Лето в пионерском галстуке - Сильванова Катерина

Он вынул мел из кармана. Наклонился и стал выводить размашистую, самую красивую на свете букву — «В», букву любимого имени. Обводя её, утолщая и заштриховывая, Юрка сообразил, что мало одной только буквы. В этом его «акте вандализма» должен крыться смысл, должно крыться чувство. То самое чувство, которое до этой ночи он даже мысленно боялся назвать любовью. Но это точно была она, теперь Юрка знал.

Он любил эту букву, любил это имя, любил этого человека и с любовью стал обводить «В» большим, размашистым сердцем. Раньше он смеялся над теми, кто рисует подобное. Раньше он считал это глупостью и детскостью. Но это было раньше, до встречи с его В.

На тропинке, ведущей в недострой, послышались шаги. Юрка узнал их и стушевался — как быстро Володя закончил! А он, Юрка, ещё не успел дорисовать сердце! Он вел мелом косую линию вниз, собираясь соединить с уже нарисованной, чтобы получился острый угол. Вдруг ему стало неловко — что Володя подумает, когда увидит? Может быть, ему, такому серьёзному, станет смешно и он посчитает это наивным ребячеством и опять скажет ему: «Тебе надо повзрослеть!» И тогда Юрке станет уже не стыдно, а больно.

Лишь бы не быть застигнутым, он рванул в кусты, не глядя черкнув мелом по рисунку и случайно испортив сердце — вместо нижнего острого угла получилась дуга. Сердца не вышло, получилось яблоко и заключенная в него «В».

Володя заметил букву. Остановился, его плечи дрогнули — засмеялся? — и покачал головой. Юрка думал, сейчас уйдёт, но Володя постоял над рисунком с минуту, оглядывая его со всех сторон, будто пытаясь запомнить каждый штрих, каждую мелочь. Юрка промок в сырых кустах, но и не думал жаловаться. Он любовался Володей, стоящим над косым, неправильным сердцем.

Только Володя собрался сделать шаг, у Юрки ёкнуло сердце — неужто затопчет? Но Володя не стал ни топтать, ни стирать. Он обошёл сердце по траве. Можно было пройти по плитам, повредив совсем чуть-чуть, самую малость, всего сантиметр мелового сердца — Юрка бы сам так сделал. Но Володя обошёл его по сырой, грязной траве.

Глава 16. Спектакль

Утро спектакля и по совместительству последнего дня второй смены 1986 года в лагере «Ласточка» выдалось пасмурным и хмурым. К началу завтрака небо совсем затянуло, северный ветер пригнал тяжёлые серые тучи, и они нависли над лагерем — такие пузатые, будто вот-вот лопнут. Оставалось только гадать, когда именно небо прорвёт. Но Юрке некогда было думать о постороннем, как и Володе, как и всей труппе театрального кружка. Работа кипела с самого утра, времени не оставалось даже на грусть. Хотя грустные мысли, конечно, то и дело посещали Юрку. Ну а разве могли не посещать — после ночного разговора, после всего, что было сказано?

Он докрашивал декорации, расставлял их по местам, следил за актёрами, договаривался с музруком про звуковые эффекты, наставлял Алёшу Матвеева по техпомощи, таскал стулья из столовой в зал — потому что всем не хватило бы имеющихся зрительских кресел. В перерывах между этой работой он ещё и успевал прогонять свои слова, пару раз прорепетировать сцену с Краузе и повторить «Колыбельную», которую, как казалось, снова мог играть даже с закрытыми глазами.

Ко всему прочему, ещё с утра на репетицию заявилась Ольга Леонидовна, долго ходила с Володей по залу, что-то с ним обсуждала и решала. После этого разговора Володя совсем погрустнел и сказал, что руководить спектаклем поручает Юрке, так как старшая воспитательница потребовала, чтобы худрук присутствовал рядом с ней и директором в зале. Мол, спектакль — это работа пионеров, и нужно посмотреть, на что они способны без помощи вожатых. К тому же актёры не раз настаивали на свободе, заявляли о своей самостоятельности.

Юрка не расстроился от свалившейся на него ответственности — он знал сценарий спектакля наизусть, у него и без того была куча обязанностей: управлять софитами, суфлировать, следить за занавесом и прочее, так что проконтролировать весь спектакль в целом особого труда не добавляло. К тому же убегать от собственных тоскливых мыслей, занимая себя работой, для Юрки уже стало привычным делом. Он и убежал. Хотя Володины фразы, отрывки их разговора всё равно то и дело возвращались к Юрке, бросая его то в холод, то в жар.

«Я много думал о нас и о себе. И, конечно, о том, что буду делать со своей ненормальностью». У Юрки до боли сжалось сердце. Он как раз выдвигал из-за кулис нужные для первой сцены декорации, попутно командуя Алёшкой и Михой — те помогали. Остановился, посмотрел на сцену, где Володя что-то объяснял Ваньке, играющему одного из немцев.

«За что же ты так с собой? — будто обращаясь к Володе, про себя спросил Юрка. — Ну где же ты ненормальный? Ты себя видел вообще? Какой же…» — и уныло покачал головой.

Юрка с Митькой проверяли работоспособность механизма занавеса. «Я много времени потратил и немного узнал о том, как это лечат», — прозвучало в мыслях, и по позвоночнику пробежал холодок. Юрка замер, втянул носом пыльный воздух, вспомнил, как они с Володей первый раз поцеловались, укутанные в этот самый занавес. Юрку пробила дрожь, только он представил, как врачи будут вытравлять из Володиной головы эти воспоминания, а из сердца — чувства.

«Ты — не первый, к кому у меня возникло это». Какой он — тот, первый, ещё один Володя Давыдов — Юрка, конечно, не мог не думать о нём. Такой же, как его Володя? Наверняка такой же — хороший. Не мог же Володя полюбить плохого человека? Юрка ощущал себя двояко по отношению к нему. С одной стороны, Юрка был рад, что он не первый, к кому Володя испытывал это. Но, с другой, наверное, было бы лучше, если бы первым был Юрка? Может быть, тогда Володя не считал бы себя таким монстром, а воспринимал всё иначе, легче?

Но сейчас Володя влюбился в него! «Так в девушек надо влюбляться, как я влюбился в тебя!» — Юрка повторял невыносимо грустную «Колыбельную», но, стоило вспомнить эти слова, как его губы невольно растягивались в довольной улыбке. Хотелось тут же бежать обнимать Володю и заверять его, что — нет, только в него так нужно влюбляться, никаким девушкам Юрка его не отдаст!

После завтрака он пошёл в столовую перетаскивать стулья в зал. С кухни доносился звон и грохот посуды. «Я не хочу и не буду причинять тебе вред! Юра, ведь это — вред!» — и тут Юрку будто током ударило. Он вспомнил Володины руки над чаном с кипящей водой, и его озарило внезапным осознанием — вред! Но кто и кому его причиняет? Юрка не мог взять в толк, зачем Володя это сделал тогда, а сейчас всё встало на свои места: это наказание! Он умышленно причинял себе боль, чтобы наказать себя? За что? Ну какой же он дурак! Неужели за эти чувства — светлые, возвышенные — нужно было себя наказывать?

Поэтому он так категорически запрещал Юрке прикасаться к себе? Приказывал убрать руки, не хотел целовать по-настоящему… А что было, если бы Юрка не убрал, если бы сам, минуя сопротивление, поцеловал? Ведь ему так хотелось узнать, хотелось попробовать… Юрка не видел в этом ничего порочного, только проявление своей любви, но для Володи, видимо, это было проявлением его испорченности. Или что он там говорил? Боялся испортить и испачкать Юрку? Но это вызывало недоумение и даже немного злило — почему Володя решил всё сам, не спросив? Почему так хотел быть единственным виноватым?

«Ну уж нет, — подумал Юрка, сжав челюсти, — хватит считать меня ребёнком! Я сам могу принимать решения, я умею отличить хорошее от плохого. И что бы там Володя ни говорил, эти чувства — лучшее, что случалось со мной за всю жизнь. Не могут они ничего и никого испортить!»

Но увидеться и по-нормальному наедине поговорить так и не удалось. Всё утро они могли только переглядываться, понимающе или печально, да кидать дежурные рабочие фразы, касающиеся спектакля. Но почти перед самым началом, когда в кинозал уже стал стягиваться народ, Володя всё-таки подошёл к Юрке, пока тот в подсобке переодевался в парадную одежду.

Юрке показалось, что это дежавю: он стоял перед зеркалом и дрожащими руками — его уже начинал бить мандраж — пытался завязать галстук. А Володя приблизился, положил руку на плечо, заставив развернуться, стал завязывать красный узел на Юркиной шее. Всё так же, как тогда, перед Зарницей, отличие было лишь в том, что подсобка кишмя кишела людьми. Юрка испуганно огляделся, ища глазами Машу, но не увидел её. Да и что тут такого-то — в том, что Володя помогает ему завязать галстук?