На закате - Соген Хван

На летних каникулах я по два-три раза в неделю проводил вечера на вершине горы. Хотел научиться боксу у Чемёна. Он показал мне, как меняется сила удара при разных стойках, научил, как наклонять голову и работать кулаками и локтями, чтобы защитить лицо, бока и живот, как отвлечь противника, при этом нанося прямые удары, или ударяя снизу, или атакуя на расстоянии. Конечно, у нас не было всяких там груш, как в спортивном зале, но мы прыгали через скакалки и бегали на месте, чтобы тренировать легкие, укреплять мышцы и становиться выносливее.

Бросив школу, Чемён начал работать на побегушках у чистильщика обуви на улице Чонно. Сначала подавал ему обувь клиентов, потом чистил обувь сам и наконец стал управлять такими вот точками. Он начал заниматься спортом, чтобы, как он говорил, «следить за собой». Он пробовал разные виды борьбы, не ограничиваясь лишь одним направлением: полгода занимался хапкидо, месяца три-четыре ходил на дзюдо, потом год учился боксу. Поэтому в драке он тут же понимал, какую технику использует его противник. Он всегда говорил, что, сколько бы титулов ни было у спортсмена, это не заменит годы и десятилетия опыта. Директор спортивного клуба, зная об умениях Чемёна в боевых искусствах, начал было тренировать его, чтобы сделать из пацана настоящего спортсмена.

— Почему же ты перестал ходить к нему? — спросил я как-то.

Чемён усмехнулся:

— Так Угрюмый попал за решетку. Кому-то надо было кормить семью.

Угрюмый — прозвище Чесопа, старшего сына в их семье. Так я узнал, что Чесоп был в банде. Он воровал. Раз в несколько месяцев он появлялся дома, складывал в тесной спальне братьев награбленное добро: телевизоры, проигрыватели, носился с ними какое-то время, пока не находил, кому продать, и снова исчезал. В последнее время он говорил, что набрался опыта и устроился на фирму, где поспокойнее и выручка получше. Чемён объяснил мне, что Угрюмый не мог устроиться ни на какую фирму, потому что ничего не умел, а «фирмой» называл банду карманников.

— Когда наступаешь и бьешь прямые, бей с силой от плеча, ясно? Тренер говорил какой-то там «сив». «Огрысив, огрысив» — такое что-то. Ну, ты же английский учишь, знаешь, что это?

Я не сразу понял его, но потом догадался, что самое близкое английское слово к тому, что произносил Чемён, это «aggressive», то есть агрессивный, энергичный.

Я очень удивился, когда Малой впервые привел меня в их дом. Нет, это был такой же, как все в этом районе, дом со стенами в замазанных цементом дырах, однако, по сравнению, например, с нашим, их дом был раза в два больше. Пусть у них не было двора, и дом стоял прямо на улице, да и туалета там не было, но выглядел он солидно, ведь раньше тут были два дома, которые потом соединили в один, разломав между ними стену. Тут были одна большая и две маленькие спальни, да к тому же еще и просторная гостиная. В большой комнате напротив гостиной жили человек десять мальчишек — чистильщиков обуви. Спальню рядом с кухней занимали мама с Мёсун, а трое братьев спали в самой маленькой комнатушке. Из-под нависших стрех в окна гостиной видно было только фундамент соседнего дома, поэтому там всегда было темно. В гостиной стояла огромная бочка, куда мальчишки по очереди приносили воду из общественных колонок, — тут ребята мылись.

Когда наступило время обеда, в гостиной накрыли длинный стол, сделанный из связанных друг с другом досок, — первым за стол сел Чемён, вокруг него расселись мальчики. Я занял место напротив Чемёна, а Малой — рядом с ним. Мама принесла здоровую кастрюлю суджеби [3] и стала разливать его по тарелкам, а Мёсун — расставлять тарелки на столе. Наконец мама с Мёсун уселись в конце стола и принялись за еду. Для суджеби замешали лопаткой жидкое тесто из пшеничной муки и ложкой порционно налили его в воду, где оно разбухло, сделав блюдо похожим на клейкую мучную похлебку. Мука, видать, тоже была не самой лучшей, потому что суп получился мутно-желтым. Никакого ароматного бульона на анчоусах тут не было и в помине. В воду просто добавили соевого соуса и порезали немного тыквы — то, что получилось, с трудом можно было назвать «суджеби». Но перед Чемёном поставили миску белого риса. Все — и мама, и Мёсун, и Малой — ели суджеби, но Чемён, единственный, получил рис. Из закусок были только пересоленные листья свежей капусты, щедро заправленные молотым острым перцем. Чемён взял было ложку, но, поколебавшись немного, обратился ко мне:

— Ты сегодня наш гость, махнемся?

Стоило ему это сказать, как я почувствовал на себе десяток ледяных взглядов. У меня волосы на голове зашевелились от напряжения.

— Да нет, я лучше суджеби.

Чемён сразу принялся жадно есть, а мальчишки теперь вперились глазами мне в тарелку. Рис достался тому, кто обеспечивал существование всей семьи, это было его священное право. До сих пор не могу забыть ту сцену.

Когда у нас в лавке жарили закуски омук, бывало, что некоторые не получались — разваливались или выходили неровными, тогда отец брал такие щипцами и складывал в углу стола. Он замешивал тесто, а две сестры, которые у нас работали, наливали нужное количество теста в квадратные формы и легким, доведенным до автоматизма движением бросали изделия в чан с кипящим маслом, который стоял около рабочего стола. Отец вылавливал всплывающий на поверхность потемневший омук, налево откладывал тот, что шел на продажу, в дальний правый угол отбрасывал развалившиеся куски, а мать, в свою очередь, аккуратно складывала и пересчитывала товар, раскладывала омук по коробкам в соответствии с заказами и принимала покупателей. Целыми днями в лавке с шумом работал огромный вентилятор, который был нужен, чтобы охлаждать омук.

После школы мы с братом утоляли голод развалившимся горячим омуком, который отец отложил в сторонку. Наевшись, мы, тыкая пальцами один в другого, хихикали над нашими лоснящимися от масла физиономиями. Нашей обязанностью было расфасовать отложенный матерью омук по несколько штучек и угощать им тех, кого нужно было отблагодарить или с кем нужно было подружиться. Мы непременно заходили к старичку, который собирал оплату за воду с нашей семьи и с тех, кто работал на рынке, к сборщикам мусора, к охранникам. Иногда мы приносили омук и семье Чемёна, в такие дни у мальчишек — чистильщиков обуви был настоящий пир. Вскоре мы с братом стали уважаемыми людьми. Взрослые первыми заговаривали с нами, спрашивали, как дела в школе и куда мы направляемся. Когда один из нас появлялся у чьих-нибудь дверей перед ужином, хозяйка дома, широко улыбаясь, говорила, что благодаря нам у нее теперь голова меньше болит о том, чем накормить семью.

В выходные дни отец частенько по просьбе других торговцев писал письма в государственные учреждения, потом про это прознали жители всей округи и приходили к нему, чтобы он заполнял за них документы. Как выяснилось позже, нашу лавку называли не «закусочной», а «школьной». И, кроме прочего, так было потому, что я был одним из двоих на всю округу школьников. Кроме меня в школу ходила только Чха Суна, дочь хозяина местной лапшичной.

В те бедные времена на государственном уровне поощрялся отказ от риса, доходило до того, что в школе проверяли, что принесли с собой на завтрак учащиеся, и если кто-то приносил белый рис, получал нагоняй. Пшеничную муку, которую присылала Америка корейцам, поначалу раздавали как гуманитарную помощь, но вскоре она появилась и в продаже на рынке. В каждом доме на обед подавали суджеби или куксу — тонко нарезанную лапшу, которую даже жевать особо не надо было, такой она была скользкой, что сама проглатывалась. В прежние времена куксу подавали только по праздникам, а теперь лапшу в остром бульоне с удовольствием ели всей семьей каждый день. Если еще сварить ее на бульоне с анчоусами да добавить тот же омук — не было лучше лакомства для детей. Хотя у нас с братом омук уже из ушей лез, приготовленный из рыбного фарша, он был хорошим заменителем мяса. Омук да куксу были излюбленными блюдами всей округи. Если идти по центральной улице до третьего перекрестка, можно было, свернув в переулок, пройти к нашему дому. В конце нашего переулка начинался следующий, который вел к дому Чемёна и водопроводным колонкам. За ними был еще один перекресток, в левом углу которого и стояла лапшичная, принадлежавшая семье Суны.