминая: скоро осень покрасит всё это в золото.

Но я не слышал ни ветра, ни листвы – мотор моего мотоцикла мерно клокотал, заглушая всё остальное. На подъёме заросли хватали за экипировку, будто проверяли на прочность. Но я упрямо шёл напролом.

Если перелёт в экономе с его общими подлокотниками – это ад, то поездка по Сахалину на байке – рай для одиночек. Погружаешься в рокот двигателя, как в горячий источник, и думаешь свои думы, не отвлекаясь на чужой мир.

Уже на закате, уставшие, но счастливые, мы устроили привал на Лысой горе. По-хорошему, стоило вернуться в отель, выспаться, набраться сил. Но как же трудно заставить себя слезть с мотоцикла и вернуться туда, где всё объяснимо.

С вершины открывался вид на Сусунайскую долину. Южно-Сахалинск лежал внизу и казался нарисованным. Справа тянулись рваные хребты сопок, слева на горизонте темнело Охотское море. Всё было на месте.

Сахалин не спрашивал, зачем я приехал. Он просто был – в запахе леса, в названиях маяков, в молчании старых фото.

Я думал, что знаю маршрут. Но дорога, как и правда, не терпит чужих карт. Она всегда рисует свою и молчит, пока ты не научишься слушать.

И если у каждой дороги есть точка, где ты становишься частью маршрута, то моя началась здесь, в тишине между вылетом и возвращением. Как первый свет маяка, прорезающий темноту.