Моя темная сторона (СИ) - Дженова Лайза

— Я могла бы открыть кофейню, — внезапно говорю я.

— Что?

— Кофейню. «Би-энд-Си» закрылась, и в Кортленде нужна хорошая кофейня.

— Возможно, «Би-энд-Си» закрылась, потому что Кортленд не смог содержать хорошую кофейню.

— Может быть, им просто не хватало хорошего управления.

— Это нелепая бизнес-идея.

— А что в ней такого нелепого? Разве «Старбакс» — нелепый бизнес?

— Так ты хочешь открыть «Старбакс»?

— Нет, я…

— Ты хочешь конкурировать со «Старбаксом»?

— Нет.

— Ты хочешь стать Хуаном Вальдесом [7] округа Кортленд?

— Не смешно.

— Все это не смешно, Сара. Я тоже люблю Вермонт, но мы слишком молоды и амбициозны, чтобы там жить. Это место отдыха. Наша жизнь здесь и наша работа здесь.

Не понимаю, почему так и должно быть.

— Знаешь, мы оба можем скоро потерять работу. Не вижу, почему хотя бы не попытаться поискать ее в Вермонте.

— Еще раз: какую? Хочешь управлять кадрами компании «Кленовый сироп Мэри»?

— Нет.

— Хочешь, чтобы я продавал билеты на подъемники?

— Нет. Я не знаю, какая еще работа там есть.

— Там ничего нет.

— Ты этого не знаешь. Мы не изучали вопрос.

— Так ты хочешь отказаться от своей работы в «Беркли» и искать работу в Вермонте?

— Да.

— Это совершенно идиотский разговор.

— Возможно.

— Так и есть.

— Ладно, значит, у нас идиотский разговор.

Боб, прирожденный авантюрист с выдающимися деловыми качествами и духом предпринимательства, должен быть готов к подобным беседам. Он должен знать, что некоторые лучшие в мире идеи, величайшие инновации и самые успешные бизнесы поначалу вызывали протест и осуждение и воспринимались как идиотские.

Он перестал чесаться, и жилки на висках у него больше не дергается. Он смотрит на меня так, словно не знает, кто перед ним. В его глазах — одиночество и страх.

— Извини, Сара. Я не хочу продолжать этот разговор и не хочу на тебя давить. Я знаю, тебе по-прежнему очень трудно, но я думаю, тебе не стоит упускать такую возможность. Если ты подождешь, им придется найти кого-то другого, и они наверняка больше тебе этого не предложат. Это твой путь обратно. Нам нужно, чтобы ты вернулась в «Беркли».

Последнее предложение больше похоже на приказ, чем на призыв. Но так же, как Боб не смог мне приказать снова встать на лыжи, так он не может мне приказать вернуться на работу. Моя упрямая независимость всегда была кирпичной стеной, которую Боб желал разрушить. Спустя столько лет он все еще пытается, и меня это смешит. Как бы ему порой ни хотелось — как сейчас, — он никогда не был моим начальником. К лучшему или нет, мы с удовольствием жили в союзе равных партнеров. Обычно это положительное качество, которым мы оба гордимся, но иногда довольно трудно править кораблем, когда на нем два капитана, а на штурвале — две пары рук. Если Боб хочет повернуть налево, а я направо, то одному из нас приходится идти на компромисс, иначе мы рискуем налететь на скалы прямо по курсу и утонуть.

— Я понимаю, что ты боишься. Я бы тоже боялся. Но ты храбрая. Посмотри, с чем ты столкнулась и что смогла победить. Я очень горжусь тобой. Если ты способна каждый день собираться с силами, чтобы сражаться со своим синдромом игнорирования, то я знаю, что у тебя есть мужество вернуться на работу. Я знаю, это пугает, но я в тебя верю. Они в тебя верят. Ты сможешь это сделать. Ты готова.

Мысль о возвращении в «Беркли» меня пугает. Но не так, как первое катание на сноуборде, попытка передвигаться без ходунков или Марта в дурном настроении. И я не поэтому не хочу возвращаться. С самой бизнес-школы я впахивала, не поднимая головы, гоня на скорости тысяча миль в час, перемалывая все в порошок, стремясь по одной дороге к одной цели: успешная жизнь. И не просто заурядный успех, а такой успех, которому позавидовали бы мои однокурсники из элиты; такой, чтобы мои преподаватели демонстрировали бы его будущим студентам как яркий пример достижений; такой, к которому стремились бы даже исключительно богатые жители Велмонта; такой, чтобы Боб им гордился. Настолько очевидно успешная жизнь, чтобы она во всем стала противоположностью моему надломленному и несчастному детству.

А потом я разбила машину. Впервые за почти десять лет я перестала нестись на скорости тысяча миль в час. Все остановилось. И хотя большая часть покоя и неподвижности последних четырех месяцев была для меня болезненным и пугающим опытом, она дала мне шанс поднять голову и оглядеться.

И я стала задумываться: а что еще есть? Возможно, успех бывает каким-то другим и есть другой путь его достижения. Может быть, для меня существует иная дорога с более разумным ограничением скорости. Не знаю, слишком ли я боюсь, или не могу, или что-то внутри меня изменилось и хочет совсем другого, или все вместе, но я не хочу возвращаться в «Беркли». Я не хочу возвращаться в ту жизнь. Интуиция, которая привела меня к Майку Грину и сноуборду, зовет меня куда-то еще. И я ей доверяю.

— Я не вернусь в «Беркли».

Глава 33

Сейчас раннее субботнее утро, черноспинные дятлы еще не начали играть на перкуссиях кленов и сосен, и подъемники еще не открылись. Линус только что спрыгнул с моих коленей и теперь, все еще в пижаме, лежит на полу с грузовичком в одной руке и Банни в другой, сосет соску и смотрит «Улицу Сезам» по видео с едва слышным звуком. Чарли и Люси тихо (на этот момент) играют в своих комнатах. Мы с мамой сидим на диване перед потрескивающим камином, наслаждаясь мирным началом дня. Боб остался в Велмонте, сказал, что у него слишком много работы на выходные, но я подозреваю, он по-прежнему злится и не хочет добавлять еще один приятный момент к моей «бредовой идее» жить здесь. Я вдыхаю запах латте, перед тем как сделать глоток, — мм! Я бы сказала, Боб многое теряет прямо сейчас.

Я делаю вид, что ищу слова в головоломке, но в основном потягиваю кофе, нежась перед огнем, и наблюдаю за мамой. Она вяжет ярко-красную шаль, полностью сосредоточившись на спицах, то и дело повторяя губами порядок петель. Мать перестает массировать плечо.

— У тебя все хорошо? — спрашиваю я.

— Рука болит; наверное, оттого, что я так много таскаю Линуса.

Она массирует плечо левой руки. Я совершенно уверена, что обычно она держит Линуса правой.

— Может, ты напрягаешь плечи, когда вяжешь? — предполагаю я, хотя ее поза не кажется напряженной.

— Думаю, дело в Линусе.

Она растирает руку от плеча к локтю еще несколько раз и возвращается к вязанию. Шаль спадает из-под спиц на колени и на диван, как покрывало. Работа выглядит почти законченной, и я представляю, как красиво шаль будет смотреться на матери, оттеняя серебристые волосы, очки в черной оправе и любимую красную помаду.

— Ты, наверное, скучаешь по своим подружкам из «Красных шляп», — говорю я.

— Скучаю, — отзывается она, не поднимая головы и не прерывая перезвон спиц. — Но я с ними все время разговариваю.

— Да?

Я ни разу не видела ее у телефона.

— По скайпу.

— Ты пользуешься скайпом?

— Угу.

Эта женщина пропустила пришествие в мир микроволновок, видеомагнитофонов и пультов для телевизора — все они до сих пор приводят ее в замешательство. У нее нет мобильника и ноутбука, а в машине нет навигатора. И вдруг скайп?

— А как ты вообще узнала, что такое скайп? — спрашиваю я.

— Увидела у Опры.

Я могла бы догадаться. У моей матери три источника информации: шоу Опры, шоу Эллен и журнал «Пипл». Сноб-ученый во мне хочет принизить мать, но нужно отдать должное: за четыре месяца она прошла долгий путь. Она пользуется навигатором Боба как профессионал и ездила в Бостон в час пик каждый день, пока я лежала в «Болдуине». В конце концов она находит нужный пульт (у нас их пять) и нажимает правильную комбинацию кнопок, чтобы переключиться с кабельного телевидения на видео или «Уи» — даже для Эбби это было довольно сложно. Она всегда отвечает на сотовый, который Боб отдал ей попользоваться, пока она живет с нами. И очевидно, выходит в скайп с нашего домашнего компьютера.