Энтомология для слабонервных - Качур Катя

Эля изменилась в лице, словно внутри щёлкнули переключателем. Её пренебрежительность превратилась в крайнее любопытство и уважение.

– Изложи факты! – скомандовала она, будто вызвала на ковёр подчинённого опера.

– Ну, не здесь же… – Аркашка оторопел от её решительности, просчитывая, что скажет Фегин о посвящении в тайну малознакомой девчонки.

– Срочно уходим. – Эля попыталась встать с лавки, но только качнулась взад-вперёд в плотном окружении соседей.

– Ныряем под стол. – Аркашка дёрнул её за руку, и они сползли вниз, оказавшись в буреломе разнополых, разнокалиберных ног.

Пробираться пришлось на четвереньках по шершавому, давно не крашенному полу мимо потёртых голубых туфелек мамы, шикарных, с блестящими пряжками, босоножек тёти Груни, щеголеватых лаковых ботинок её мужа Бориса, шестерых военных сапог папы с дядей Гришей и дядей Додиком и тканевых открытых тапочек Лидки, из которых во все стороны торчали зефирные пальцы с отколотыми по краям розовыми ногтями. На таком же сливочном её колене лежала крупная мужская рука. Впереди замаячил небольшой просвет, который сулил освобождение. Аркашка с Элей протиснулись сквозь него и ползком же, не привлекая к себе внимания, покинули комнату. Пока двоюродная сестра вынимала занозы из коленок под светом фонаря во дворе, Аркашка в красках описал суть дела.

– Так себе разработочка, – наконец сказала Эля, – зачем нужно было ходить по пустырям и сочинять сказки? Только время потеряли.

– Ну а ты бы что сделала?

– Во-первых, нужно иметь доступ к данным следствия. Подружиться со следаком, который ведёт дело, его женой или детьми. Понять, какие у них улики, кроме этого ножа. Во-вторых, выяснить, есть ли ещё подозреваемые и какие у них мотивы. Вот какой мотив у Равиля?

– Ну ты даёшь! – восхитился Аркашка. – Кто ж его знает, какой мотив? Да и вообще мы играем, понимаешь? Ну, как бы понарошку.

– Так и не надо заливать, мы расследуем, мы расследуем! – Эля опять презрительно сморщила нос.

Аркашка сдулся. Ему хотелось и дальше удивлять Элю, но крыть было нечем.

– Кто из твоих знакомых причастен к милицейским кругам? – опять строго спросила она.

– Да никто. Ну, Лёшка Палый – племянник районного старлея. Но он такой козырный, знаешь, малявок, типа меня, к себе не подпускает. Мы только в лянгу вместе играем. Да и потом, так легавые и рассказали своим родственникам, что у них там творится. Они же не дураки.

– Прежде чем что-то отрицать, нужно это проверить. Короче, завтра собираем данные с Лёвки Фегина и Лёшки Палого!

Аркашка был потрясён. Такой холодной логики и уверенности в себе он не встречал даже у пацанов. Разгадка преступления стала походить на интересную математическую задачку. В ней не было а-ля фегинских страшилок, только данные – известные и те, которые требовалось найти.

Слежка

Застолье начало угасать только к полуночи – долго мыли посуду, долго стелили гостям. Борису с Груней и Элей накидали матрасов на пол и отгородили импровизированной занавеской. Раскладушка уже не помещалась в комнате, потому её выставили в общий коридор. У Аркашки слипались глаза, он взял отцовский бушлат, укутался и мгновенно уснул, не чувствуя, как через него переступают и спотыкаются соседи, шарахаясь из комнат в туалет и обратно. Наконец наступила тишина. В Аркашкин сон врывался храп всех тональностей и жанров: от привычного отцовского рокота до незнакомого густого бульканья, посвистывания и визга, напоминавшего звук Равилевой заточной машины. Отдельные трели заставляли вздрагивать, переворачиваться с боку на бок, но тягучий сон снова засасывал в свою трясину, предлагая к созерцанию какую-то бредовую реальность в виде измазанной Элиной головы, плывущей вдоль арыка под бравурную музыку из радиодинамиков.

– Аркаш, проснись, есть дело! – вдруг открыла рот эта голова и положила свой ледяной язык ему на плечо. Плечо начало индеветь и отмирать, синея и страшным образом откалываясь от всего тела.

– Ну, проснись же наконец!

Аркашка вздрогнул и открыл глаза, продолжая видеть Элино лицо, которое морщило нос и сверкало зрачками.

– Там кто-то ходит во дворе и стучится в соседнее окно! – напирало лицо.

Аркашка наконец пришёл в себя, осознавая, что Эля сорвала с него бушлат и холодной ладошкой трясёт за руку. В коридоре была кромешная тьма, рассечённая тонкой полоской света из приоткрытой входной двери квартиры.

– Ты – дура? – спросонок возмутился он. – Ну, кто-то вышел покурить, и что?

– А зачем стучится в окно?

Аркашка окончательно проснулся. Из Лидкиной комнаты доносились обрывки разговора.

– Иди к третьей двери, а я тихонько выйду во двор, – скомандовал Гинзбург, опустил ноги в тапочки и набросил бушлат.

Эля на цыпочках приблизилась к запертой изнутри Лидкиной двери. Аркашка выскользнул из подъезда и прошёл вдоль дома к её распахнутому настежь окну. Оттуда слышался тихий мужской шёпот и сдавленные крики Лидки, будто её рот кто-то зажимал ладонью. Хриплый голос в чём-то её убеждал и, казалось, принуждал к каким-то действиям. Аркашка стоял как вкопанный минут пятнадцать, слушая скрип панцирной кровати и невнятные горловые звуки. Потом всё затихло, и Лидкин посетитель покинул комнату через дверь. Гинзбург испугался, что сейчас незнакомец выйдет из подъезда, и вжался спиной в стену. Но прошло время, а из дома так никто и не вышел.

– Ну, что ты видела? – Терзаемый любопытством Аркашка накинулся на Элю, когда они вновь встретились в коридоре.

– Ничего, – расстроенно сказала она, – когда я поняла, что он направляется к двери на выход, я бросилась на раскладушку и накрылась простыней. Я только слышала, что он перешагнул через меня и зашёл в какую-то из этих комнат.

– В комнату или в эту дверь? – уточнил Аркашка. – Вот здесь, справа, есть ещё сквозной выход во двор, мимо подъезда. Но он обычно заколочен.

Гинзбург подошёл к запасной двери и слегка дотронулся до ручки. Дверь легко качнулась, прорезая коридор ещё одной полоской света.

– Либо это кто-то из своих, либо кто-то чужой, – констатировала Эля.

– А что ты слышала внутри Лидкиной комнаты?

– Похоже, они занимались этим… ну, чем взрослые занимаются. Но она явно не хотела, – смутилась сестра.

– Мне тоже так показалось. Может, это и был её принц? – Аркашка покраснел и в трёх словах выдал Лидкину тайну.

Эля пожала плечами.

– Ну, я пойду досыпать, – сказала она. – Устала от вас всех.

Воскресный предутренний сон Замиры Фегиной прервал многократный вой звонка. Накинув пёструю шаль, она подошла к двери и раздражённо спросила:

– Кого тут ещё принесло?

– А Лёвка выйдет? – донёсся заискивающий козлиный голосок.

– Он спит ещё! Аркашка, ты?

– Я, то есть мы, дело есть очень важное. В школе на выходной задание дали.

Растрёпанная Замира начала греметь ключами, ворча себе под нос, но уже без злости и неприятия. Она, как и все, любила Аркашку и даже неосознанно мечтала его усыновить. Он, синеокий, пушистоглазый, лысоголовый херувим всегда получал почётные грамоты за учёбу, вежливо разговаривал, был опрятен, начищен и облачён в накрахмаленную рубашку. Возникало ощущение, что одежда на нём под воздействием лучезарного света сама по себе свежела и разглаживалась. В то время как её сын, сколько бы его ни обстирывали, вечно выглядел задрипанным оборванцем. Как и все родители, она приводила Аркашку в пример родному отпрыску. Как и все дети, которых попрекали Аркашкиной святостью, Лёвка временами его ненавидел. Особенно бесили Фегина-младшего разговоры об опрятности Гинзбурга. Ведь кому, как не Лёвке, было известно, какой ценой она доставалась: перед тем как лазить по помойкам и кустам, Аркаша снимал одежду, аккуратно складывал её в укромное место, а сам в трусах и майке возился в грязи до состояния лысого черта. Перед возвращением домой он кое-как мылся в полном пиявок арыке, одевался и вновь чудесным образом превращался в божьего ягнёнка, если не замечать скомканные склизкие трусы и рваную майку, торчащие из карманов его штанов. Но нужно отдать должное – нижнее бельё Аркашка стирал сам, намыливая по ночам в раковине и раскладывая под матрасом. Возможно, оттого, что к утру ничего не просыхало, он часто простужался и болел воспалением лёгких.