Истории замка Айюэбао - Вэй Чжан

Комната наполнилась бледным оранжево-красным светом, на смену которому обычно приходят сумерки. Всё оставшееся время трое старались поддерживать дружелюбную атмосферу. Они заговорили на отвлечённые темы. Оу Толань спросила, привык ли Чуньюй Баоцэ жить в деревне: по условиям жизни она ведь явно уступала корпорации «Лицзинь». Тот ответил в таком ключе: как и вы, я всей душой полюбил это место, поэтому и приезжаю сюда раз за разом и всё меньше хочу уезжать.

— Как я уже говорил господину Шаюаню, я в основном отошёл от дел корпорации; из моих неуклюжих сочинений вы поймёте, как я люблю писательский труд! Несмотря на всяческие помехи и неверно избранный путь, я всё-таки занялся этой профессией. Так же, как человек, который всегда возвращается к корням, я вновь обратился к тому делу, к которому питал страсть изначально. Времени у меня в обрез, поэтому для меня так важно, что я встретил вас двоих в этом сказочном месте…

— Ну и удивили же вы меня! — Оу Толань снова выразила своё изумление по поводу полученной от него посылки. — Когда я открыла коробку и увидела ваше имя, то решила, что это розыгрыш. Если бы я знала, что вы, руководитель гигантской корпорации, ещё и столько пишете! Я же, всю жизнь посвятив исследованиям и научным трудам, до сих пор выпустила всего три небольших книжонки, а четвёртую пишу уже больше трёх лет, и то пока ещё лишь половина готова.

— Но это же совсем другое! Я не так тщательно и скрупулёзно к этому подхожу, как вы. Так, черкну несколько сумбурных строчек в свободное время… Мне понадобилось немало смелости, чтобы презентовать вам свои книги. Зато написаны они искренне и с душой.

— Сколько времени коту под хвост! — вдруг пробурчал У Шаюань, молчавший всё это время.

Председателю Чуньюю было интересно, что он скажет дальше, но продолжения не последовало. Ему непонятно было, был ли это выпад в адрес его книг или что-то другое? Или, может, он имел в виду, что их беседа втроём — пустая трата времени? Нет, лично ему, Чуньюй Баоцэ, каждая минута, каждая секунда этого разговора была дорога, потому что оказаться в одной комнате с фольклористкой, так близко к ней, слушать её и разговаривать с ней было для него редкой возможностью. Он даже сопоставил общее время встреч с ней со своим возрастом и понял, до чего короток период их знакомства, да и познакомились они поздновато. Её интонации, её взгляд, всякие неподдающиеся словесным описаниям мелочи вроде запаха и звучания её голоса — всё это захватывало его и погружало в мечтания.

Оу Толань сказала:

— Я прочла совсем чуть-чуть, но узнала много нового для себя. Написано достаточно информативно, слог аккуратный. У вас очень богатый внутренний мир…

У Шаюань закашлялся, как будто поперхнулся водой.

Чуньюй Баоцэ, глядя на неё, сердцем впитывал каждое слово. Это была оценка его творчества, и исходила эта оценка от неё, поэтому на каждое слово сердце отзывалось стуком, хотелось как следует распробовать её слова. «Информативно», «аккуратный», «богатый» — все её оценки он принимал и прятал в сердце, каждую смакуя и взвешивая. «Аккуратный» — это комплимент в адрес Колодкина, который предъявлял строжайшие требования к своим подчинённым: во-первых, они должны быть верными тону и идеям первоначального автора, а во-вторых, не допускалось ни малейшей грамматической ошибки. Да, действительно, все мысли и идеи исходят от автора, а некоторые расхождения появлялись лишь после того, как текст расширялся, наполнялся содержанием и дополнялся на основании многочисленных рассказов, которыми Чуньюй Баоцэ делился со своими подчинёнными. На досуге он, бывало, брал последние корректурные оттиски и начинал их править; после этого они оказывались сплошь усеяны пометками, при виде которых группа учёных мужей краснела от стыда и осознавала, до чего жалок их красивый, но бесполезный литературный стиль. В тех нескольких точных фразах, которые он ронял время от времени, сквозь прямоту и простоту проглядывали острота и живость, и они всегда были метки по своей природе! Колодкин громко восхищался, созывал молодых очкариков и показывал им исправления, а те изумлённо таращили глаза: вот это настоящий талант, кто ещё мог так написать, если не председатель совета директоров! Чуньюй Баоцэ испытывал прилив вдохновения, разум его оживал, и частенько среди ночи, мучимый бессонницей, он исписывал несколько листов и тем же самым занимался в пути, когда куда-то ехал. Иногда он даже пересказывал стенографисткам всё, что говорил во сне, и те поражались: это самые причудливые и самые оригинальные фантазии, какие только встречаются в головах у людей.

Оу Толань, немного приблизившись к У Шаюаню, сказала:

— Эти сочинения охватывают широкий спектр вопросов, среди которых и политика, и экономика; но ещё любопытнее — сюжетные описания, напоминающие художественную литературу. Меня больше всего заинтересовала та часть, где действие происходит в деревне и в горах…

Чуньюй Баоцэ понял, что она имеет в виду. Это были кое-какие разрозненные воспоминания, которые он рассказывал попутно в столовой или в трясущемся джипе, а стенографистки за ним записывали. Всё промелькнуло и кануло в вечность — детство, отрочество, юность — вся, вся моя жизнь! «У каждого из нас троих своя история, не похожая на другие, и большинство из нас предпочитают молчать о своём прошлом, но только не я, у меня всё совсем по-другому. Я охотно делюсь воспоминаниями и щедро открываю душу друзьям и в особенности любимым людям!» — эта пламенная речь уже бурлила в его груди и просилась наружу, но стоило ему поднять глаза на Оу Толань — и он сдерживал свои порывы, не проронив ни слова. В один из таких моментов он удостоверился, что с фольклористкой сблизиться даже проще, чем с У Шаюанем, и что с ней ещё легче найти общий язык. Для этого нужны только удобный случай и подходящая обстановка, и они могли бы болтать без остановки. К примеру, они не сговариваясь одновременно завели бы речь каждый о своём детстве… Он снова почувствовал жар в глазах.

Румянец с ушей У Шаюаня к этому моменту полностью пропал, а сам он стал намного спокойнее. Он сказал, обращаясь к Оу Толань и одновременно к Чуньюй Баоцэ:

— Я внимательно прочту. Ого-го, тут так много, что мне надолго хватит. К сожалению, последнее время дел невпроворот… Чёрт подери, последнее время, ах! Но я прочту!

Оу Толань улыбнулась — возможно, невзначай вылетевшему у него ругательству. Чуньюй Баоцэ заметил, что теперь она бросала на него сочувственные взгляды. Он не мог ошибиться: эта женщина влюбилась в тощего деревенского очкарика, тут не могло быть сомнений. Наблюдая за этим «интеллигентишкой» вблизи, Чуньюй Баоцэ вновь был сбит с толку: самое заурядное лицо, впалая грудь, короткие волосы, очки со сломанной дужкой… В этом типе не было ничего сверхпривлекательного, и даже напротив, выглядел он абсолютно заурядно. Единственное, что выделяло его на фоне большинства, — это его пристрастие к чтению, упрямство, ах да, и близость к народу. Этот человек работал на благо деревни не покладая рук и так сплотился с Цзитаньцзяо, что местные решительно и бесповоротно следуют за ним и полагаются на него. В таких условиях он волен делать всё, что ему заблагорассудится, сопротивляться всему и до последнего отстаивать своё мнение. Чуньюй Баоцэ вздохнул.

У Шаюань и Оу Толань переглянулись. Оу Толань сказала:

— А, время-то уже позднее, пора бы поужинать. Приглашаю вас двоих в ресторанчик на восточной окраине.

— Не возражаю, — откликнулся У Шаюань.

Чуньюй Баоцэ замахал руками:

— Это я должен вас угощать. Мне неудобно заставлять вас тратиться.

У Шаюань склонил голову на бок и обратился к Оу Толань:

— Позвольте господину председателю нас угостить, он у нас толстосум.

Но фольклористка настаивала на своём приглашении. Чуньюй Баоцэ после некоторых колебаний выдвинул встречное условие: раз так, то у него будет скромная просьба — в удобное для них время он ждёт их к себе в гости. Не дожидаясь ответа Оу Толань, У Шаньюань отверг предложение: