Рабыня - Конклин Тара

В течение следующих 1,7 часа она разбирала стопку, обращаясь к каждой странице с закладками, читая заметки, сделанные матерью.

Вот что она нашла:

• Из ежедневника 1979 года, за год до рождения Лины:

• В книге «Поль Сезанн. Биография», на внутренней стороне обложки – маленький рисунок: нахмуренное лицо, под ним карандашом:

• Открытка на день рождения, черно-белая фотография маленькой забавной собачки и ног женщины в старомодных ботинках на шнуровке. Открытка гласила:

• В зеленой тетради с белой линованной бумагой:

• Записная книжка с твердой черной обложкой и кремовыми листами из плотной бумаги. Внутри – маленькие карандашные наброски лиц, выполненные в том же стиле и с теми же семейными надписями, что и висящие в комнате Лины.

И серия черновых набросков ребенка всего нескольких месяцев от роду, расплывчатые черты, как у всех младенцев, но Лина узнала себя, и у нее перехватило дыхание. Грейс под каждым написала просто:

На последней странице никаких картинок, только слова:

• Четыре отдельных листка, без дат, все исписаны аккуратным витиеватым почерком Грейс. На первом:

На втором:

На третьем:

И еще обрывок более длинного документа, последнее предложение не закончено:

Лина услышала звук, скрежет замка внизу, хлопанье входной двери и шаги отца в прихожей, движение грузного тела через гостиную на кухню. Лина поднялась со стула. Она не хотела, чтобы Оскар нашел ее здесь; это показалось бы вторжением. Она не должна была читать эти записки, они были написаны не для нее. Она быстро положила отдельные листки в альбом, привела в порядок книги на столе и вышла из студии. Шум внизу прекратился, и Лина молча, на цыпочках прошла в свою комнату. Там она прислонилась к двери; ей казалось, что у нее на голове чаша с водой и нужно двигаться осторожно, дышать медленно, иначе чаша съедет и рухнет на пол. «Все не такое, как я вижу. Что я вижу?»

Джозефина

Джозефина начала собирать обед – свиные колбаски, которые она закоптила на прошлой неделе, еда для Мистера, когда он вернется с полей. Мистер обедал дома, а остальные садились на корточки и ели прямо среди табачных кустов, еда едва успевала попасть им в рот, как они снова брались за работу.

Колбаски жарятся на сковородке, кукурузные лепешки пекутся на углях. Сегодня ночью Джозефине приснился Луис, его голос был хрипловатым и низким, но в нем слышались высокие ноты, как будто легкие взвизги, она хихикала, и Луис тоже улыбался, не в силах с ними бороться. Сколько времени прошло с того дня? Насколько он изменился? А она? Будет ли он смотреть на нее так же, как и тогда, с застенчивым удивлением?

Джозефина вытащила последние два початка летней кукурузы, маленькие и легкие.

Сейчас Натан работает в поле, с него льет пот, руки потрескавшиеся и изрезанные толстыми стеблями табака. Осталось еще несколько часов до того, как Джозефина сможет спуститься к хижинам, чтобы поговорить с ним о гробовщике и его дочери.

Джозефина очистила кукурузу, снимая зеленые листья и обнажая спрятанные под ними жемчужные зерна, некоторые уже начали сморщиваться и усыхать, ведь после сбора прошло много времени. От горшка поднялся пар, и она бросила в него початки; раздался всплеск, шипение выплеснувшейся на угли воды. Тут на Джозефину обрушились воспоминания о кукурузном початке в кармане передника. Она закрыла глаза.

В прошлый раз она убежала в середине лета, августовская ночь была липкой и душной, полная луна ярко освещала дорогу и поля. Джозефина ушла босиком, но сообразила прихватить с собой овсяную лепешку, украденную из кладовой, и початок кукурузы – в это время года их так много, что Миссис никогда не заметит, что пропал один. Початок кукурузы в кармане передника.

Джозефина пошла по главной дороге в город, не зная о регулярных патрулях, которые искали беглецов на этом пути. Чудом она ушла незамеченной, лишь раз скатившись с заросшего ежевикой берега, когда заметила вдалеке пыль, поднимаемую быстро приближающейся лошадью, и подумала, что от этого всадника-торопыги не следует ждать ничего хорошего. Белый человек проскакал мимо нее в вихре копыт и летящей из-под них грязи, гальки и земли, обсыпавших Джозефину, когда она, присев, спряталась в кустах. Она отряхнулась и продолжила идти, уверенная теперь, что уже близко, совсем близко к чему-то.

Но дорога продолжалась, окаймленная с обеих сторон волнующимися полями кукурузы, пшеницы и табака, и только щебет ночных сверчков напоминал, что на этой пустынной равнине есть другие живые существа. Джозефина дошла бы так до центра города, а скорее всего, попалась бы патрулям, но вдруг она услышала голос.

– Эй, девчушка! – Это был молодой мужской голос, почти женственный на высоких тонах, но хриплый, как будто его хозяин не привык разговаривать. Она повернула голову, прищурилась и увидела стоящего в поле парнишку примерно ее возраста. Он стоял без рубашки, с выпрямленной, напряженной спиной, на шее была деревянная колодка, руки были зажаты в отверстиях по бокам на высоте ушей. Вторая колодка удерживала его ноги над коленями; доска была такой широкой, что он не мог бы ни шагнуть, ни сесть, только держаться на ногах или упасть в высокую зеленую кукурузу. Он был изнурен жарой и солнцем, в спутанных волосах застряла грязь, на коже, где сбегал и высыхал пот, виднелись следы соли. Кисти рук висели, как чужие, пальцы распухли, кожа была пурпурной и воспаленной.

– Пойди сюда, девчушка. Почеши мне спину, пожалуйста. Зудит, как дьявол. Пожалуйста. – Джозефина огляделась вокруг – не следит ли кто за ней, но увидела только стебли да черную летучую мышь, порхающую на фоне серебряного неба.

Она, как могла, выполнила его просьбу: провела пальцем по его ободранной спине, на которой едва оставалась полоска кожи, и это, казалось, успокоило его. Ее палец стал липким от его крови, и она вытерла его об юбку. Паренек вздохнул.