Экзамен по социализации (СИ) - Алексеева Оксана

Все это он говорил с выражением самого счастливого человека на планете. А я хорошо понимала, что это банальная эйфория — случилось то, о чем он давно мечтал, пусть и не в таком виде. Но любая эйфория со временем отпускает. И чем выше был взлет, тем глубже потом окажется депрессия. С другой стороны, Белову только на пользу поделать что-то своими руками, походить в одних и тех же джинсах или задуматься о том, на что он способен сам, без поддержки отца. Если бы мой голос учитывался, то я за то, чтобы он вернулся домой, но не сразу. В конце концов, у этого человека в жизни больше не представится шанса научиться пылесосить или варить макароны. Да и Мире будет полегче — она к готовке относилась крайне отрицательно, воспринимая ее только как необходимую обязанность. И Максу компания в виде постоянно щебечущей балаболки не помешает. В общем, я пока не видела минусов в том, чтобы Белов пока оставался тут. Кроме того, что это в принципе было неправильно.

— You're taking me over! — одухотворенно пел «неправильный» счастливчик. А я почему-то была за него рада, уже подтанцовывая по доброй воле. — Let's pretend happy end! [4]

— Белов, — со смехом вмешалась я в этот аттракцион. — Это, вообще-то, грустная песня!

— Зануда! — он внезапно остановился, отпустил меня, а потом подтащил ко мне рядом стоявшего Макса, заставляя того закинуть его руку на меня. — Давай, Танаев, жги!

Сам Танаев при этом улыбался, но шевелиться намерен не был, я положила ему ладони на плечи, заразившись азартом Белова, и попыталась хотя бы чуть повернуть. Костя не выдержал:

— Макс, ну же! Это как сексом заниматься, только никто ни в кого ничего не пихает! Просто продолжай жечь, парниша!

Даже Мира, увлекшись экспериментом над братом, подбежала к нему со спины, безуспешно пытаясь расшевелить. Последнего спасло то, что песня почти сразу закончилась, после чего он как-то слишком легко вывернулся из нашего захвата и выключил плеер, заявив, что голоден.

Ужинали они гречкой с полуфабрикатными котлетами, а я просто составляла им компанию. Уверена, что они могли себе позволить питаться в кафе постоянно, но даже такие не особо изысканные блюда превращали их жилище в Дом, поэтому я понимала, почему Мира старается соблюдать хотя бы этот ритуал. За столом всеобщее веселье несколько улеглось, а после чая Белов сказал уже более спокойно:

— Ну ладно, раз я теперь практически член семьи, то давайте уже начинать посвящать меня в семейные тайны. Я хочу знать все, включая вашу Организацию и наркоторговлю. Николаеву можем выгнать домой, если лишние уши нам ни к чему.

Танаевы переглянулись, но ответила только девушка:

— Хорошо. Я расскажу. Идем в зал.

Ее история заняла не так много времени, как я могла бы ожидать. Говорила она ровным голосом, без какой-либо эмоциональной окраски. И хоть ни в одном ее жесте или интонации не проскользнула жалость к себе или осознание несправедливости произошедшего, мне почему-то очень хотелось подойти и обнять ее. И если бы они не сидели прямо тут, рядом со мной, я бы ни за что не поверила в сказки про какую-то Организацию, которая то ли ворует младенцев, то ли выращивает их в пробирках, чтобы потом бить, морить голодом, холодом, привязывать на сутки к стульям, бить, бить и снова бить, приучая к дисциплине. Судя по всему, эти суперсолдаты были далеко не совершенны, идеала предстояло достичь только в их потомстве. И я была благодарна тем детям, которые уничтожили это страшное место. Интересно, а много ли еще в мире проводится таких экспериментов над людьми? И все равно, самыми важными оставались эти двое.

Мира рассказывала и о детдоме — как о райском месте — со смехом подчеркивая, как сложно было Максу принимать новые правила, приводила забавные примеры и говорила о многом другом. Этот этап истории был сродни какому-то облегчению, отвлекал от мрачности их детства. Сам Макс ушел, тихо прикрыв за собой входную дверь, еще в середине рассказа. Не думаю, что он сделал это потому, что ему было психологически сложно слушать, наверное, просто стало скучно. Белов не выдержал первый и все же приобнял Миру, чего я побоялась сделать раньше — словно это выдавало какую-то жалость к ним. Но у этой парочки какие-то особые отношения, и я вдруг почувствовала, что это тот самый момент, когда лишние только помешают, тем более, что история подходила к переезду в наш город. Теперь пусть Белов крепче обнимет ее, поцелует, утешит — не ее, а себя, или просто помолчит рядом. Я тихо встала и заметила, что куртка Макса висит в прихожей. Глянула в окно — автомобиль припаркован во дворе дома. Придавленная всем услышанным, все же каким-то невероятным образом смогла удивиться и вышла в подъезд.

Интуиция потащила к чуть приоткрытой двери в коридоре, ведущей на открытые балконы. Выбегая наружу, я уже будто знала, что увижу там — он стоял прямо на тонкой перекладине, лицом к улице, раскинув руки и шатаясь всем телом под порывами ледяного ветра. Макс балансировал на тончайшей железной перегородке, разделявшей жизнь и смерть! Слишком расслабленно, слишком пугающе. Кровь в сосудах мгновенно замерзла, но не от уличного холода — от страха. Мне потребуются месяцы, чтобы осмыслить все сегодня услышанное, но он был внутри этой страшной истории, возможно, что до сих пор там и оставался. Потому и стоял сейчас на краю бездны, расправив руки, как крылья, чтобы взлететь. И все закончить.

— Макс, — не узнала я свой голос. Старалась не кричать, но произнести тихо, без звенящей паники, не вышло. — Макс.

— Ты чего пришла сюда? — он, на миг остановив мое сердце, перешагнул, развернув тело на сто восемьдесят градусов, и теперь смотрел на меня, так и оставаясь в миллиметре от конца всему.

— Макс, — мой голос дрожал, почти до выдаваемой истерики, но это сейчас было неважно. — Пожалуйста, пожалуйста, слезь оттуда…

Он коротко усмехнулся.

— Даш, ты что, решила, что я прыгнуть собираюсь? — настолько спокойно, что даже сердце пару раз стукнулось в грудную клетку надеждой. — Нет! Чувство самосохранения у нас очень развито. Я выживу даже после ядерного взрыва. Я и тараканы.

Я бы рассмеялась над шуткой, но отчего-то сил на это не хватило.

— Тогда прошу тебя, слезь. Я боюсь, — призналась честно.

Он улыбался, но произносил слова с какой-то педантичностью:

— Не бойся. Я не упаду, — при этом очередной поток воздуха чуть качнул его в сторону.

— Тогда просто слезь! — теперь я крикнула. — Идиот! Слезь, говорю!

Макс наклонил голову набок:

— Не вижу ни одной причины, почему ты могла бы говорить со мной в таком тоне.

Ну ничего себе! Хотя в данном случае я готова была его умолять:

— Пожалуйста, Макс, пожалуйста… Пожалей меня… Пожалуйста!

Он поразмышлял несколько секунд, а потом легко спрыгнул на балкон, позволив мне наконец-то выдохнуть. Я преодолела разделявший нас шаг в миллисекунду и схватила его за руку, но не могла сообразить, что нужно сказать. Я-то перепугалась, но он вроде как причины для моего страха не видел.