Рабыня - Конклин Тара

– Мистер Дрессер, – вмешалась Лина, желая лишь спасти эту стремительно ухудшающуюся ситуацию: если Гаррисон ухитрится потерять столь могущественного клиента, как Рон Дрессер, его не просто уволят из «Клифтона» – он никогда больше не найдет в Нью-Йорке работы юриста. – Гаррисон просто хочет сказать, что… Конечно, фирма ценит разнообразие. Но этот случай намного важнее. Дэн только что, перед вашим приездом, рассказывал нам, что такое иск о компенсации. Почему юридические вопросы здесь почти вторичны. Этот случай войдет в историю.

Дрессер улыбнулся.

– Лина, не волнуйтесь. Меня не удивляет, что Дэниел Дж. Олифант Третий не болеет всей душой за компенсацию, полагающуюся за труд наших порабощенных предшественников. Меня не волнует, что думает Дэн. Дэн – бизнесмен. Я – бизнесмен. Мы понимаем друг друга, и понимаем, что это я здесь заказываю музыку. – Дрессер перевел взгляд с Лины на Гаррисона. – Если бы Дэн был заинтересован в этом, лично заинтересован, он бы делал нам одолжение, а это не то, чего я хочу. Я не хочу его одолжений. Я хочу, чтобы он прыгал по моей команде. И он прыгает чертовски высоко. А когда-нибудь вы сами будете разговаривать со всякими мелкими Дэнами, и они будут спрашивать вас, на какую высоту прыгать. Понимаете?

Гаррисон кивнул.

– Так вы все еще хотите, чтобы вас отстранили от дела?

– Нет. – Голос Гаррисона звучал хрипло. – Нет, думаю, нет.

– Хорошо. Рад это слышать. Видите ли, Лине труднее.

Гаррисон посмотрел на нее, казалось, он был доволен, что внимание Дрессера переключилось.

– Она как рыба, выброшенная на сушу, – сказал Дрессер, словно Лина его не слышала.

– Хм… – промычала Лина и засмеялась, желая спросить, что он имел в виду, но Дрессер оперся ладонями о стол и встал. Лина услышала, как помощник позади нее поднялся, хрустнув коленным суставом.

Лина сидела на своем рабочем месте, делая вид, что изучает список известных афроамериканцев в Нью-Йорке, но на самом деле обдумывая слова Дрессера. Ей труднее. Потому что она женщина? Потому что она маленького роста? Потому что ее факультет входит в первую десятку, а не в пятерку?

– Привет.

Она подняла взгляд от списка. Гаррисон стоял в холле возле ее офиса.

– Привет, – неуверенно сказала Лина. Гаррисон быстро ушел со встречи, опустив голову. С тех пор они не разговаривали.

– Я просто хотел объяснить, что это было с Дрессером.

– О, не надо. – Лина махнула рукой, будто разгоняя табачный дым. – Я все поняла. Я просто опасалась, что Дрессер… поймет все неправильно.

– Это меня раздражает. И Дэн… иногда трудно воспринимать его всерьез. Но не нужно было пытаться отстраниться от дела. И говорить так о Дэне. Дрессер, наверное, решил, что я идиот.

– Я уверена, что нет, – с облегчением сказала Лина, услышав в его голосе прежнее дружелюбие. – Просто порази его блеском своей юридической мысли.

– Если бы это было так просто. – Гаррисон широко улыбнулся. – И я хотел спросить об этой художнице. Дрессер, похоже, впечатлен.

– На самом деле я не была уверена, что нужно об этом упоминать. Дэн был против с самого начала. Он думает, что это журавль в небе. И пустая трата денег.

Взгляд Гаррисона переместился на пробковую доску за компьютером Лины, к которой Лина прикрепила распечатанный портрет Лотти, а рядом – фотографию Лу Энн и Джозефины на крыльце в Белл-Крике. Гаррисон вошел в кабинет и наклонился, чтобы рассмотреть портрет.

– Какой напряженный взгляд, – сказал Гаррисон. – Та самая художница?

– Нет, это ее работа, во всяком случае, некоторые так думают.

Они оба молча разглядывали Лотти, а затем Лина сказала:

– Слушай, а не хочешь пойти на выставку? Вернисаж сегодня вечером в галерее в центре города. – Слова сорвались с языка, прежде чем она успела подумать, с какой стати Гаррисон должен принять ее приглашение. Они ведь просто приятели, верно? Щеки Лины неожиданно загорелись, пока она ждала его ответа.

– Извини, Лина. У меня уже есть другие планы, – медленно произнес Гаррисон, все еще глядя на Лотти. – В другой раз, я обещаю.

Лина опоздала на выставку «Искусство и искусственность»: Портер Скейлз уже заканчивал свою лекцию. Галерея была переполнена, пройти было почти невозможно, и Лина с трудом протолкалась в свободный уголок и встала на цыпочки, чтобы увидеть Портера, стоявшего на небольшом возвышении в задней части галереи. Несмотря на многолюдность, толпа была тихой и внимательной. Портер говорил без микрофона, но его голос заполнял все пространство.

– …Итак, при чем же здесь Джозефина Белл? – говорил он. – Основываясь на анализе тем, мазков и материалов, я не сомневаюсь, что в каталоге Белл представлены работы двух разных художников. По моему мнению – подчеркиваю, это мнение основано на моем опыте историка искусства, академика и критика – вероятнее всего, Джозефина Белл, домашняя прислуга, создала портреты рабов, пейзажи Белл-Крика, «Детей № 2» и другие самые совершенные, самые известные работы. Я пришел к этому трудному выводу – да, позвольте быть откровенным, это было трудно для меня, для человека, который изучал и любил Лу Энн Белл много лет. Но в работах Белл наблюдается такое несоответствие формальным требованиям к изображению плантации того периода времени, что, я полагаю, только художник, так сказать, вне границ этого мира мог дать нам такой реализм и такую чуткость, которые делают работы Белл шедеврами. Джозефина Белл была художественным аутсайдером во всех смыслах этого слова. И только Джозефина Белл была рядом с Лу Энн Белл целыми днями, каждый день, в течение соответствующего периода времени. Только Джозефина Белл имела возможности и причины для создания этих картин.

По толпе прошла рябь: головы поворачивались друг к другу, кивали, слышался шепот.

– Однако, – продолжал Портер, – прежде чем мы сможем официально приписать авторство Джозефине Белл, нам нужны веские доказательства. Я призываю всех, кому небезразличны эти споры, кто хочет установить историческую справедливость, поддержать дальнейшие исследования и анализ. Я призываю Белл-Центр и Фонд Стэнмора открыть свои архивы и позволить независимым историкам искусства ознакомиться с имеющимися материалами. – Он сделал паузу и улыбнулся. – И я призываю всех насладиться выставкой.

Портер ушел, и сразу же послышалась громкая и удивленная болтовня толпы. Элегантно одетый мужчина рядом с Линой покачал головой.

– Господи, – сказал он женщине с длинными светлыми волосами и обнаженными плечами, стоящей рядом с ним. – Так чего же стоит моя Белл?

Лина медленно прошла в главную галерею, где висели портреты. Там царил хаос – всюду фотографы и журналисты, смущенные критики, ошеломленные и обеспокоенные владельцы работ Белл, – идти приходилось медленно. Подойдя к двери, Лина вышла на улицу подышать воздухом.

Мари в одиночестве стояла на тротуаре, курила сигарету и поправляла причудливые бретельки длинного и узкого бордового платья.

– Мари, – сказала Лина. – Поздравляю с выставкой. Там яблоку негде упасть.

– Ах, спасибо. – Мари подняла брови и выдохнула колечки дыма. – Но ты слышала? Этот тип из «Кристи» отказался прийти. А Фонд Стэнмора говорит, что они хотят подать в суд на меня! На меня!

– Но почему? – спросила Лина.

– Говорят, за клевету. Просто невероятно. – Мари протянула это слово, подчеркивая каждый слог своим французским гортанным выговором. – Невероятно. Они говорят, что теория о Джозефине – это политкорректность, пересмотр истории, на самом деле никаких оснований, ля-ля-ля. Но Портер уверен, а он знает манеру Белл как свои пять пальцев. И наконец, на-ко-нец, с холстами начинают работать эксперты. Рентген и поиск отпечатков пальцев с помощью этих их странных камер. Образцы почерка. Чтобы доказать авторство Джозефины, нужно время, вот и все, но меня это убивает. – Она сделала последнюю затяжку и раздавила окурок каблуком-шпилькой.

– А как поживает мистер Южная Вирджиния? – спросила Лина.