Желчный Ангел - Качур Катя

– Бог миловал…

– Думаю, вам станет значительно легче. Если вдруг какие-то вопросы – пишите, звоните, не стесняйтесь. – Врач протянул визитку.

– Большое спасибо. – Сергей Петрович помедлил. – Скажите, мог я вас видеть в своем дворе? На Новомосковской, двенадцать?

– Да. Я живу в соседнем доме. Новомосковская, четырнадцать.

– А, это недавно построенная одноподъездная высотка! – воскликнул писатель. – Из-за вас у нас не осталось парковочных мест!

– Ну простите, зато ваши машины все время торчат в нашем дворе. И шлагбаум ваш дом позже всех оплатил. Поэтому его поставили с задержкой на год.

– Ох, извините за неудобство, – замялся Греков.

– Ничего страшного, – улыбнулся хирург. – Ну вы это… если вдруг что-то непредвиденное – тут же сообщайте.

Врач вышел из палаты, снова оставив пациента в глубоком недоумении.

Сергей Петрович с тяжелым предчувствием набрал номер Миры. Трубка отозвалась низким прокуренным голосом.

– Ну и через долгую дорогу – скорее всего поездом – будет у тебя серьезная встреча, видимо, с руководством компании… ой, Серый, это я клиенту. Как дела?

– Мир, меня выписали. Приедешь?

– Ух ты, так скоро! Ща посмотрю по навигатору. – На том конце связи что-то зашуршало. – Ты в жопе мира, Серый. Час пятнадцать показывает приложение. Ну и дай мне полчаса на сборы. Клиента отпущу.

– Жду, дорогая. Не торопись.

Сергей Петрович собрался, превозмогая боль, надел брюки-свитер и вновь лег на кровать в ожидании верной подруги.

Верность Миры не знала границ. Они познакомились в первом классе. Сентябрь в том году был плотным, знойным. На торжественной линейке их поставили рядом. Щуплого блондинистого мальчишку в синем костюме и пухленькую темноволосую девочку с вертолетными пропеллерами бантов. Пока лились пафосные речи, Мира горячей ладошкой вцепилась в холодную кисть Сережи.

– Ты чего? – отпрянул он.

– Я сейчас упаду в обморок. Я всегда падаю, когда жарко, – шепнула первоклашка.

– Ну тогда держись, – ответил пацан.

Маленькая хитрость удалась. Мира держалась за Серегу всю жизнь. Без всякой, впрочем, корысти – просто его любила. Беззаветно, безвозвратно, безответно. На первом же уроке их посадили за одну парту. Тут же пухляшку вызвали к доске прочитать стихотворение.

– Мира Тхор! – педалируя букву «Р», произнесла учительница. – Какая интересная фамилия. Ты кто по национальности?

Мира замялась, мусоля край кружевного белого фартука.

– Она гречанка! – выскочил из-за парты Сережа.

А сам подумал: «Это не имя, это боевой клич!» И представил наступающую армию Александра Македонского, как заклинание повторяющую снова и снова – МИРРАТХОРРР, МИРАТХОРРР!

– Спасибо, что подсказал, Греков, – улыбнулась учительница. – Судя по всему, ты тоже из Греции?

Все засмеялись. Неудивительно, что парочку на ближайшие десять лет окрестили Грек и Гречанка. Сережа не обижался, Мира более того – гордилась. Она желала единства со своей первой и навсегдашней любовью во всем: в кличках, помыслах, делах. На самом деле Тхоры – тихое еврейское семейство – хотели для Миры совсем другого. Они мечтали после восемнадцати выдать дочь за хорошего парня-еврея, растить внуков, правнуков, вести добротную жизнь по привычным канонам.

Но Мира выбрала другую судьбу. Быть могучей тенью русского мальчика, юноши, мужчины. Фантазера, творца, писателя. Быть его опорой, жилеткой для слез, мамкой, сестрой, блюстителем пожизненной диеты, первым читателем его романов. Но не возлюбленной, не женой. И в этом была великая драма Миры Тхор.

Всю десятилетку они просидели за одной партой. Мира носила ему пахучие жирные пирожки с мясом, и они жадно поглощали их на перемене. Потом, правда, Грекова рвало в туалете. Ему была противопоказана калорийная еда. Сережу ругали дома, объясняли, что «вкусно – тире – вредно». Он плакал, упирался, старался доказать обратное. Но с годами нейронные связи в мозгу сформировали аксиому «вкусно – тире – больно», и он привык к тому, что еда – не для удовольствия, а для поддержания жизни.

Впрочем, у такого недуга была и положительная сторона. Серый, Сережа, Сергей Петрович мало изменялся с годами и в сорок выглядел весьма юным, подтянутым, не отягощенным возрастом.

Но и Мира изменила тактику. Она заставила родителей готовить специально для Сережи паровые котлеты из куриной грудки и жиденький бульон. Со второго класса таскала с собой в школу тяжелые стеклянные банки с железным термосом и кормила однокашника по часам, установленным Сережиной мамой.

Мама, кстати, познакомившись с еще восьмилетней Мирой, сердцем почуяла, что сын в надежных руках и она, Анна Николаевна, может спокойно умирать. Правда, слава богу, жила бесконечно долго, но о сыновьем желудке уже мало беспокоилась.

– Смотри-и-и, – говорила она сыну, грозя пальцем, – Миру в этой жизни не потеряй. Она – твое все, она – твоя ладанка на сердце, твоя соломинка в бурлящем море, твой тыл, твой мир, твоя броня.

Сережа вздыхал. Даже если бы он и хотел потерять Миру, она не давала ему на это никакого шанса. Окончательно располневшая к третьему классу, Тхор, хоть и была красивой девочкой – с шоколадными глазами и густыми темными локонами, – не вызвала у Грекова никаких чувств, кроме крепкого товарищества.

Влюбился он в другую – стройную белокурую Маргариту. Впрочем, в Маргошечку были влюблены все мальчишки параллели. Она присоединилась к ним в конце начальной школы и по сравнению с одноклассницами казалась инопланетянкой. Марго родилась в Чехословакии, в семье работников посольства, и имела прелестный непередаваемый акцент. А еще у нее был мягкий розовый пенал с набором заоблачных по своей красоте карандашей и шариковых ручек. В одной из них – прозрачной – в толще крашеного глицеринового слоя плавал железный кораблик. Когда она писала, кораблик стремился к ровным синим буквам, когда в задумчивости грызла торец ручки – к пухлым сливочным губкам. В этот же год в сочинении на тему «Моя мечта» весь класс написал: «Хочу ручку с корабликом, как у Маргошки». И только Мира Тхор, стыдливо зачеркнув затем свои слова, вывела пером: «Хочу навсегда быть с Сережей Грековым». Учительница, выставляя оценки, прослезилась. Она была одинокой, и никто не мечтал быть с ней навсегда. Миру она не заложила. Только однажды шепнула ей на ухо: «Никогда, слышишь, девочка, никогда не делись своими чувствами с другими людьми. Затопчут, надругаются, засмеют».

Над Мирой, конечно, смеялись. Называли толстухой, бочкой, жиртрестом, глумились над чувствами к Сереже. Греков защищал ее, но делал это нехотя и не всякий раз. В отсутствие своей подруги на слова одноклассников «Как ты ее терпишь?» демонстративно закатывал глаза. Но тем не менее позволял себя любить и кормить. Думая при этом о Маргоше. Однажды решился подкатить к иностранке и подарил ей перышко неведомой птички. Серенькое у основания, но играющее радугой по краям. Маргарита была очарована. Ей дарили многое: конфеты, значки, пластиковых пупсов – но столь изысканную и эфемерную штуковину она получила впервые.

– Какой ты… особенный. – Она подняла на Грекова глаза. – Садись со мной за парту!

Родители девочки подсуетились, и Сережу пересадили к Марго. Мира выла от отчаяния. «Перестань носить ему еду», – решили Тхоры на семейном совете. Дочь была непреклонна: «Но ведь эта кукла не будет его кормить по часам! А значит, у него заболит живот и начнется рвота!» И вновь собрала тяжелый пакет с котлетами и термосом. Правда, в школу не пошла. Заболела. Впервые за учебные годы. «Какая жертвенность, какое благородство, – всплакнула семья. – Не будет девочке счастья».

Сережа поначалу не заметил отсутствия толстушки – настолько был увлечен Маргошей. Но когда в 10:20 и 12:30 не получил котлет, почувствовал остренькую боль под ребрами. В 14:15 мучительная тошнота переросла в желчную рвоту. Он даже не успел добежать до туалета, опустошил желудок прямо в кабинете истории.

– Фу-у-у, какая мерзость, – брезгливо отшатнулась Марго. – Вали к своей Тхор, я с тобой сидеть не буду.