Алкиной - Шмараков Роман Львович

Я спросил у окружающих, что это у них за дивный оракул и давно ли они им пользуются. Мне сказали, что раньше тут жил один отшельник, а после его смерти поселился этот старик с мальчонкой, и что отшельника они не очень любили, по его гордости и несклонности с людьми беседовать, а старик никому не отказывает и мало когда ошибется: дивно, как сбываются его речи. Я подошел поговорить с мальчиком, которого, помнил, зовут Леандр; он узнал меня и был рад видеть; напоследок он сказал: «Если встретишь братца моего Алкиноя, передай, пусть о нас не тревожится, мы благополучны», а к этому прибавил, что старик его учит, вчера рассказал, какие три гибельные приметы назначил оракул Трое и каковы бывают доводы от сравнения с меньшим, большим и равным, а сегодня – почему Вергилий говорит, что пустые сны обитают под листьями, так что он уповает получить свое образование, не тем путем, так этим. Он радушно поделился со мной крестьянской снедью. Я простился с ними и пошел далее; пришел сюда и встретил тебя.

VI

Кончив свой рассказ, Гермий потребовал, чтобы я утолил его любопытство, рассказав, что случилось со мною. Не успел я начать, как подошел к нам трактирщик, который, признав в нас людей с образованием, спросил, не хотим ли мы купить у него книгу, что осталась от одного проезжего. Я взглянул на нее: то было знакомое мне жизнеописание Кассия Севера с пометами Флоренция. Мы обещали ее купить, если трактирщик расскажет, как она к нему попала и что стало с ее владельцем.

– Месяц тому, – начал он, – остановился у нас один человек средних лет, в скромном платье, но вида величественного; с ним было несколько юношей, оказывавших ему всяческое почтение. Он спросил, что за каменное здание стоит вон там на пустыре, не храм ли. Я отвечал, что прежде был храм, не помню чей, но давно заброшен; держали там коней, держали гусей, а теперь ничего. Он повернулся к своим спутникам и сказал: «Видите, друзья,

ведь все, что было, нашим небрежением и счастьем наших противников расточено; но давайте все же принесем жертвы богам в надежде, что, видя наше рвение, они будут снисходительны к нашей скудости». Они прилежно взялись за дело, очистили вход, репейником заросший, и вымели из храма весь сор. Смотрю, несут блюдо с позолоченным подсвечником посередине и ларец с благовониями; я спросил юношу, что за ароматы у них и дорого ли покупали: он мне отвечал, что «это-де такие ароматы, что дороже сабейского фимиама, благовонней панхейской мирры, редкостней всего, что Фебова птица в свой костер сносит: ведь возжигает их искусство и благочестие нашего учителя, оттого богам они будут всего любезней», а что у него там, так и не сказал. Тем временем прибежал другой, которого их наставник посылал купить двух белых горлиц. Спросили, не найдется ли у нас мирта; нашлась на кухне сухая веточка, я дал им. Он затворились в храме, да я знаю, где в нем можно подглядеть. На благовонном огне этот набожный муж поджег мирт и зажег им другие ветки, загодя разложенные на алтаре. Юноши, сослужившие ему, взяв горлиц, ощипали и зарезали на столе, вычистили из них потроха и обвили золотыми нитями и багряным шелком, а кровь осторожно слили в сосуд. Затем они бросили горлиц в огонь, и наставник велел одному из юношей что-то громко читать; дымом все затянуло, мне хотелось чихнуть; тут что-то блеснуло в дыму, и все разом простерлись на полу; мне стало боязно, я поспешил убраться оттуда. Наутро они отправились дальше; я проводил их с радостью.

На другой день остановился у нас один юноша; он все спрашивал, не видали ли мы его приятелей, и подробно их описывал; потом сидел задумчив и ни с кем не заговаривал. Один проезжий, зайдя в дом, спросил, что-де это у нас развалина на пустыре, а в ней огонь светит, нет ли какого дурна; я отвечал, что там третьего дня совершал жертвы один человек, по видимости волшебник, так, верно, после него что-нибудь тлеется, а коли охота ему идти смотреть, пусть смотрит, а я не пойду. Юноша, слыша нас, встрепенулся и начал вопросы делать, что за волшебник, да откуда он был, да куда уехал, да какие вещи показывал; я отвечал неохотно, потому что с такими разговорами беды наживешь, а приезжий, с усмешкой на него глядя, начал говорить, что-де, верно, большое счастие в этом, возить с собой чудеса и помыкать незримыми силами; позавидуешь такому счастливцу, каким могуществом он обладает и каким почтением окружен. Тут слуга, подошед, сказал мне, что один проезжий бранится: я к нему. Показался ему счет велик. Он говорил мне, что о гостинниках давно идет слава, что они в стачке с грабителями ради дохода, но теперь он видит, что это сущая неправда и что гостинники сами почище любого грабителя; что-де у меня спишь в чужом поту, как в подливе, и ешь впроголодь, а как уезжать, оказывается, что в императорском дворце ночевал; что мы, чаятельно, кошели срезаем и тревожим могилы, чтоб не скучать от праздности, и другое прочее говорил, и едва не пустил руки в ход; насилу я его улестил. Вернулся я к тем, которые за столом: проезжий все говорил, а юноша внимательно его слушал. «Ты, поди, хотел бы себе такой славы? – спросил его проезжий. – Пойдем поглядим, что там осталось от этих чародейств». Они пошли; я, взявши фонарь, за ними. В храме было пусто; в углу валялся пучок лавра; ветер носил белые перья по полу; на алтаре забытое блюдо с каким-то каменным шаром. Юноша глядел на это с благоговейным любопытством. «Каких могучих демонов они тут вызывали, а?» – сказал проезжий и моргнул мне: давай-ка выйдем. Мы с ним вышли; долго он занимал меня несвязной болтовней; я ничего не понимал и уж хотел сказать, что меня хозяйство ждет, как он, схватив меня под руку, потащил обратно в храм. Юноша, в одной руке держа шар, другою поочередно касался начертанных на стене букв и знаков; губы его шевелились. «Вот оно что! – грозно сказал проезжий. – Я вижу, здесь совершаются противозаконные гадания; вот со мною свидетель твоих затей: не гадал ли ты об имени будущего императора? думаю, ты еще и вечерней порой переступал по могилам, и тому очевидцы найдутся; я служу галатскому наместнику, и именно по таким делам, как твое; пойдем-ка, дружок, со мною». Юноша хотел от него отбиться, но тот впился хуже клеща. До утра его заперли, а утром проезжий уехал с ним в Анкиру. Книга его осталась; навряд ли он за ней вернется.

Я выслушал его рассказ в унынии. Гермий начал мне говорить, что не все потеряно, что дело выслушают и рассудят, что невинность Флоренция окажется столь очевидною, что самых нечувствительных людей устыдит, и пр.; кабатчик ему поддакивал. Гермий купил у него книгу Флоренция и подарил мне. Поутру мы с ним расстались: Гермий пустился дальше в свои странствия, а я пошел в сторону Апамеи.

VII

По долгом путешествии, в котором ничего примечательного не случилось, я добрался до Дорилея. День я провел спокойно в гостинице, а на другой во мне узнали Филаммонова ученика. Начались расспросы; я отвечал, как умел. Добродушные граждане со мною горевали о моем наставнике, чье благодеяние не успели забыть. Наконец мне предложили почтить его наилучшим образом, показав, чему он меня научил. Я согласился держать перед ними речь. В назначенный день, привлеченные новостью, стекались толпы народа. Я глядел на шумное сборище с боязнью, какой давно не ощущал. Спросили, о чем я намерен говорить; я отвечал, пусть сами предложат предмет. Слушатели выбрали «Благодарный мертвец, явившись во сне своему благодетелю, указывает, где зарыт клад». Совладав с собою, я произнес речь от лица мертвеца, а потом и от лица благодетеля, представив все сомнения, какие приходят ему на сердце, и доводы, какими он себя уговаривает. Меня много хвалили, и думаю, некоторые искренне. На другой день ко мне в гостиницу пришли дорилейские магистраты, чтобы спросить, не захочу ли я остаться у них в городе, вступив в риторское училище помощником наставника, человека уже престарелого, чтобы со временем занять его место. Я просил их дать мне время, ибо это дело слишком важное, чтобы решать его без раздумий.