Алкиной - Шмараков Роман Львович

IV

Нас пустили и по недолгом расспросе расселили, где нашлось место. Уйти уже нельзя было; мы бродили по городу и смотрели на стеснившиеся войска. Народа было много, и местных, и пришлых ради ежегодной ярмарки, застигнутых в предместье персидским приходом; едва опомнившись от страха, они искали друг друга по улицам. Еды, по общим уверениям, было в Амиде довольно припасено, так что в сухарях, солонине и вине покамест не стесняли; воду черпали в ключе под крепостной стеной; от летней жары (было уже к концу июля) она потягивала смрадом. Солдаты бранили персов, надменность их замыслов и быстроту, с какою оные выполнялись. Спросили мы, неужели не было им ниоткуда вестей, что персы идут войною и что надобно готовиться. Нам отвечали, что были, да не впрок. После того как в прошлом году посольство, отряженное к персам, вернулось ни с чем (хотел было я похвалиться, что много о том знаю, но остерегся), отправлен был от императора нотарий, именем Прокопий, вместе с комитом Луциллианом, тем самым, что девять лет тому оборонял Нисибис от царя. Этот Прокопий, видя, что царь не дает отпуска послам и держит их при себе с отменною лаской лишь для того, чтобы обманывать римлян видом переговоров, и боясь, что хитрости персидские возымеют успеха более, нежели его витийства, составил тайное письмо на римские рубежи, и посланцы его доставили, написанное тайнописью и спрятанное в ножнах меча. Этих предосторожностей показалось Прокопию мало: в опасении, что посыльные его будут схвачены, письмо понято и произойдут из сего скорбные следствия, он писал темно, что-де «внуки Акрисиевы, горя вспыльчивостью и свирепством, держат у себя Еврибата и Годия с намерением опорочить их или убить, сами же, не довольствуясь Леандровым садком, хотят заставить целоваться берега Граника и дать оплакивавшим Гимна-волопаса новый повод для скорби; азийский улей они затевают наполнить перелетным роем; если данаи пренебрегут своей Палладой, некому будет над ними горевать». Весь гарнизон разгадывал это письмо и не мог догадаться, кто такие Акрисиевы внуки и чего им надобно, только друг с другом переругались. Пошли к учителю грамматики, а он у них в Амиде один, старый и всякого разумения давно лишился, и не могли проку добиться, только махнули рукой и сказали: какой ты учитель, коли Акрисиевых внуков не знаешь, на что мы к тебе детей посылаем, он же на попреки отвечал, что нотариев не в таких школах учат, какова у него амидская, так немудрено, что они изящно пишут. Послали в соседнюю крепость за грамматиком. На обратной дороге столкнулись впотьмах с персидским разъездом; двое в плен попали, а третий, укрывшись в кустах, привязал на вьючную лошадь плошку с фитилем да погнал ее в сторону, а сам с грамматиком пустился в другую, и покамест персы гонялись за огнем, думая, что там перед начальником отряда факел несут, они вдвоем благополучно до Амиды достигли. Этот грамматик для них самым прекрасным образом истолковал Прокопиево письмо, стоя на амидской стене, когда все пространство перед нею уже кипело персами, слонов гнали и шатры ставили: именно, что внуки Акрисиевы – это персы, затем что происходят они от Перса, Персеева сына; Еврибатом и Годием он называет себя с комитом Луцилианом, затем что те были царские вестники, а они – императорские послы; Леандров садок – это Геллеспонт; заставить целоваться берега Граника значит соединить их мостом, а сказанное насчет пастыря Гимна – то же относительно Риндака, все же вместе означает, что персы не намерены блюсти мир, но, наполненные спесью, хотят перейти Анзабу и Тигр и стать хозяевами всего Востока. Слыша такие отменные объяснения, комит Элиан, глядевший вниз, с досадою его благодарил. Сослужив эту службу, грамматик остался в Амиде, так как выйти из нее уже некуда было, и теперь они препираются с тем первым.

Мы глядели со стен: все пространство блестело оружием, персидская конница в броне стояла на холмах и по полям. Царь персов разъезжал перед войском; вместо диадемы на нем была золотая баранья голова в изумрудах; персидские вельможи, разодетые как на праздник, за ним тянулись вереницей. Следом гнали толпу скованных, в которых иные из амидской стражи признали знакомцев, служивших в крепости Реман. Царь подъехал к самым воротам, уверенный, что для него нет опасности, может быть, думая своим видом внушить нам уныние и мысли о сдаче; но стрелы и дроты полетели в блестящую его ризу, и если бы не пыль, курившаяся на равнине, здесь бы его замыслам и кончиться. Копье просадило полу его одежды, он поворотил коня и поскакал к своим. Солдаты говорили, что в Ремане, за высотою и надежностью его стен, многие хранили свое добро, которое теперь, конечно, досталось персам; иной, вглядываясь в отдаленные шатры, уверял, что видит среди скарба ковры такого-то и сундуки такого-то, указывая на них рукою, товарищи же отвечали ему, чтоб не врал и что отсюда ничего нельзя разглядеть.

Поутру царь отправил к нам послов. Ехал в нашу сторону на караковом коне человек среднего роста, в морщинах, невеликой на вид силы, с большой стражею. Надобно было его выслушать или по крайности не вредить, но в солдатах такое было ожесточение и опрометчивость, что один отменный стрелок, примечая, что густая толпа уже досягаема для выстрела, кликнул двух товарищей, стал к баллисте и так был счастлив в выстреле, что юноше несравненной красоты, ехавшему подле посла, пронзил и латы и грудь и поверг его с коня мертвым. С обеих сторон поднялся вопль. Враги поскакали было назад, но вскоре устыдились и вернулись за телом; меж тем и наши высыпали толпою из ворот, чтобы не упустить их смятения, посол же, сойдя с коня, плакал над мертвым. Насилу его подняли и отвели в сторону. Над телом же завязалась жестокая битва, ибо галлы, вышедшие из амидских стен, были словно жеребец, застоявшийся в конюшне, а с противной стороны люди бились, одушевляемые боязнью потерять тело. Сперва персы сбили наших, и те отступили, но ненадолго: кто-то умел их остановить и устыдить; тогда снова нахлынули. Труп волочили, ременной петлей захлестнув лодыжку. Целый день спорили, и набралась покойнику приличная свита, пока ночь, опустившись над ними, не помогла решить дело и персы не добились своего, когда уже не видно было, какого мертвеца куда тянут. Персы уходили, задние отбивались; наши брели по полю, переворачивая убитых и крича, чтоб отперли для них ворота.

V

Объявлено было перемирие, и поутру убитого юношу в прекрасных доспехах подняли и положили на высокий помост. Вокруг него поставлены были десять лож; на них лежали деревянные изваяния, что выглядели, как люди, уже проведшие некоторое время в гробу. Горожане стояли на стенах, глядя на персидскую скорбь. Говорили, что посол, ехавший к нам, – царь хионитов, а убитый юноша – его единственный сын; что хиониты, свободное племя, соседствуют с персами на северных рубежах, близ города Горго, и обыкновенно враждуют с ними из-за пограничных земель, но ныне пришли союзниками персидскому царю; что теперь хиониты не уйдут отсюда, но будут стоять под амидскими стенами, пока не возьмут города и не разорят его дотла, ибо царь не оставит любимого сына неотомщенным. Говорили также, что царь персов, привыкший глядеть на себя, словно на некую святыню, полон яростью из-за того, что мы в него стреляли, и согласится с хионитами в намерении истребить Амиду, каких бы издержек ему это ни стоило. Толковали и о том, что означают изваяния вокруг покойника: одни говорили, что это изображения городов, которыми властвовал умерший, ныне погруженных в глубоком плаче; иные держались мнения, что это предки покойника, с коими он ныне делит трапезу; кто-то уверен был, что статуи сотворены магами персидскими к нашему вреду и что лучше на них не глядеть. Ктесипп, замешавшийся в толпу, объявлял, что у хионитов в обыкновении, чтобы богатый муж имел при себе дружину человек до двадцати, члены коей делаются его сотрапезниками и общниками богатству, когда же придет ему срок умереть, все сотоварищи ложатся с ним вместе живыми в могилу; так и у покойного была дружина, которую он, однако, отослал из лагеря за некоторой надобностью, когда же воротятся, сделают с собою, что заведено, а до того времени хиониты выставили их изображения, дабы не мнилось, что они должной верности не соблюли. Гермий, сомнительно качая головою, молвил, что хиониты давно отстали от такого обыкновения, а сии десять истуканов суть десять доблестей, наипаче чтимых персами, помещенные на помосте ради показания, что вся доблесть сошла с ним вместе в могилу. Ктесипп ему запальчиво отвечал; они пустились в пререкания, делая вид, что друг с другом незнакомы, когда же подошел Лавриций их усовестить, они накинулись на него вдвоем, а за ними и толпа, для чего-де он мешает людям говорить. Общее мнение было таково, что никому из Амиды живым не выйти, хотя была еще надежда, что Сабиниан, приведя из Эдессы войска, принудит персов снять осаду или же из Нисибиса придут с подмогой. В ту пору как все занимались общим бедствием, я умел найти себе свое: отвернувшись от персидского зрелища, я приметил в толпе девушку, вместе со всеми пришедшую поглядеть, что совершается в неприятельском стане. Тут и случилось, что глаза мои предательски открыли ворота моей души: так говорят влюбленные, а я в тот день нечаянно попал в их число. Неопытность моя усугубляла будущие опасности, ибо я не знал своей беды и с восторгом летел на нее; все было мне внове, и сама новизна была сладостной. Я глядел на свою любезную, не в силах взор отвести. Кругом меня толкали, товарищи мои тянули меня за руку, призывая посмотреть, как персидские плакальщицы бьют себя в грудь и причитают над скошенным цветком, я же себя не помнил и их речей не разумел. Когда же толпа нас с нею разнесла, мне мнилось, что я не с собою нахожусь, а подле нее остался.