Концертмейстер - Замшев Максим

Отпевалову все меньше нравилось то, что он слышал.

— …глава благотворительного фонда, который помогает разным артистам. В особенности русским эмигрантам. Так вот, вместе с торговой встречей в программу пребывания французов включен концерт. Кого бы думали? Мужа вашей внучки Семена Михнова. По сведениям Кати, а она, как вы тоже, бесспорно, помните, какое-то время училась у Михнова, его жена также прибудет вместе с ним. Это прорыв. Такого никто не мог предположить еще год назад. Поговаривают, что Михнову сразу после концерта вернут советское гражданство. Горбачеву очень нужна дружба с французами.

Отпевалов никак не показывал, как его потрясла пресловутая новость Толоконникова.

— А Лене тоже вернут гражданство? — только и смог он вымолвить.

— Думаю, да, — тоном человеколюбивого клерка пояснил Толоконников. — Ну все. Я вам все рассказал. — Он налил себе из бутылки и залпом выпил. — Надо бежать. Домашних дел много накопилось. А вы пока радуйтесь. Вижу, вы потрясены. Что ж, времена наконец-то меняются. Тех, кого разлучила несправедливость, опять будут видеться. Гласность, открытость, новые подходы ко всему.

Гость пьянел на глазах. К двери шел немного нетвердо.

«Хорошо, что он быстро убрался», — констатировал Аполлинарий Михайлович, закрывая за ним дверь и благодаря за хорошие новости.

Он пошел к телефону. Взял с этажерки записную книжку, полистал, нашел нужную страницу. Набрал номер. Довольно долго не подходили. Наконец в трубке прекратились гудки. Голос у сына заспанный:

— Алло!

— Вениамин, это папа. Я думаю, тебе в следующие выходные надо быть в Ленинграде. Лена приезжает. У ее мужа здесь концерт. Своей бывшей благоверной, надеюсь, сообщишь сам.

«Может, этот оболтус-стихоплет и не приедет. От него всего можно ожидать», — предположил Аполлинарий Михайлович.

* * *

В больнице в выходные дни стоит такая тишина, что каждый шорох, скрип, откашливание, стук одной оконной рамы о другую, разговоры персонала, шарканье пациентов, отправляющихся по каким-то своим надобностям, слышны отчетливо и способны вывести из себя любого, чья нервная система нуждается в покое. Однако нервы Олега Александровича сейчас походили не на до предела натянутые и оттого расстроенные струны скрипки или виолончели, а скорее на мягкие водоросли, примостившиеся около берега моря в штиль и чуть покачивающиеся на легчайших волнах. Сил у него еще не прибавилось так много, чтобы начать сопротивляться чему-то выдуманному, чему обыкновенно сопротивляются здоровые люди, но организм и все его системы постепенно возвращали функции, необходимые для нормальной жизни.

Когда в его палату вежливо и неназойливо постучали, он не удивился. Он ждал гостей. Убежден был, что сыновья придут, что Арсений сделает все, чтобы Дмитрий повидал его. Светлана пока не появится. В этом он тоже не сомневался. Он так отвык от нее, что в памяти она давно жила бесплотной тенью, а на тень не обижаются и ничего от нее не ждут. В его мире она потеряла всю женскую суть. Память о ней утрачивала влияние над ним, только когда он побеждал ее внутри себя, не давая ей вмешиваться, заставлять страдать, о чем-либо жалеть или раскаиваться. Он регулярно упражнялся в этом. С годами у него получалось все лучше.

У него была Аннушка. Тайная его зазноба! Арсений однажды застал их встречающих Новый год. Олег Александрович никак не ожидал, что он вырвется из казармы, и пригласил любимую домой. У той как раз неожиданно высвободилось для этого время.

Сын потом ни разу не спросил об этом. Тонкий, деликатный мальчик. Таким всегда был.

Об их связи с Аннушкой никто из окружающих не догадывался. Она — образец добродетели. Он — закоренелый холостяк. Вовсе не бонвиван. Не любитель амурных приключений. Они встречались и любили друг друга без устали, когда получалось. Вернее, когда у нее получалось найти для этого время. Прекрасная женщина, добрая. И любовь ее отличалась самоотверженностью.

Он не допускал, что они будут мужем и женой, и не потому, что Аня была замужем; наверное, если бы он настоял, она бы ушла от мужа. Просто не допускал, и все…

Они вошли в его палату по очереди: Арсений, Лев Семенович и Дмитрий.

Увидев младшего сына, он поднялся, спустил ноги с койки и встал, хотя доктор Отпевалов вчера категорически запретил ему такое творить. Вот он, совсем взрослый, его сын Димка. Его охватило такое неистовое желание прижать к себе этого парня и никогда не отпускать, что он чуть не потерял равновесие.

В таких ситуациях люди говорят обычно не то, что нужно, не то, что собирались, не то, к чему многие годы готовились.

Вот и сейчас все происходило именно так.

Его спрашивали о здоровье, он отвечал, что ему уже лучше; у него интересовались, когда его выпишут, он говорил, что ему ничего не известно об этом. Он искал в Диме упрек, но глаза парня сияли ясностью и счастьем. Его взгляды ложились на отца как целительные лучи, и что-то очень долго тяготившее его и давно и крепко вцепившееся в него постепенно отпускало.

Их обоих что-то отпускало.

Отпускало навстречу чему-то новому, совместному, исчерпывающему все неправильное. Дистанция между ними исчезла сразу. Она утратилась, как утрачиваются снега перед весной. Им стало не по себе оттого, что они подобную дистанцию предполагали. Родные люди! И никак иначе! Отец и сын! Теперь они будут заботиться друг о друге и все друг о друге знать!

Ни один из мужчин не позволил себе ничего лишнего, ничего сентиментального, ничего слезливого. И разумеется, и спустя много лет никто из троих человек, пришедших в этот день навестить больного в Институт кардиологии имени Бакулева, не откроет Олегу Храповицкому того, что произошло с ними предыдущим днем.

Никто из них троих не допустил бы ни при каких обстоятельствах, чтобы из-за их слишком большой откровенности с пациентом что-нибудь случилось.

Когда посетители выходили из палаты, оставив больному купленные яблоки, апельсины (не такого уж хорошего качества и товарного вида, но все же не потерявшие еще окончательно все свои витамины), в их сторону направлялся человек в белом халате. Увидев их, он остановился. Подождал, пока они пройдут. Что-то на редкость знакомое привиделось Арсению в чертах этого доктора. Он попробовал припомнить, потерзав немного свою память, добился того, что черты приобрели что-то совсем близкое и узнаваемое, но чего-то чуть-чуть не хватало, чтобы все сошлось.

До дома, как и сюда, Арсения, Димку и Льва Семеновича подвозила Аглая Динская на своих новеньких «жигулях». После вчерашнего вечера она чувствовала ответственность за семью Храповицких — Норштейнов.

* * *

Вениамин Аполлинарьевич зашел в палату к Олегу Александровичу без стука. Его пациент излучал счастье и выглядел чуть-чуть перевозбужденным.

— Это у вас были посетители? — спросил врач, увидев на тумбочке больного кульки с яблоками и апельсинами.

— Да. Сыновья и тесть. А вы что здесь в выходной делаете? Опять дежурите? Два дня подряд?

— Сегодня не дежурю. Были кое-какие дела. Вот забежал, — соврал Отпевалов. — Дай, думаю, проведаю Олега Александровича. Вот и анализы ваши заодно глянул. Все весьма недурственно. С учетом того, что вы перенесли.

Храповицкий заподозрил, что Отпевалов утешает его, а на самом деле все не так уж радужно. Больно неестественно звучал голос доктора.

— Вы знаете… — Отпевалов неожиданно достал откуда-то из-за спины толстую общую тетрадь, немного похожую на амбарную книгу. — У меня к вам просьба. Один мой знакомый, как только я ему рассказал, кто у меня лечится, ну вот просто пристал ко мне: дай ему, говорит, мои стихи почитать, мечтаю услышать мнение профессионала.

— Ну я не поэт. Я могу быть субъективен, — растерялся Олег Александрович от такого поворота.

— Это даже хорошо, — откликнулся Вениамин Аполлинарьевич. — Вот его вирши. — он протянул Храповицкому тетрадь. — только есть еще одно пожелание. Лично от меня. Мне в конце недели надо уехать. Постарайтесь закончить чтение до этого. Мне еще предстоит передать ему ваше мнение.