Экзамен по социализации (СИ) - Алексеева Оксана

Теперь я даже радовалась, что в гимназии им приходилось сдерживаться. В противном случае, весь класс бы лицезрел ежедневное представление с серьезным рейтинговым ограничением. Правда, после того, как голубки натерпятся в течение нескольких часов вынужденного разделения, едва они только плюхнутся в машину, как начинаются… Я старалась не смотреть в зеркало заднего вида, что там у них начинается, чтобы не травмировать психику окончательно. Кстати, меня навечно переселили на переднее сиденье.

Костя продолжал работать в кафе и, оказалось, что он вполне способен справляться и с этим, и вернуться к своим пятеркам в гимназии, и не бросать тренировки по баскетболу, и — самое удивительное — оставаться извечной балаболкой, веселящей всех вокруг. Теперь я уже и вспомнить не могла, каким он был раньше. Изменился и он сам, и мое отношение к нему. В такого Белова я бы раньше влюбилась без оглядки, но теперь этот вариант даже не рассматривала — Мира, до сих пор отказывающаяся называть их отношения чем-то серьезным, заодно еще и становилась ревнивой. Уверена, она бы и мне кадык вырвала, если бы я посмела притронуться к «ее прелести». Она так боялась обозначать свои чувства каким-то конкретным определением, но при этом побежала бы за ним, как преданная собачка, хоть на край света. Главное — ей об этом не говорить!

По пути в гимназию они заезжали за мной, а после окончания учебы — закидывали домой, но каждый вечер мы снова встречались у них. Уже и дня не проходило без этого. Из нашей четверки выходила самая приличная шведская семейка, и мне даже становилось не по себе от мысли, что когда-то именно я могу остаться за бортом. Возможно, именно поэтому и заставляла себя спокойно принимать общество Макса. Тот, в свою очередь, мне только помогал. По крайней мере тем, что никакими намеками не демонстрировал то, что в курсе моего отношения к нему. Я могла с уверенностью утверждать, что в установившемся нейтралитете мы с ним сможем сосуществовать вечно и без каких-либо проблем.

В тот день я задержалась в библиотеке, чтобы закончить эссе по английской литературе. Белов, как оказалось, настрочил его в первый же день после получения задания, а уж как готовились к занятиям Танаевы — это та еще магия: садятся за стол, проваливаются в себя, демонстрируя полную изоляцию от мира и абсолютную сосредоточенность, строчат со скоростью пулемета, и буквально через пару минут: «Все!». В такие моменты даже зависть одолевала, если забыть о способе, которым их научили такой невероятной работоспособности.

Вышла из здания школы и натянула шапку на уши. Холодно. Приветственно махнула рукой Диме, который в стороне болтал со своими друзьями, и направилась к дороге, соображая — позвонить Максу или поймать такси. У нас с ним было все отлично, но лишняя минута наедине для моей шаткой уверенности была тоже ни к чему. Значит, такси — сначала до дома; переоденусь, поужинаю, а потом уже вечером к Танаевым.

Оглянулась на резкий звук тормозов и, когда из машины ко мне бросился какой-то человек, я, даже не сообразив, что происходит, попыталась закричать, отпрянуть. Но прижатая к лицу тряпка остановила дыхание и мысли.

Примерно через вечность я очнулась, обнаружив себя в каком-то огромном грязном помещении. Плохое освещение не позволяло сориентироваться, что это за место. Раздавались тихие голоса, которые говорили что-то про «Святошу», «Танаева», «убрать тихо», «дадут года четыре, если…». Невольно застонав от раскалывающей голову боли, я привлекла к себе их внимание.

Ботинки перед глазами, резкий удар в живот, заставивший напрочь забыть о голове. Еще удар, и еще. Я закричала, как только смогла дышать. После этого меня за волосы приподнимают чуть от пола и бьют кулаком в лицо. Несколько раз. Потом просто бросают обратно с хриплым: «Заткнись. Будешь тихой — будешь целой».

Я теперь молчу, до крови закусывая губы. Только нервное дыхание и боль. Раньше я не представляла, что боль может быть такой, в которую проваливаешься, которая делает все остальное неважным. И чуть привыкнув к ней, я осознаю теперь и страх. Мои руки связаны за спиной, поэтому я не могу проверить, на месте ли мой глаз. Почему я не могу его открыть? Это желание коснуться лица становится даже важнее боли.

Моя жизнь измеряется отрезками длиною в вечность. Какая-то непонятная фраза в стороне, ответ на нее. Вечность. Тянущая боль в боку. Вечность. Затекшие руки. Вечность. Еще через несколько вечностей — грохот, крики, потом какой-то страшный, нечеловеческий рев. Я наконец-то теряю сознание.

Меня держат на руках, а пространство вокруг трясется. Автомобиль. Пытаюсь сообразить, кто меня держит. Кажется, Макс. Но это не может быть Макс, потому что он за рулем. Вечность.

В приемном покое опять какие-то крики, выдергивающие меня из почти приятного забытья. Я на кушетке, рядом со мной совсем бледный Белов. Он видит, что я смотрю на него, и громко зовет врача. Тогда кто же кричал в стороне? Макс? Нет, Макс не умеет кричать.

Просыпаюсь и вижу заплаканную маму и нервно вздрагивающего отца. Теперь почти совсем не больно, поэтому я могу осмотреться. VIP-палата, даже и не помню, когда меня перевозили — только какими-то вспышками, как во сне. Наконец-то дотрагиваюсь до лица и почти смеюсь от облегчения. Мой глаз на месте, только опухший какой-то. С чего я вообще взяла, что его там нет?

Потом выяснилось, что я вообще зря себя похоронила. Оказалось, что ничего непоправимого со мной не сделали — обширные гематомы, сотрясение, микроскопическая трещина в ребре, рассеченная бровь. И по уверению врачей, когда отрастут сбритые волосы, шрама даже не будет заметно. Если только совсем чуть-чуть. Но я больше всего радовалась тому, что мой любимый глаз почти не пострадал. Будто все мои переживания сконцентрировались только на этом страхе.

Конечно, пришлось объясняться и с полицией. Мужчина в форме был строг и заметно чем-то недоволен. Дима, который, к моему большому счастью, оказался свидетелем, смог запомнить номера машины. Следствие пришло к единственной версии — похищение с целью выкупа. Я не стала ничего добавлять, прекрасно понимая, что мое похищение было связано с Максом, и что полицию посвящать во все подробности не имею права.

Мира звонила часто. Она извинялась, искренне, со слезами за то, что со мной произошло. И я, вроде как понимая, что оказалась в этой ситуации только благодаря знакомству с ними, старалась себя убедить в том, что держаться за злость и обиду неправильно. В конце концов, именно они и спасли меня. В конце концов, я давно знала, что быть с ними рядом — рискованно. В конце концов, я просто не умела ненавидеть Макса.

Все подробности произошедшего я узнала от Белова, который — единственный из моих друзей — приходил меня навещать. Дима сразу позвонил ему, когда увидел, что произошло. Он же вызывал полицию. Умница Костя, всегда моментально соображающий, вычислил мое местоположение по Вайберу, туда они и рванули втроем, найдя меня на какой-то отдаленной заброшенной базе.

Белов лег со мной рядом на кровать и подсунул руку под голову. Эта внешняя интимность служила только одной цели — говорить настолько тихо, чтобы никто не мог ничего услышать.

— Это был самый лютейший пиздец в моей жизни, Николаева. До сих пор трясет. Я понимаю, что в твоей тоже, но не уверен, что ты бы предпочла оказаться на моем месте, — он оценил мое восхищение его тяжкой ношей и продолжил: — В общем, Макс сначала словно схлопнулся, вообще перестал говорить. Все решения принимала Мира. Я даже не знал, что у нее есть водительские права… А может, и нет у нее прав, так что нам крупно повезло не нарваться на гаишников. Когда приехали, она ударила Макса со всей дури и просто приказала не заходить, — рука Белова заметно напряглась. — Там, короче, блин… В общем, если бы он убил тех мужиков, то Первый Поток не стал бы разбираться в подробностях, поэтому это могла сделать только Мира…