Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

— Кто?.. — не понял Юрка.

— У тебя складки ткани на щеке отпечатались. Вот тут. — Володя ласково коснулся его скулы и рассмеялся. А Юрка, впервые оказавшись так близко к его лицу, разглядел на Володиных щеках ямочки.

Глава 8. Купание красного Конева

Дрёма во время рыбалки не решила Юркиной проблемы: спать хотелось ужасно. Он собирался компенсировать часы сна, которые недоспал ночью, во время тихого часа днём. Но у корпуса его ждал Володя. Заметив его высокую фигуру издали, Юрка решил, что вожатый сейчас наверняка предложит снова пойти исправлять реплики в сценарии, и хотел отказаться.

— Привет. — Показательно широко зевнув, Юрка прикрыл рот кулаком. — Спать хочу — умираю.

— Не время спать! — Володя лукаво улыбнулся и вытащил из кармана связку ключей, звякнул ими. — Ты говорил, что знаешь, где находится барельеф из страшилки, а у меня есть ключи от лодочной станции. С тебя — информация, с меня — лодка. Поплыли?

Сон как рукой сняло. Юрка в нетерпении хлопнул в ладоши и заметил, шутя:

— О! А от дружбы с вожатым есть свои плюсы!

Володя хохотнул и, спускаясь со ступенек крыльца, кивнул Юрке, чтобы тот шёл за ним.

— А тебе ничего не будет за то, что ты ключи взял? — спросил Юрка десять минут спустя, когда Володя склонился к замочной скважине ворот станции, подбирая ключ из связки.

— А что может быть? Я же их не крал. Расписался в журнале и получил. Ключи у нас в администрации висят, кто угодно из вожатых может брать.

— Даже на просто так? — удивился Юрка.

— Неужто ты считаешь, что вожатые — нелюди, которые не любят сбегать с тихого часа? — Володя подмигнул.

За воротами и небольшим складским помещением раскинулся длинный причал, выложенный большими бетонными плитами. На воде, ударяясь о шины-кранцы, покачивался десяток лодок, каждая под своим номером крепилась к низким железным сваям тяжёлыми цепями.

— Ты с веслами обращаться умеешь? — обернулся Володя, шагая к дальнему краю причала.

— А то! Каждое лето гребцом подрабатываю, когда нам разрешают поплавать. Бери вот эту, — он указал на предпоследнюю лодку, выкрашенную свежей голубой краской, — у неё вёсла удобные.

Дальше командовал Юрка. Они стянули брезент, укрывающий лодку от дождя, и спустились в неё. Юрка указал, как лучше усесться, чтобы соблюдать равновесие, и только тогда забрал у Володи ключи, открыл замок и размотал цепь. Она громко звякнула о бетон, а Юрка оттолкнул лодку от причала и уселся, выруливая на середину реки.

— Течение здесь сильное, — предупредил он. — Полдороги на вёслах — я, на обратном пути — ты. А то у меня руки отвалятся.

— Ты точно знаешь, куда плыть? — спросил Володя с сомнением.

— Конечно, знаю! Прямо! Тут ни перекрестков, ни светофоров нет.

— А если серьёзно?

— Говорю же, всё время прямо, пока река не повернёт. Кстати! Есть тут одно место… — вспомнив о нём, Юрка восхищенно взглянул на Володю. — Уверен, что тебе понравится. Туда точно нужно сплавать!

— Что за место?

— Ну… вожатые запрещают туда заплывать — говорят, что там опасно. Брехня это всё! Я завернул туда однажды, конечно, меня потом отчитали, но… Давай сплаваем? Там очень здорово!

Володя задумался, привычным жестом — надменно за дужку — поправил очки.

— Юр, вообще-то я вожатый… — начал было он.

— Тем более! Скажешь «разрешаю» — и нет проблем.

— Ну не знаю… — протянул тот.

— Ну Володя! — весело воскликнул Юрка. — Ну не будь ты таким… таким Вололей(1). Там неопасно, если из лодки не выпрыгивать. Правда!

— А если выпрыгнуть? Акулы? Крокодилы?

— Пираты! А на самом деле просто водоросли. Много!

— И долго туда плыть?

Юрка повел плечами:

— Да минут десять. Может, пятнадцать…

— По такой-то жаре? — нахмурился Володя. Солнце в безоблачном небе и правда палило нещадно, а им предстояло плыть по неглубокой, но широкой, без единой тени реке. — Ну ладно. Но под твою ответственность! — всё-таки сдался он.

— Ответственность — моё второе имя, — хмыкнул Юрка.

Течение в этой части реки в самом деле было быстрым и сильным, а грести приходилось против него. Юрка кряхтел и пыжился, с непривычки долго подстраивался под нужный темп — всё же в последний раз он упражнялся в гребле год назад.

Какое-то время они плыли в полном молчании под мерный плеск вёсел о воду да шелест камышей. Справа раскинулся пологий берег, уходящий зелёно-жёлтым полотном вдаль, к ограде пионерлагеря. Слева высокий изрешеченный гнёздами ласточек берег устрашал крутыми обрывами, торчащими из песочных стен корнями деревьев, заболоченными отмелями и нависшим сверху лесом. Но высоты деревьев не хватало, чтобы отбросить на реку приличную тень, и Юрка, вдобавок ко всему махающий вёслами, жутко потел.

— Юр, я спросить тут хотел, — неуверенно нарушил тишину Володя. — Можно?

— Ну спрашивай, раз уж начал.

— Я кое-что слышал о происшествии в прошлом году. Ольга Леонидовна говорила, что с тобой плохо обошлись. В общем-то поэтому они решили взять тебя на эту смену — пожалели. Раньше я думал, что знаю не всё о том случае, а когда познакомился с тобой получше, понял, что вообще ничего об этом не знаю. Расскажи, что случилось и почему?

Юрка глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Да знаешь, отдыхал у нас тут один… хмырь. Тот самый, у которого батя номенклатурный, ну, который… Хм, тут придётся рассказывать с самого начала. Я же раньше учился в музыкальной школе при консерватории, мечтал стать пианистом… — Заметив, как от удивления округлились Володины глаза, Юрка опередил его вопросы: — …а не рассказывал, потому что не люблю даже вспоминать обо всём этом. Понимаешь… я очень любил пианино, я жить без него не мог. Нет, «очень» — не то слово, я фанатично любил. Всегда тянуло к клавишам, с самого детства.

Юрка сделал большую паузу, подбирая правильные слова. Он крепко задумался, как объяснить и как показать Володе, насколько музыка была для него важна. Что он не представлял без неё свою жизнь и не представлял без музыки самого себя. С раннего детства она всегда была с ним, сопровождала звучанием в мыслях, утешала, успокаивала, радовала, снилась каждую ночь и играла каждую минуту бодрствования. Юрка никогда от неё не уставал. Наоборот, в минуты тишины ему становилось тревожно, всё валилось из рук, он не мог сосредоточиться. Порой, чувствуя себя фанатиком — ничто кроме фортепиано его не волновало и не трогало, — Юрка пугался своей отчужденности от большинства людей. Он будто существовал в другом измерении, пытаясь понять, живёт ли музыка в нём или он живёт в музыке? Она ли сверкает внутри него крохотной, но жаркой звёздочкой или это он — внутри огромной, осязаемой только им одним вселенной?

Но как было объяснить всё это Володе? Другу, но все же человеку чужому и чуждому музыке? Вдобавок Юрка никогда не говорил об этом вслух. Музыка была его личным, внутренним переживанием, и оно, тонкое и хрупкое, никак не хотело формулироваться в примитивные слова.

— Я учился не в общеобразовательной, а в средней специальной музыкальной школе. Знаешь о таких? — Володя пожал плечами, а Юрка объяснил: — Кроме обычных школьных предметов там преподавали музыкальные. Учиться нужно было десять лет, а потом без всяких училищ, можно сразу в консерваторию поступать. Так вот, первые экзамены после четвертого класса я сдал на отлично, но с восьмого всё пошло под откос. В конце восьмого всегда проводится экзамен, и на него помимо наших учителей пришли преподаватели из консерватории — школа работала при ней, — смотреть и заранее подбирать музыкантов, которых возьмут после окончания в консерваторию… — Юрка замолк на полуслове.

Володя смотрел на него испытующе, чуть наклонив голову, не моргая и не дыша:

— Ну?

Юрка остановился, вытер лоб и отвёл взгляд:

— Я провалился. Мне сказали «средненько».

— Ну и что? Главное ведь, что не неуд!

— Это музыка, Володь! Там всё серьёзно, там либо гений, либо ничто. «Среднячков» в музыке не терпят! Вот мне и посоветовали уйти, потому что, раз провалился на экзамене, места в консерватории мне было уже не видать. Но я же упрямый, я же остался. Зря остался. Полгода мешали с грязью, двойки ставили, гадости говорили. А когда окончательно вбили в голову, что я ничтожество, я ушёл. Сам. Бросил всё. С тех пор к инструменту не прикасаюсь.