Обед, согревающий душу - Юн Ким Чжи

Чони уткнулась лицом в макушку дочери:

— Бип-бип, машинка наша в небо улетает. Бип-бип, она до радуги добраться помогает.

Словно прочитав мысли Чони, малышка подала голос:

— Уа-а.

— Наверное, это то, что нам нужно…

— С вас семь тысяч вон. Что ж, желаю вам хэв э найс дэй, си ю эгейн!

Кымнам продала последний ланч-бокс из утренней партии. Получив ее бодрое напутствие, Синпхун радостно побежал в театр. Только распродав все, Кымнам смогла присесть. Все утро она занималась продажей обедов, держа ребенка в слинге за спиной, и теперь вспотела сильнее обычного.

— Детка, чтобы не раздражать твой носик, я сегодня не приготовила ни одного острого блюда. А корейцы обожают острое. Что, если клиенты уйдут от меня? Ну ничего. Кто пробовал мою стряпню, всегда возвращается. А теперь пойдем готовить еду на дневную продажу.

Сквозь настежь открытые двери «Изумительного ланча» в магазин проникал яркий солнечный свет. Вскоре перед магазином остановился грузовик.

— Доставка яиц. Прибыли свежие яйца! — прозвучало из громкоговорителя.

Этот бархатный низкий голос заставлял трепетать сердца всех хозяек закусочных в округе, начиная от района Хэхвадон и заканчивая Ихвадоном. Доставщик яиц был для местных что Лим Ёнун [38], а внешне — вылитый Чон Хэин [39], такой же нежный и харизматичный.

«Как от одной фразы о том, что приехали яйца, может екать сердце?» — удивлялись торговки.

На самом деле его звали Ынсок. И всем было жутко любопытно узнать о нем хоть что-нибудь. Кымнам же знала историю его жизни, но держала рот на замке.

— О, мистер Доставщик, вы уже тут?

Ынсок радостно приветствовал хозяйку заведения. Его волосы на прямой пробор спадали по обе стороны лба крупными завитками.

— Я привез яйца. Вы сказали приезжать к обеду. Ой, а откуда у вас малыш? Ваш внук?

Кымнам обернулась на ребенка, тот довольно агукал за ее спиной.

— Это сокровище, что мне ненадолго доверили.

— И правда, сокровище. В глазах словно камушки драгоценные.

Ынсок внимательно всмотрелся в глаза ребенка.

— Нравится? Кажется, кому-то пора жениться. Раз так умиляешься детям, давай-ка уже своего заводи!

— Ха-ха! Вам сегодня сколько упаковок? Как обычно, три?

— Не переводи тему. Тебе же почти тридцать. Раньше в твои годы уже внуков готовились нянчить.

— Что это случилось с нашей местной мисс Хепберн? Откуда вдруг эти старомодные разговоры? Вы же сами их так не любите, — словно посмеиваясь над Кымнам, напомнил Ынсок со смущенной улыбкой.

— Тебе так показалось? Ох, буду повторять себе: я суфлер! Элегантный суфлер. Я не старуха, я мудрый суфлер! Вот не надела жемчужные гвоздики и превратилась в незнамо что. Они всегда настраивают меня на нужный лад… — проговорила Кымнам самой себе, и Ынсок рассмеялся:

— Суфлер?

— Да-да, суфлер! Такой молодой, а не знаешь этого слова? Оно значит «пожилой человек» по-английски.

— А, «сеньор»?

— Ой, батюшки! Что я сказала? Ну конечно сеньор! В последнее время все путаю.

— Со мной-то ладно. Смотрите, не запутайтесь в чем-нибудь другом, — вновь рассмеялся гость.

Глаза Ынсока даже без двойного века выглядели огромными. Посмеявшись, он осторожно поставил на кухне три лотка яиц и сел в грузовик. Вскоре его приятный голос покинул «Изумительный ланч» и переулок.

— Мистер Доставщик, осторожнее на дороге! — крикнула Кымнам вслед удаляющейся машине и вдруг стукнула себя по лбу: «Ну я даю! Забыла угостить его свежим, прохладным сикхе!»

Конечно, глупо было бы ожидать от семидесятилетнего человека памяти, как в юности, но все же Кымнам расстраивало, что в последнее время она стала все чаще забывать разные мелочи.

— Наверное, это все последствия нашего с тобой знакомства. Ох и напугала меня твоя мама.

Кымнам ловко перекинула младенца со спины вперед и села напротив двери, откуда открывался вид на высаженные вдоль дороги сосны. Любуясь на желтые, словно пропитанные солнцем, опавшие листья гинкго, она попивала сикхе, который не успела отдать Ынсоку. В напитке ощущался сладковатый солод.

«Эта женщина наверняка наблюдает за нами… Чутье меня никогда не подводит».

— Малышка, давай хоть так покажем тебя маме. Пусть сердце ее дрогнет. Вот, полюбуйтесь на ваше сокровище и побыстрее возвращайтесь.

Чони дотронулась до шеи и ухватила пальцами тоненькую, потерявшую блеск цепочку в четырнадцать карат. Она была у нее с тех пор, как Чони попала в приют. Скорее всего, цепочка была мамина. Чони продолжала чувствовать себя сиротой, но все же ей казалось: пропади эта вещь — и она уже никогда не сможет найти свою мать. Поэтому хотела сберечь цепочку любой ценой.

Она положила единственную драгоценность на прозрачную витрину ювелирного магазина. Под стеклом виднелись золотые ложки, золотые жабы и маленькие золотые кольца, что по традиции дарят ребенку на годик. Стоимость их значительно превышала сумму, которую Чони могла получить за цепочку. Хозяин ювелирной лавки не сильно обрадовался тонкой и тусклой золотой нитке. Чони еще никогда не чувствовала себя такой жалкой. Она смутилась и уткнулась лицом в волосы малышки, ощутив нежный запах ее кожи.

Мужчина выглядел несговорчивым. Он с пристрастием оглядел вещицу и замолчал, словно подбирая слова для отказа.

— Это у вас… подделка.

— Что?

— Просто очень хорошая позолота. Не настоящее золото.

Когда Чони чувствовала уязвимость и теряла опору, всегда перебирала пальцами эту цепочку. Почему-то руки сами тянулись к ней. Чони думала, что мама отдала ей самое ценное из того, что имела. А это оказалось подделкой? Чони горько усмехнулась.

Хозяин магазина, пробурчав, что ему это лишь в убыток, все-таки выдал Чони сорок тысяч вон за цепочку. Но на самом деле она не стоила и того.

Теперь последняя связь с семьей была потеряна, а то, что она всю жизнь берегла как большую ценность, оказалось пустышкой, и Чони ощущала себя преданной. Но слез уже не осталось. И все, что она сейчас чувствовала, это облегчение при виде четырех купюр по десять тысяч.

На витрине супермаркета стояли всевозможные смеси, и Чони попросила работника зала дать ей лучшее молоко. Ей протянули увесистую банку с голубой крышкой и надписями на немецком языке. Чони взяла смесь, тонкое покрывало, памперсы и бутылочку для кормления, потратив на это почти все деньги. Ей так хотелось провести со своей малышкой еще хотя бы день… Но сегодня им придется расстаться. Сложив все вещи в сумку, Чони взяла ее и отправилась к «Изумительному ланчу на Хэхвадоне». В какой-то момент у нее даже мелькнула мысль повернуть обратно, но Чони была уже на грани, и дольше тянуть было некуда. Еще шаг — и они расстанутся навсегда. Грела лишь мысль о том, что впредь ее малышка будет жить в тепле и сытости…

К улице Тэханно примыкала дорога, где стояла фотобудка. У Чони не было ни одного общего фото с малышкой, поэтому она направилась к кабинке и зашла внутрь. Она вложила в автомат оставшиеся на руках четыре купюры по тысяче вон и выбрала съемку в несколько кадров. Затем вынула ребенка из слинга и взяла на руки. Сначала лицо Чони на экране выглядело смущенным, но вскоре она смогла улыбнуться, и удивленная малышка тоже заулыбалась. Как только щелкнул затвор и сработала вспышка, кроха звонко рассмеялась. И Чони впервые засмеялась вместе с ней. Хотя этот смех больше походил на плач.

На фото она улыбалась сквозь слезы, а ее дочка радостно смеялась рядом. Чони бережно положила фотографию в карман и с опухшими от слез глазами продолжила путь.

Бабушка-хозяйка на этот раз не показывалась. Возможно, распродав последние ланчи, она прибиралась на кухне. Двери были открыты настежь, словно подтверждая надпись: «Когда угодно велкам!» Словно и правда любой мог прийти сюда когда захочет. Чони хорошенько укрыла девочку хлопковым покрывалом и положила внутрь заранее подготовленную записку. Девушка крепко прикусила губы. Затем подняла голову и посмотрела вверх, на падающие листья дерева гинкго. Каждый раз, встречаясь глазами с малышкой, Чони ощущала укол совести. В носу вдруг стало горячо. Ей нужно успеть расстаться с ребенком до того, как хлынут слезы. И при этом расстаться навсегда.