Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Воспитательница крутила платочек на шее, как будто собиралась завязать там ещё один узелок. Затем принялась за обручальное кольцо – джинна вызывала? Вера терпеливо ждала, пока все эти выкрутасы закончатся. Лара играла с детьми в группе – Стенина отлично различала милый басок в общем ребячьем жужжании.
– Вера Викторовна, вы, наверное, расстроитесь, – начала наконец воспитательница.
– Не знаю, – сказала Вера. – Хотя, нет, знаю – я уже расстроилась, после такого-то начала.
– У нас тестирование было, – заторопилась воспитательница, она теперь крутила сразу и платок, и кольцо, как в цирке. – Лара не может сделать даже элементарные вещи – она треугольник от квадрата не отличает! Читать до сих пор не умеет, цифры тоже не знает. Как вы пойдёте в первый класс?
– Лично я туда не пойду, – ощетинилась Вера. – А с Ларой мы занимаемся, ну, просто растерялся ребёнок, так разве не может быть?
Воспитательница дёрнула плечиком, будто муху отгоняла.
– Ваше дело, Вера Викторовна. Но вы всё-таки обратите внимание.
Она взяла стопку листов, вытащила нужный – и вручила его Стениной. Потом встала, громко хрустнув суставами – как на ветку ступила, – и ушла в группу, а Вера принялась изучать первое из многих свидетельств Лариного своеобразия. В задачке требовалось раскрасить треугольник – дочка выбрала круг, посчитать пятерых зайчиков – у Лары получилось два.
– Кстати, – вернулась воспитательница, – я всё хочу спросить, Вера Викторовна, почему она у вас не Лариса, а Лара? Это же полное имя такое, да?
– Потому что мне нравилась только короткая версия, – нехотя ответила расстроенная Вера (все мысли – о кружках и зайцах). – Иначе обязательно будут звать Ларисой. Хоть кто-нибудь.
– Да, наверное, – согласилась воспитательница. – А какое отчество?
Вот пристала!
– Лара Германовна.
Тут явилась сама Лара Германовна, легка на помине, пузенём вперёд, и Вера, принимая в объятия дочку, успокоилась – да наплевать, подумаешь! Накупим книжек, наймём дошкольных репетиторов – Копипаста говорит, сейчас и такие есть. Всё будет хорошо!
Но тем же вечером воспоминания о неприятном разговоре в садике ловко улеглись на тревожные ожидания увольнения – Вера честно пыталась уснуть, но в полпервого поняла, что не сможет. Позвонила Копипасте.
Юлька взяла трубку сама. Пьяненькая.
– Насчёт Лары не переживай, абсолютно нормальный ребёнок, – пропела она, едва дослушав стенания Стениной. – Я впереди на полкорпуса, мне лучше знать. – Вера с трудом удержалась, чтобы не напомнить о том, что Юлькины полкорпуса спят сейчас в соседней комнате. – А с работы лучше успеть свалить самой, пока не уволили. Давай я с Джоном посоветуюсь?
Вера согласилась. Почему бы и не доверить свою судьбу Джону – хотя бы для разнообразия?
Джон Стениной нравился – не романтически, а в самом что ни на есть высокочеловеческом смысле. Он был неглуп, умел молчать – увы, среди мужчин это искусство почти утрачено. Жаль, что стихи Джона, которые Вера впоследствии довольно часто перечитывала, – он издал несколько книжиц за счёт богатой жены, – при трезвом рассмотрении оказались не так хороши. Известное свойство алкоголя – преувеличивать то, что не следовало бы, и наоборот. Но стихи были не то чтобы плохи – а так, ни горячие, ни холодные, комнатной температуры. Вкус у Джона, надо признать, был отменным – поэтому он отменил в конце концов всяческие отношения со стихотворчеством. Понял, что не сможет ни нагреть свой талант до нужного градуса, ни охладить его. А сборнички его стихов падают порой с книжных полок на голову Вере Стениной, – и она даже читает по случаю какое-нибудь стихотворение, отбитое поверху тремя звёздами, словно мишленовский ресторан.
Джон нравился Вере ещё и тем, что был он человеком большой учёности, к тому же – искренне нуждавшимся в регулярном культурном окормлении. Вот и Копипаста, прежде не компрометировавшая себя подобными интересами, вдруг принялась спешно прокладывать дороги по всем направлениям – и музыкой стала интересоваться, и в живопись влюбилась, и без Шекспира не могла теперь буквально ни дня обойтись. Вера застала раз Юльку склонившейся над школьной тетрадкой, куда та выписывала цитаты из всё того же «Макбета». Еще у неё однажды мелькнула в сумке брошюра под названием «Умные мысли для смс». В общем, подруга хотела соответствовать своему корейскому принцу, и Стенина её понимала.
Юлька, впрочем, как и Вера, не могла похвастаться семейной тягой к окультуриванию – не было этого ни у Калининых, ни у Стениных. Рабочая косточка, что та, что другая мама, случайно попав в кино на арт-хаус, раздражённо спрашивали уже через пять минут после начала: и что, весь фильм так будет? Искусство, по мнению старшей Стениной, должно быть понятным, а Юлькина мама считала, что отлично проживёт и без всякого искусства вообще. У Копипасты же даже сейчас некоторые слова в устной речи звучали с ошибками – было ясно, что она и напишет их неправильно: «расса», «юнный», «бестеллер». Веру это забавляло, а вот Джон морщился, поправлял, стыдил: «Ты ведь журналистка!» Копипаста старалась изо всех сил. Читала книги по списку, составленному Джоном, купила абонемент в приснопамятную филармонию, дважды в месяц ходила в оперу и каждую неделю – на литературные вечера или встречи с интересными людьми. В театрах Юлька вставала с места и громко аплодировала; даже если её никто не поддерживал – всё равно торчала в зале одна, как сурок. Считала фуэте в балете – чтобы было ровно тридцать два. Возможно, даже читала Шекспира в оригинале. Откуда что взялось?
– Я хочу, чтобы Джон мной гордился! – объясняла Юлька.
Джон познакомил Веру со своей приятельницей – у него, будто у интеллигентной старушки, повсюду были приятельницы. Клара Михайловна работала в картинной галерее на Плотинке – а Джон почему-то решил пристроить туда Стенину на должность искусствоведа. Клара Михайловна приняла их радушно, но, как поняла Вера, радушия не хватило на то, чтобы принять такое серьёзное решение – да и полномочий тоже.
– Я ведь не директор, – объяснила она Вере и Джону. – Я просто решаю тут некоторые вопросы.
Тем не менее вскоре Вера уже сидела в кабинете директора, где сонная женщина в вялых подробностях разъясняла ей: ставка искусствоведа занята, но есть вакансия «смотрителя музейного». «Смотритель музейный» – как про зверька в зоопарке! Но в галерее приятно пахло, да и в некоторых картинах, кажется, шевелилась жизнь…
Мама, услышав про «смотрителя музейного», так развела руками, словно хотела обнять самую большую из всех картин в мире:
– Веруня! Но это же для пенсионеров! Давай, что ли, я туда пойду!
В глазах у мамы блеснул живой интерес – и Вера поняла, что та и вправду нацелилась на её место. Всё лучше, чем сидеть консьержкой в подъезде у богатых и подрабатывать на выборах.
– Нет, мама, я уже написала заявление.
– Так ведь у нас одна фамилия, – не отставала мама. – А инициалы можно поправить.
Стенина рявкнула:
– Сказала же, нет!
– Господи, – запричитала мать, – сколько тебе там платить будут? Два рубля?
Вера проглотила обиду, как таблетку. Зарплата смотрителя музейного была и вправду нищенская – но ведь из школы её всё равно вытурят, Макаронина в последние дни даже здороваться перестала. Вдохнув музейного воздуха, Вера поняла, как соскучилась по этому миру – будто после нескольких лет в тюрьме её вдруг выпустили на свободу, и сразу – в сосновый летний лес. Нагретая хвоя шишкинского пейзажа, мерный топот «Косарей» [26]… Потом подключился сильный запах лекарств – он летел с портрета больной жены Петрова-Водкина, но его перебивал жасминовый аромат духов «Девушки с папиросой» [27]. Вера тут же вспомнила, как сама в юности неумело тыкала сигаретой в спичечный огонёк и кто-то безымянный, но бессмертный благодаря той фразе сказал:
– Курить научилась, а прикуривать – нет?
