Лексикон света и тьмы - Странгер Симон

– Мы поедем домой? – спрашивает она шутливо и тянется к нему на цыпочках. Чёрные глаза сияют. Она по-настоящему красивая, думает он и убирает локон с её лица.

– Да, теперь мы поедем домой! – отвечает он. Её губы прижимаются к его, а когда он открывает глаза, то ловит взгляд матери: она смотрит на них и улыбается.

Потом у него в руках оказывается бутылка, и празднование продолжается.

Ю

Ю как Юмор и смех в лагере, когда заключённые охотно хохочут над анекдотом или шуткой, которую кто-то рассказал для поднятия настроения. Такое случается чаще, чем можно было бы думать, юмор оказался ничуть не первой жертвой войны, скорее последней, потому что смех убивает отчаяние, и глаза заключённых на несколько секунд оживают, и даже мышцы лица расслабляются в эту секунду, посылаемую, как милость.

Я

Я как Я, как окончание словаря и окончание всего. Заканчивается сорок пятый год, и уже закончилась война, жизнь в городах постепенно входит в нормальную колею, но сегодня Рождество. Первое Рождество после войны, каждый хочет отпраздновать его с семьёй. Во всех домах уже сидят за столом с белой скатертью, лица собравшихся освещают зажжённые свечи.

В «Миссионерском отеле» сегодня меньше охранников, чем обычно. Риннан доходит до верха лестницы и выглядывает в холл. У главного входа охранник – привалился к стене и болтает с приятелем. Хорошо, что Риннан знает тут все ходы и выходы. Через главный вход не получится, но он всё равно сумеет выбраться. Значит, у них такая задумка: дать ему сбежать, но действовать в открытую они не могут – взять да и выпустить его через парадные ворота, всё-таки он самый разыскиваемый преступник во всём королевстве, народ этого не поймёт, думает Риннан, бесшумно поднимаясь на второй этаж. Потому что народ слишком глуп и подвержен эмоциям, меж тем как большие игроки понимают, что гораздо практичнее стричь купоны с Риннана в будущем, а именно – использовать его на благо Норвегии как агента. Он может втереться в доверие к русским, проникнуть в их святая святых, конечно, он это сумеет, и добытая им информация окажется для Норвегии очень полезной, в этом и сомнений нет. А какой прок от него мёртвого, разве что будет символом удовлетворённого самоупоения победителей. На этом месте размышлений он слышит голоса за ближайшей дверью. Вот это неудачно, он-то собирался пройти весь коридор и спуститься по чёрной лестнице, но теперь не рискнёт, не хватало только на глаза кому-нибудь ненароком попасться. Он заглядывает в ближайшую комнату – никого, заходит и тихо закрывает дверь.

Он бывал здесь раньше, при немцах, а теперь тут склад, какие-то ящики. Риннан подходит к окну, поднимает шпингалеты, подсовывает палец и осторожно-осторожно, чтобы ничего не скрипнуло, тянет раму на себя.

Когда рама отлепляется, раздаётся предательский звук, Риннан замирает, выжидает, но громкий разговор продолжается, кто-то смеётся, и под этот смех Риннан рывком распахивает окно. В комнату врывается холод, лежавший за окном снег валится на подоконник. Риннан на секунду высовывает голову наружу. Тихая улочка, сию секунду безлюдная, ещё бы, Рождество. Но прыгать высоко. Выбирать не приходится, говорит себе Риннан, забираясь на окно. Разворачивается и тихо скользит вниз, алюминиевый подоконник проезжает по бёдрам, животу, груди, арестантская роба цепляется за крюк, трещит и рвётся. Под животом мгновенно тает снег. Риннан смотрит вниз, слышит, что едет машина, и разжимает руки. Падает слишком быстро. Какой-то миг, и он врезается в землю согнутой под странным углом ногой и ещё обрушивается на неё сверху всем своим весом. Риннан пробует опереться на руки, они разъезжаются на льду, а он ударяется лбом об асфальт. В ноге жгучая боль, наверняка растяжение, если не перелом, думает он и озирается по сторонам. На улице никого, окно наверху распахнуто, но там тоже никого не видно. Надо уматывать. Но куда деваться? Он хромает прочь, проклиная неудачное приземление и лодыжку, она рушит все его планы. Дело дрянь. Рождество, все сидят по домам, сейчас бы он угнал машину и скрылся, но с говённой лодыжкой ничего не выйдет. Нужно искать помощь. Он перебирает в памяти, кто живёт поблизости. Нужен человек, который передержит его пару дней и поможет убраться из страны, а там уж он займётся своей работой.

Риннан ковыляет вниз по улице, сворачивает за угол и вспоминает, что есть один человечек, который, возможно – возможно! – согласится ему помочь. Тащится последние метры, стучится, объясняет, что он в бегах и повредил лодыжку. И действительно, человек предлагает ему войти: не дело это, стоять с повреждённой лодыжкой на морозе, – сажает на стул и наливает выпить, а хозяйка снимает с него башмак и осматривает ногу. Риннан благодарит, осушает стакан, чувствует, что напряжение в теле спадает. Он не пил алкоголь уже полгода. Хозяин наливает ему ещё, Риннан объясняет, что ему нужна помощь, чтобы залечь где-то на дно, он будет продолжать шпионить, но в пользу Норвегии, однако поскольку никому этого не объяснишь – всё равно не поймут, – то это надо хранить в секрете. Хозяин кивает, наливает ему снова, хлопает по плечу и говорит, что должен позвонить, попробовать поискать транспорт и убежище.

Риннан горячо благодарит. Получает полную тарелку рождественской еды. Вливает в себя ещё один стакан, боль притупляется, жизнь кажется легче. Я справлюсь, думает он, всё устроится. Потом стук в дверь, и появляется патруль в сопровождении полиции с автоматами. Только теперь до Риннана доходит, что хозяин его надул. Но Риннан ещё успевает напоследок схватить стакан и опрокинуть его залпом.

– Полагаю, ещё на один времени у меня нет? – спрашивает он, но полицейские уже взялись крутить ему руки.

Риннана водворяют в камеру, и она больше ни разу не остаётся незапертой. Ответственность за данную ему возможность сбежать никто на себя так и не взял. Лодыжка за зиму-весну зажила. Но прошла ещё одна зима, прежде чем расследование его дела завершилось. В 1946 году оно было передано в суд. Риннану к тому моменту исполнился тридцать один год, но многим риннановцам было по двадцать пять. Есть их фотографии во время процесса. Суд их как будто не волнует, они улыбаются и смеются самоуверенно. Как пишет в «Маленькой книге о зле» писательница и ученая Анн Хеберлейн, прежде чем что-то совершить, мы, люди, успеваем уже оправдать себя в этом поступке. Потому он и совершается, что мы уже взвесили его на весах правильно или нехорошо, делать или нет. И если признали возможным к совершению, то тем самым и оправдали его тоже. Сожалеть и раскаиваться тогда себе дороже, потому что надо возвращаться в исходную точку и пересматривать свои мотивы и обоснования новыми глазами.

Один из членов банды Риннана, приговорённый к тюремному сроку, покончил с собой спустя сорок лет после войны – выкинулся в окно в доме престарелых, ему было за восемьдесят. Как знать, может, это он рассказывал Яннике в «Нарвесен» у метро «Майорстюен» о своем прошлом? А вот Китти Гранде в интервью, которое она дала уже в старости, наоборот, говорит, что ни в чём не раскаивается, что они делали то, что считали должным.

На заседаниях Риннан подмигивает остальным, пока они рассаживаются. Он, кажется, доволен тюремной жизнью и вниманием к своей персоне. Он перекидывается репликами с охраной, он горд, что у него на груди цифра 1. Заливает всем уши байками о контактах с Россией, о секретных международных миссиях, которые он выполнял, невзирая на доказательства того, что в указанные им сроки находился в иных местах. И тем не менее. Недавно на оборотной стороне табличек с номерами подсудимых нашли записи, сделанные ими во время заседаний. В этих записях виден страх, как, к примеру, на номере 24, принадлежавшем Харалду Грётте. Весь картонный квадрат занимает карандашный рисунок сидящей на скамейке женщины – кто она, неизвестно, быть может, расчленённая им жертва. Рядом с ней он нарисовал двух мужчин, а внизу подписал «Казнь».