Двойной контроль - Сент-Обин Эдвард

Иммунотерапия в настоящее время считается самым многообещающим направлением современной онкологии. Она применяет коллаборационный, а не состязательный подход, что увеличивает шансы пациентов на благоприятный результат лечения. Там, где хирургу пришлось бы удалять опухоль целиком, чтобы избавиться от недуга, и предполагать, что он «выигрывает время», принимая во внимание риски операции, если удаляет 90 % опухоли, иммунная система всего-навсего должна быть эффективнее рака на 49–51 %, чтобы исцелить организм – исцелить самостоятельно, без радиационного выжигания, яда или хирургического вмешательства. Доктор Сифорд любезно согласился включить Люси в свое клиническое исследование, начинавшееся в январе. Ему удалось раздобыть некоторое количество очень дорогого ипилимумаба. Исследования рака мозга страдали от недостатка финансирования, потому что крупные фармацевтические компании отказывались принимать в них участие из-за сравнительного малого числа пациентов. Как объяснил один из ассистентов доктора Сифорда, пациенты, перенесшие другие онкологические заболевания – например, рак груди, рак простаты или рак прямой кишки, – с готовностью принимают участие в сборе средств на исследовательские нужды, а вот тех, кто выжил после рака мозга, не так уж и много, да и тех вряд ли удобно использовать для рекламной кампании.

– А вот я готова, – с вызовом сказала Люси.

Ассистент попытался замять свою бестактность, упомянув, что обычно имеет дело с глиобластомами и что у Люси перспективы гораздо лучше, но она все равно очень расстроилась, и на приеме ее правую ногу свела судорога.

За прошедший год шок первоначального диагноза несколько развеялся, но Люси все равно казалось, что она, тридцатипятилетняя женщина, выпадает из общепринятых поведенческих норм. Подростковые страхи и волнения, которыми она терзалась в юности, давно остались позади, а до болей, усталости, артрита и ограниченных возможностей искупить жизненные разочарования – завуалированных милостей старости, способных вызвать у человека желание поскорее встретить смерть, – было еще далеко. Известие о своем диагнозе она получила в то время, когда у нее вообще не возникало ни малейшего намерения «со всем покончить».

И все же, хотя она должна была стать участницей клинического иммунотерапевтического исследования как раз тогда, когда ее лучшая подруга должна была стать матерью, Люси чувствовала, что ей необыкновенно повезло, поскольку ее окружал океан любви. Ободряло и то, что сейчас онкология стояла на пороге революционных преобразований, а не просто пыталась хоть немного улучшить старые методы борьбы с «царем всех болезней», как назвал рак знаменитый американский онколог Сиддхарта Мукерджи [48]. Независимо от того, свершится ли революция в онкологии или нет, Люси следовало, как часто повторял Фрэнсис, отринуть и соблазны чрезмерного оптимизма, и страхи, и смирение с неведомым. Как ни странно, именно этим она сейчас и занималась, глядя из апартаментов Хантера на сумеречный парк, и на удивление спокойно воспринимала и свой недуг, и то, что она вообще была жива.

Сол и Крисси Прокош сидели в баре отеля «Дьюкс»; Крисси сказала, что «Нью-Йорк таймс» назвала этот бар одним из лучших в мире.

– Привыкай к лучшему в мире, детка. – Сол чокнулся запотевшим бокалом чудесного мартини с бокалом мутно-желтой «маргариты» Крисси и сгреб горсть орешков из серебряного блюдца на элегантном столике.

– Это любимый бар Йена Флеминга, – сказала Крисси.

– А это его любимый коктейль. – Сол сделал большой глоток. – Ух ты, отличный мартини!

– А почему я должна привыкать к лучшему в мире? – с лукавым вызовом спросила Крисси.

– Потому что у меня большие планы. – Сол опустошил бокал, притворно содрогнулся и попросил официанта: – Повторите, пожалуйста.

– Планы? – Крисси подалась вперед. – Ты же говорил, что хочешь дождаться завершения контракта, чтобы ускользнуть из цепких лап кровожадных юристов Хантера.

– Я тут кое-что прощупал и подготовил почву, так что, когда придет время решительных действий, им будет не к чему подкопаться.

Крисси подняла бокал:

– За это надо выпить.

Она откинулась на спинку темно-синего кресла и одарила мужа восхищенной улыбкой с примесью коварства, напоминая ему, что в такой завидной позиции он оказался лишь благодаря ее настояниям вести себя по-мужски.

– И каково же заниматься сексом с беременной? – поинтересовалась Хоуп, изумленная резными сводами Пальмового зала Спенсер-Хауса; ее обостренному зрительному восприятию они напоминали выгнутые соты, словно бы сочащиеся золотом.

– Весьма реалистично, – ответил Фрэнсис. – Спасибо, что спросила, мне вот прямо сразу стало легче.

– А если бы мы с тобой занялись сексом, то это было бы виртуально? – не унималась Хоуп, легонько коснувшись ногой его ноги, что тут же разрушило все защитные механизмы Фрэнсиса.

– Безусловно, – ответил он. – Как только разработчики «Гениальной мысли» закончат «Сосредоточенность» и «Релаксацию» и приступят к «Флирту», то станут умолять нас сделать скан.

– Ах, как романтично! – Хоуп отодвинулась.

– Возвращаясь к твоему первому вопросу о сексе с беременной, особенно с той, которая забеременела от тебя, хотя, конечно, опыт у меня небольшой, – сказал Фрэнсис, отчаянно скрывая разочарование, вызванное прерванным эротическим контактом, – но, по-моему, это как если бы художник смотрел на картину, которая больше ему не принадлежит, висящую в доме, который ему никогда не принадлежал, на почетном месте, над камином – одновременно и желанную, и утраченную. В этом есть и интимная близость, и узурпация. Некоторые женщины испытывают постнатальную депрессию, а некоторые мужчины – пренатальную депрессию.

– Хорошо, что я здесь и могу тебя развлечь, – сказала Хоуп, возобновляя контакт.

– Да, – кивнул преступно обрадованный Фрэнсис. – По-моему, мы перебрали грибов, но эти золотые пальмы просто великолепны.

– И потолок прекрасен.

– Да-да. Ну, пора двигать.

– Бедрами или языками? – уточнила Хоуп.

– Нет, это невозможно! – вздохнул Фрэнсис.

– Кто это? – спросила Хоуп, зачарованная ярким контрастом багровой физиономии, седых волос и льдисто-голубых глаз какого-то типа, схватившего бокал шампанского с подноса проходящего официанта. – Он похож на неонового человечка, который проглотил французский флаг.

– Точно подмечено, – сказал Фрэнсис. – Хотя Оливия назвала бы его не tricolore [49], a bêtenoire [50]. Это Уильям Мурхед…

– А, тот самый…

– Он недавно распрощался с Риадским университетом.

– И поэтому он такой несчастный?

– Его с позором изгнали за то, что он плеснул в лимонад виски из своей фляжки, а потом начал приставать к жене одного из профессоров. Для него это типичное поведение, но это заметил заместитель начальника полиции нравов, а профессорская супруга оказалась ярой салафисткой, презирающей спиртное и обожающей мужа, вице-канцлера. Мурхеду ужасно повезло, что его не отстегали плетьми и не бросили в тюрьму. Если верить ему самому, то все произошло из-за того, что он «забыл поменять SIM-карту в аэропорту».

– Хо-хо-хо, – сказала Хоуп.

– Хо-хо-хо, – сказал Фрэнсис. – Всю свою карьеру он играл на публику, изливая интеллектуальное презрение на все сферы человеческой деятельности, не поддающиеся научному методу исследования, однако же не применяя этого метода к самому методу, и отяготил науку «утерянной наследуемостью», сгенерированной генетическими догмами, а не доказательствами, «темной материей», сгенерированной необходимостью уравнять баланс энтропии, «множественными вселенными», опять же без намека на какие-либо доказательства, сгенерированными многомирной интерпретацией квантовой теории. Все было хорошо, когда эмпиризм заменил невежество, но теперь, когда математика узурпировала эмпиризм…