Рабыня - Конклин Тара

Джозефина снова подошла к парадным воротам, закрытым на задвижку так же, как и несколько часов назад, когда она уходила, но, казалось, минула целая жизнь, ее или чужая. Осознание, что она вот-вот родит, привело Джозефину в ужас. Зубы застучали, босые ноги онемели до лодыжек, раздутые, странные, они как будто отделились от ее тела, пока она делала последние шаги вверх по дорожке. Через входную дверь она попыталась вползти вверх по лестнице, но ноги скользили и не слушались. Миссис все услышала.

– Джозефина, что ты делаешь? – Миссис появилась в дверях своей спальни, полностью одетая, но с распущенными волосами – странный вид, потому что Миссис никогда не носила такой прически и, только ложась спать, позволяла Джозефине распустить ей волосы. – Где ты была?

– Миссис, я… – И Джозефина рухнула на лестничную площадку, тело стало слишком тяжелым, чтобы выдержать его вес, пол поднялся ей навстречу, и она была рада этому.

Позже, после того, как доктор Викерс вышел из комнаты, а Миссис следом за ним, вокруг легла тишина, вместив в себя все то, о чем Джозефина никогда не говорила, и все, о чем она теперь сожалела. Если бы она убежала несколько месяцев назад, когда гробовщик мог помочь ей, где бы она была сейчас? Держала бы она на руках ребенка, своего ребенка? Стала бы свободной женщиной в свободном штате? Джозефина плакала на своей высокой кровати, чувствуя, будто парит на облаке, и ничто не может коснуться ее из-за того, что она потеряла, и тело казалось пустым и полным ужасной мудрости.

Джозефина покачала головой, чтобы отделаться от воспоминаний. Она уже подошла к дому и стояла в нескольких шагах от задней двери. Ветра не было, выстиранное белье висело на веревке между двумя дубами. Под ногами сновали цыплята, их мягкий тихий писк успокаивал, как будто все цыплята решили показать одному из своих братьев, что жизнь хороша – солнце, грязь, прохладная темнота курятника, и печалиться не о чем. Джозефина осознала, что от силы воспоминаний у нее дрожат руки. Ящики, которые она так тщательно закрывала все эти годы, теперь распахнулись, как будто, решив снова бежать, она выпустила что-то грубое и опасное внутри себя.

Резким хлопком в ладоши она попыталась разогнать цыплят.

– Кыш, – сказала она, но горло, казалось, было плотно закупорено и не пропустило ни звука. – Кыш, – повторила она хрипло и громко, и цыплята бросились врассыпную.

Лина

– Итак, как у нас дела? – спросил Дэн. Лина и Гаррисон явились в его офис для первой еженедельной встречи по делу о требовании компенсации. – Дрессер придет позже, но давайте начнем. Возможно, мне придется рано уйти. – Он взглянул на часы. – Кто первый?

Лина посмотрела на Гаррисона, который сидел, вытянувшись в струнку, не отрывая взгляда от Дэна. В течение недели Лина и Гаррисон часто разговаривали по телефону, но видела она его лишь изредка, каждый из них был заинтересован в выполнении своих заданий, их цифровые часы отсчитывали оплачиваемые минуты. После отказа Дэна отправить ее в Ричмонд Лина сосредоточила свои усилия на поисках истца в Нью-Йорке. Она связалась с людьми из NAACP, ABA, Национальной ассоциации адвокатов, Столичной ассоциации чернокожих адвокатов, Ассоциации юристов чернокожих женщин. В среду вечером она присутствовала на коктейльном приеме ACLU, на ее груди висел именной бейдж, она вежливо беседовала и рассказывала о деле по возмещению ущерба, о поиске ведущего истца, о необходимом наличии предков-рабов. На столе у нее лежала пачка записанных телефонных номеров и визиток, которые ей передавали люди, заинтересованные в деле; Гаррисон отправил свой список контактов по электронной почте. «Я свяжусь с вами в ближайшие дни», – говорила Лина каждому из них. Но не сделала ни одного звонка. В офисе Лины фотография Лу Энн и Джозефины по-прежнему была прикноплена к пробковой доске позади компьютера. Лина потихоньку продолжала исследовать семью Раундсов и «подземную железную дорогу». Она провела многие часы в Интернете и заказала несколько подходящих книг в библиотеках за пределами штата, но они еще не пришли.

Лина с замиранием сердца думала, как пережить эту встречу. После недели исследований она должна была выбрать хотя бы несколько имен и несколько историй и представить их на рассмотрение Дэна. Гаррисон повернулся к ней с поднятыми бровями, и Лина торопливо кивнула, чтобы он начал первым.

– Дэн, – начал Гаррисон, – давайте поговорим о трудностях нашего дела. Это необходимо. – Гаррисон сделал паузу, его лицо выражало умственную муку. Дэн медленно моргнул и наклонил подбородок в едва заметном кивке.

– Как вам понравится вывод, что ущерба нет? – сказал Гаррисон. – Если посмотреть на цифры, афроамериканское население США сегодня находится в гораздо лучшем экономическом положении, чем если бы оно оставалось в Африке. И можно легко доказать, что именно трансатлантическая работорговля привела их в эту страну, которая затем дала их потомкам возможность воспользоваться экономическим успехом Америки. Я имею в виду, не было ли зло, причиненное тогда, причиной объективно лучшего положения, в котором мы находимся сегодня, по сравнению с людьми, которые остались в Африке?

– М-м… – Дэн откинулся на спинку стула. – Интересный момент.

– А другая проблема – как определить класс, – вмешалась Лина, вздохнув с облегчением: обсуждение уводило их далеко от вопроса о главном истце. Она заподозрила, что Дэн пригласил их, чтобы поговорить именно о проблемах, просто она пропустила его электронное письмо. – То есть как выбирать? Каждый с каплей черной крови заслуживает компенсации? Как мы можем проверить всех?

– Угу, тоже неплохо.

Гаррисон снова заговорил, и Лина, слушая его, поняла три вещи: во-первых, Гаррисон на прошлой неделе проанализировал случай со всех сторон; во-вторых, проблем было много, и они были сложными; и в-третьих, она вовсе не пропустила письмо – это была личная повестка дня Гаррисона.

Гаррисон говорил, что африканцы и сами имели рабов, это было частью их культуры. Вожди племен с радостью передавали пленных из вражеского племени европейским торговцам. А как насчет того, что законы не имеют обратной силы, – есть ли на свете более прочно закрепленный правовой принцип? Нельзя наказать кого-то за то, что он сделал что-то, считавшееся законным в то время, когда он это сделал. Это произвол в худшем проявлении. Так поступал разве что Сталин. И большинство из этих довоенных компаний сменили названия и владельцев, по крайней мере, один раз, а может быть, десятки раз с тех пор, как они получали реальную выгоду от рабства. В половине случаев документов не осталось. Как мы узнаем, что подаем в суд на плохих парней?

Гаррисон как раз говорил о расчете правильной суммы компенсации, о процентной ставке, которую следует использовать, когда Дэн стукнул рукой по столу – ладонь плоская, пальцы вытянуты. Лина подскочила. Гаррисон умолк.

– Вот что. – Голос Дэна был громким и напряженным. – Я не хочу ничего слышать о проблемах. Я знаю, это сложно. Я хочу услышать о том, как мы собираемся выиграть. Это не просто дело. Неужели не понятно? Это большое дело. Дрессер прав, несмотря на все его странности, – и поверьте, я знаю, что он эксцентричный ублюдок. Но парень прав. – Он указал большим пальцем на книжный шкаф позади себя, и Лина впервые заметила золотые буквы, бегущие по полкам: «Отчеты Соединенных Штатов». – У меня есть отчеты обо всех больших делах в Верховном суде, выигранных и проигранных. Оригиналы. Дред Скотт, Роу против Уэйда, Браун против Совета по образованию, Марбери против Мэдисона, постановление Миранды. Вы никогда не задумывались, что будут помнить люди через сто лет? Что они будут считать важным? Что хранить, чего стыдиться? Дело о репарациях – это вам не корпоративное бабло, нарушение контракта, вы-должник-деньги, фу, фу, чушь собачья. Разве вы не мечтали о таком деле? – Он коротко и саркастически рассмеялся. – Бог ты мой, я вот мечтал.