На закате - Соген Хван

Я смотрю на свою жизнь и понимаю, что она совершенно не примечательна, даже вспомнить особенно нечего. Черт возьми, неужели я вот так и состарюсь? Интересно, стань я известным драматургом или режиссером, было бы лучше? Смотрю на своих ровесников: все, как и у меня, — сплошная неопределенность. Замуж выйти? Иногда я думаю об этом, но куда мне — становиться чьей-то женой, я зверушку-то завести не могу. Привязаться, беспокоиться, бояться, заботиться, уделять внимание, быть рядом, ненавидеть, злиться и одновременно обожать и лелеять, не смочь расстаться, привязаться снова — и так по кругу. Смотреть противно, как некоторые мои друзья вот так вот живут с собаками или кошками. Подруга как-то уехала в отпуск на десять дней и оставила мне свою белую мальтийскую болонку. Она, конечно, красивая, но прыгать вокруг нее, ухаживать, присматривать — увольте, терпеть не могу. Не хочу так жить и не буду. Так что мужчины для меня только обуза.

Был ли у меня яркий роман? Насчет этого не знаю, но с парочкой парней встречаться доводилось. Моя первая любовь — однокурсник с факультета изобразительных искусств. Мы оба витали в облаках, только он еще больше, чем я. Он снимал маленькую однокомнатную квартиру напротив университета, и, когда на четвертом курсе мне было негде жить, я поселилась у него. Как раз тогда, когда умер отец, а дядя заплатил за мою учебу. Парень мой начал поговаривать про свадьбу. Его родители были обеспеченными провинциалами, но не то чтобы какими-то богачами. Он без конца капал мне на мозг, что надо съездить к нему домой познакомиться с ними. Иногда я спрашивала у него, будто бы от лица собственного отца: «И как же вы собираетесь жить, молодой человек?» — «В окружении прекрасных картин!» — «Ха-ха». Я смеялась, в буквальном смысле глядя на прекрасное, — подняв глаза к небу. «Ну а работа?» — «Я же художник, буду заниматься искусством». — «Ты что же, думаешь, в наше время искусством можно заработать? Бред собачий! Ну а дом? Жить-то где будете?» — «Пока поживем в однокомнатной квартире, а когда нас станет трое, если будет неудобно, переедем. Я слышал, в мансардах неплохо живется». — «Хочешь, чтобы моя дочь и внуки на чердаке жили?» После университета я поступила в театральную труппу, а он, так как был из более благополучной семьи, остался учиться в магистратуре. Недавно встретила его: работает куратором, что ли, в какой-то там художественной галерее. Такая же ерунда, как и мой театр. Наши отношения были не любовью, а скорее просто игрой.

Второго мужчину я встретила, когда работала в издательстве. Он был журналистом, на три-четыре года старше меня. То ли он сам был так трудолюбив, то ли ему помогали родители, но он приобрел довольно просторную квартиру. Стать журналистом его сподвигло вовсе не чувство справедливости и не желание разоблачать убийц и недобросовестных политиков. Он был обычным клерком, который, окончив престижный университет, ходит в галстуке на работу в презентабельный офис. Однажды он опоздал ко мне на встречу часа на полтора, я, конечно, раз в десять минут отправляла ему эсэмэски, пытаясь выяснить, где он, а оказалось, что он дежурил у дома какой-то кинозвезды, которая собиралась разводиться. Рассказал мне про ее мужа, про ее любовника. Это и была его работа. При этом он любил рассуждать о Сэмюэле Беккете или Бертольте Брехте, делая вид, что смыслит что-то в театральном искусстве. Потом шел караулить какого-то певца, обвиненного в причастности к незаконному игорному бизнесу, у ресторана, где тот часто бывал. Так мой парень сделал несколько спецрепортажей. Мне он до смерти наскучил. Я изменила ему пару раз, он позвонил мне, чтобы облить помоями, и перестал со мной общаться. Я удалила его номер.

А потом я встретила Черную футболку. Его имя Ким Мину. Он был старше меня на три года, в похожей жизненной ситуации, но характер у него был совсем другой, нежели у меня. Чем труднее обстоятельства, тем с большим жаром он боролся. Он был как солдат, который всегда наготове с вычищенным и заряженным боевыми патронами оружием.

В шестидесятых, в эпоху перемен, отец потерял место секретаря. Вроде как он получил взятку за разрешение на незаконное строительство. В нашей семье, правда, ничего от той взятки не прибавилось. По старым временам, может, и речь-то шла о блоке сигарет. Отец не смог получить полноценного образования и навсегда остался самоучкой, так что, возможно, это был его предел. Он продал наш неказистый домишко и наделы земли, которые достались ему от свекра, и, забрав нас, уехал в Сеул. Перед отъездом он все колебался между Сеулом и Тэгу.

Мы приехали с вещами в район, расположенный на склоне холма, неподалеку от рынка Тондэмун. Отец арендовал за помесячную оплату двухкомнатную квартиру в доме из цементных блоков. Двора перед домом не было, и кухонная дверь выходила прямо в переулок. Из комнатных окон тоже виднелись переулки, а задняя стена была общей с соседним зданием. Рядом с входной дверью висели две связки ключей для меня, братишки и родителей. В каждой был ключ от дома и ключ от уборной, которую мы использовали вместе с жителями дома рядом. Чтобы пойти в туалет, нужно было взять ключи и выйти на улицу. Деревянная дверь легко пропускала все звуки, и мне, хоть и был ребенком, всегда было стыдно встречаться с прохожими, когда я выходил из туалета. Каково же было взрослым, особенно маме?

Когда мы приехали в Сеул, там жил один наш земляк, чуть постарше отца, который работал в нотариальной конторе и за которого отец уцепился, как за соломинку. Раньше, в деревне, он, как и отец, работал мелким служащим в администрации. Отец стал выполнять его поручения в конторе. Денег, которые он таким образом зарабатывал, едва хватало ему на рюмку-другую и нам на то, чтобы хоть чуть-чуть разнообразить скудный рацион.

Мать в Сеуле наконец-то дала волю своей кипучей жизненной энергии. Как-то договорившись с охраной, застолбила себе место в торговом ряду на рынке Тондэмун и начала торговать с рук. Покупала и перепродавали трикотаж, носки, белье. Когда я учился в старших классах, нашу семью постигло новое испытание. Отец свалился с инсультом. Он поправился впоследствии, но до самой смерти его левая нога плохо двигалась. Наше положение, конечно, ухудшилось, но если бы не потеря работы, болезнь была для него даже благом — хоть отдышался немного.

Мы переехали в другой район на склоне холма, еще беднее, чем тот, рядом с рынком Тондэмун. Сюда переселяли людей из районов Чхонгечхон и Чуннанчхон, которые активно перестраивали. Водопровод находился на широком пустыре, во многих домах не было уборных, и со стороны дороги построили пару туалетов общественного пользования. В нашем доме было две комнаты и терраса, выходившая в длинный узкий дворик. За изгородью виднелась крыша соседнего дома, и издалека была видна оживленная улица, так что наш дом был по местным меркам расположен неплохо. Кроме того, у нас был собственный туалет. Район находился на возвышенности, и водопровод нам в дом провели, только когда я уже оканчивал школу. Снаружи дом выглядел неказисто, с деревянными створками вместо стеклянных окон, но матери пришлось изрядно напрячься и влезть в долги, чтобы позволить себе такое жилье.

У мамы появился лоток на местном рынке, который располагался на въезде с шоссе. Она быстро поняла, что трикотаж тут никого не интересует. Лучше всего продавалась еда, особенно хорошо шли дела у рыбных лавок, хоть с рыбой было много возни. Она стала закупать рыбу по оптовым ценам на рынке Тондэмун и перепродавать у нас. Привезет несколько ящиков, разложит скумбрию, сайру, рыбу-саблю, минтай на узком прилавке, почистит и начинает торговлю. Вставала она очень рано, чтобы собраться и выйти на рассвете, когда вся семья еще крепко спала. Рынок разрастался, продавцы вскладчину заказывали грузовики для перевозки продуктов, товара стало больше, а проблем — меньше. С того времени отец начал помогать матери.

Никто не мог и подумать, что отец, который всю жизнь просидел, скрючившись за столом, да теперь еще и больной, сможет помочь жене. Но он стал собирать остатки рыбы, которую не купили, и делать из нее закуску омук [2] на продажу. Разжившись растертыми соевыми бобами в лавке через дорогу, он смешивал их с измельченной рыбой и крахмалом, и его омук получался аппетитнее и сытнее, чем тот, что делали с добавлением муки. Вскоре в нашем районе не осталось никого, кто не пробовал бы папин омук. Отец самостоятельно изучал все о приготовлении омука и изобретал новые рецепты. Часто он рано освобождался, потому что ингредиенты для готовки слишком быстро заканчивались. Так сложилось само собой, что торговля рыбой переросла в торговлю готовыми закусками. Родители проработали на рынке больше десяти лет. Они выкупили наш съемный дом, приобрели магазин и даже смогли отправить нас с братом учиться в университет. Хоть им и не удалось заработать на что-то большее, чем дом в бедном рабочем районе.