Через сорок минут подъехало еще с десяток «скорых» и машин спецподразделений. Откуда ни возьмись, как всегда в таких случаях, появились журналисты, как коршуны слетающимися на катастрофы. Уж эти всегда начеку! Будьте уверены, если, не дай бог, вам случится сорваться с горы или тонуть в море, первым, кого вы увидите, будут не спасатели Малибу. Нет-нет. Первыми окажутся журналисты, протягивающие вместо руки помощи микрофон или видеокамеру. При этом они сделают сострадательное лицо и даже пустят крокодилью слезу, задавая вам свой дежурный вопрос: «Что вы чувствуете, находясь на пороге гибели? Да, и, пожалуйста, короче, мы в прямом эфире, у нас мало времени».
Итак, спецподразделения бросились оттеснять зевак и оцеплять место взрыва, санитары – спасать пострадавших, а журналисты – мешать и тем и другим, пытаясь отснять как можно больше шокирующих кадров и крупных планов. Записать все эти стоны и крики для более ужасающей картинки, которую они покажут нам сегодня вечером.
Мы с Вадимом заняли удобное место для наблюдения на втором этаже «Макдоналдс», напротив выхода из метро «Проспект Мира (кольцевая)». Убедившись, что наши «скорые» покинули место происшествия, и понаблюдав за работой спецподразделений, мы допили кофе и спустились на улицу.
– Фу, гадость какая! – сплевывает себе под ноги Вадим, – никогда не нужно здесь кофе брать. Такое говно!
– А знаешь, вообще все испортилось. Помнишь, какой раньше «бигмак» был? В коробочку упакован. Коробочку раскрыл – в одной половине «бигмак», в другую – картошку положил. Красота! А теперь? – В этот момент мне приходит эсэмэс, я достаю телефон и читаю послание: – Наши доехали благополучно.
– Отлично, – кивает Вадик. – Насчет «бигмака» – факт. Я сегодня даже огурцы вынул. Надкусил один, а он горький какой-то.
– Я ж тебе говорю, все испортилось.
– Испортилось конечно. Но кофе всегда был говенный, согласись… Интересно, Антон, когда первый сюжет в официальный ящик попадет?
– Думаю, через час, не раньше. Пока смонтируют, то да се. А пленка «любительская» уже поехала на СNN?
– Ага. Слушай, народ-то не расходится. – Вадим показывает пальцем на ту сторону проспекта. – Я так думаю, сейчас все зеваки в «Мак» ломанутся.
– Вот тебе, кстати, и ответ, почему качество упало. Народ валом повалил, а при таких объемах какое же качество?
– Да? А в Штатах что, народа меньше? – разводит руками Вадим. – Чего же там качество не падает?
– Могут себе позволить не экономить на качестве, а все потому, что инвестиции хорошие, не то что у нас. Отсюда и результат. Поэтому одни в качестве декораций используют башни на Манхэттене, а другие – заплеванные площадки перед метро. Представляешь, что бы было, если бы нам с тобой дали бюджет, чтобы угондошить тыщи три статистов? Да еще в реальных декорациях, типа «Шереметьево-2», а? Представляешь?
– Представляю, – грустно кивает Вадим, – мы бы этот бюджет скрысили.
– Никакого полета мысли. – Я делаю затяжку и щелчком посылаю окурок в урну. Он падает на край и отскакивает на землю, я сквозь зубы говорю: – Блядь. Никакой романтики. Один сплошной цинизм.
– Романтизм нам чужд, Антон. А цинизм хотя бы ясен. Так что…
– Это точно. Слушай, нам же на встречу с твоей бабкой надо. Как выбираться будем? Все перекрыто.
– Может, дойдем до Цветного бульвара и на метро?
– Ты охренел, а теракт?
– Какой ужас! – картинно закрывает лицо руками Вадим. – Тогда пошли на Олимпийский, тачку поймаем.
Через час Вадим вводит в мой кабинет женщину маленького роста, с выплаканными глазами и серым лицом. Несмотря на состояние тяжкой драмы, она аккуратно одета и причесана. На груди кофты зеленая брошь, на плечах – платок с сине-зелеными узорами.
– Антон, знакомьтесь, это Зинаида Николаевна. Я рассказывал тебе про ее горе.
– Да-да, конечно. Зинаида Николаевна, хотите чая?
– Нет, спасибо, расскажите, что вы знаете о Володе? Вы ведь с ним знакомы?
– Да. Вместе служили. Понимаете, я… я даже не знаю, с чего начать. – Я вытираю ладонью воображаемый пот на лице. – Понимаете, я занимаюсь делами российских солдат, воевавших в Чечне.
– Ну да, мой Володенька там воевал. А теперь вернулся, и я не могу понять, почему не звонит. Может, у него какие-то дела? Мне все говорят: и соседи, и в поликлинике, и в военкомате, что он погиб. Но я-то его видела. Год назад. Он в Москве, только почему-то не звонит и не приезжает. Может, девушка появилась? Они ведь в этом возрасте влюбчивые. А что, ну и хорошо. Пусть приводит. Я буду в своей комнате, им оставлю большую. А дети пойдут – все лучше, чем по съемным углам. А может, он живет у нее? Но почему же не звонит?
– Зинаида Николаевна, послушайте. Я вам все сейчас объясню.
– Неужели с ним что-то случилось? – Она вскочила и начала теребить платок. – Вы скажите, что?
– Успокойтесь, Зинаида Николаевна. Вадим, врач здесь?
– Да, ждет за дверью.
– Мне не нужен врач, слышите?! Скажите, что с моим сыном?
– Зинаида Николаевна, он жив. Его здоровье вне опасности. Вы смотрите телевизор?
– Я? – Она села, потом снова вскочила. – Нет, не смотрю. Там его показывали? Я радио только слушаю.
– Сегодня в московском метро прогремел взрыв. Слышали? По радио должны были сказать.
– Да… – Она растерянно посмотрела по сторонам. – Что-то такое говорили. Там был мой сын? Он там был? – У женщины затряслись плечи. Она вытерла лицо платком, собралась с силами и продолжила: – Я приму любую правду. Скажите, что с ним?
– Зинаида Николаевна, – я закашлялся, – ваш сын вчера выходил из метро в момент взрыва. Его слегка контузило. «Скорая» увезла его в больницу. Мы его ищем, но списки пострадавших засекречены. Нам известно точно, что он как раз собирался ехать к вам.
– Да?! А почему же он мне не позвонил? Надо его искать! Слышите, давайте его искать по больницам!
– Зинаида Николаевна, мы пытаемся, но списки пострадавших засекречены самым главным министром, министром МЧС. И он не хочет отвечать на вопросы.
– Почему? Ведь мой сын ни в чем не виноват! Он ехал ко мне. Надо идти к министру, пусть он скажет, где мой сын! Я мать! Что же это происходит? – Она начинает рыдать.
– Зинаида Николаевна, вам как матери он не сможет отказать. Завтра, в одиннадцать утра, будет пресс-конференция, на которой он выступит. Вы расскажете, что видели вашего сына в момент взрыва у метро. Видели дым, видели, как он лежал на земле. Только тогда министр поймет, что вы знаете о том, что вашего контуженного сына прячут от вас в больнице. Он поймет и скажет, где его искать. Мы должны сделать это вместе, вы и я. Пойти и спросить, где Володя.
– Да… да, мы пойдем. Дым, Володя на земле. Но… я же не была вчера у метро! – опешила женщина.
– Если вы скажете, что не были у метро, министр вам не поверит. И мы уже не сможем найти Володю. Обязательно нужно сказать, что вы там были. – Я перегнулся через стол и вплотную приблизил лицо к ее лицу. – Володя ждет, что вы его разыщете. Он вас ждет, Зинаида Николаевна.
– Да. Да. Я поняла. Он ждет. Министр не поверит, если не на земле. Володя в дыму. Ой… у меня голова начинает кружиться!
– Спокойно, Зинаида Николаевна, – я делаю Вадиму знак, и он выбегает за врачом, – сейчас мы вам укольчик сделаем, а завтра вместе поедем на встречу с министром и отыщем Володю.
Я встаю, обнимаю ее за плечи и поправляю платок. Вбегают Вадим и женщина в белом халате. Она делает Зинаиде укол, я еще раз повторяю ей историю с метро, затем врач с Вадимом берут ее под руки и выводят из кабинета.
Я сажусь в кресло и вытираю салфеткой лоб. На этот раз я по-настоящему вспотел. Возвращается Вадим. Он стоит на пороге кабинета, смотрит на меня и кивает. Я киваю в ответ. Вадим снова уходит. Оставшись один, я запираю кабинет на ключ, снимаю трубки со всех аппаратов, выключаю мобильник, сажусь за стол, кладу голову на скрещенные руки и смотрю перед собой. Трудно сказать, сколько времени я провожу в безмолвии. Мне по-настоящему страшно от того, что мы сделали.
