«Силен мужик! — подумал я. — Надо и мне подниматься».
Огонь так же неожиданно, как начался, прекратился. Шах-Заде, устыдившись своей, в общем-то, вполне естественной реакции на опасность, отряхиваясь, начал шумно отдавать распоряжения взводу охраны пробежаться до края плато и достать напугавших нас душманов. [65]
Петрович передал Шах-Заде бинокль и показал на расположенную левее горного прохода горку метров восемьдесят высотой и триста метров по фронту. Даже невооруженным глазом было видно, что на ее плоской вершине стояла группа людей.
— Вот противник, — сказал Петрович. — Надо будет ближе к вечеру, в сумерках, провести разведку боем и посмотреть, как у них построена оборона и где расположены огневые точки. А сейчас дай команду, пусть развернут артиллерию и собьют с них спесь, как они с нас сбили.
Колонна уже втащила свой хвост на плато. Полк стал занимать, как и планировалось, круговую оборону. В центре посадили приданный для усиления дивизион 122-мм гаубиц «Д-30». Натянули штабные палатки, тут же поставили машину с радиостанцией, а вокруг — четыре танка. Позиции полка растянулись примерно на три километра по фронту и четыре в глубину.
Весь оставшийся день Шах-Заде с Петровичем мотались по позициям, контролируя, все ли исполняется в соответствии с замыслом. Для меня же нашли дополнительное занятие — периодически доставлять связистам и отправлять депеши с докладами по обстановке. Причем доклады начальника штаба шифровали сами связисты, а вот то, что писал Петрович нашему старшему в корпусе, учитывая, что выходить в эфир на русском было строго запрещено, приходилось закрывать и переводить на язык дари мне, используя нами же придуманную примитивную код-таблицу, сплошь состоявшую из «самоваров» — танков, «труб» — артустановок, «огурцов» — боевиков противника (зеленые — значит исламисты), «помидоров» — солдат полка (красные — значит, свои) и т. п. С этой белибердой я намаялся и морально, и физически. Легкой трусцой, которой я передвигался от начальника штаба с его советником до связистов, я намотал километров 15–20, пока не сообразил попросить у Шах-Заде стоявший без дела штабной «уазик».
К вечеру организовали разведку боем в направлении деревни Пайрам, расположенной, как и Чинари, левее горного прохода, но чуть дальше — километрах в трех от него. После короткого огневого налета батальон при поддержке танков занял деревеньку без серьезного сопротивления со стороны противника, просто отошедшего вместе с жителями в горы. Батальон благополучно откатился на исходные позиции. Потом вдруг оказалось, что недосчитались одного танка и пехотинца. В сгущавшихся сумерках с КП полка начали суетливо шарить биноклями по местности.
— Вот они! Вот они, голубчики! — первый радостно закричал Шах-Заде, указывая рукой в направлении Пайрама. — Трофеи ведут.
Все развернулись туда. При недостаточной освещенности с большим трудом удалось разглядеть медленно пятившийся от деревни танк с развернутой в сторону противника башней, перед которым с хворостиной в одной руке и курицей в другой метался «пропавший» солдат, погоняя небольшую отару овец. Горы, нависавшие над Пайрамом, уже накрыла тень, и на ее фоне то там, то здесь прорывались всполохи выстрелов. Противник, раздосадованный потерей провианта, больше для острастки постреливал в сторону отошедших далее ружейного выстрела удачливых продовольственников.
— Это успех, — сказал, обращаясь к Петровичу, враз повеселевший Шах-Заде.
— Трофеи еще не успех, — не переставая разглядывать в бинокль горы, ответил Петрович. — А вот то, что противник дурак и стреляет без толку, — это хорошо. Ты лучше посмотри. У них там позиции над Пайрамом растянуты примерно на километр да над Чинари и горкой — еще два километра. Сколько же их там сидит? Не меньше полка, пожалуй.
Но Шах-Заде, достойный сын своего народа, на протяжении многих веков занимавшегося «промыслом войны», уже не мог думать ни о чем другом, кроме добычи. Он отмахнулся от советника, бросив: «С ними тоже разберемся», — и немедленно стал распоряжаться по более животрепещущему вопросу дележа мяса. Выходило ни много ни мало, а по два барана на роту пехоты. Нужно было не забыть также штабистов, танкистов, артиллеристов, связистов и прочих.
Вскоре темнота поглотила позиции. Стало откровенно холодно. В ожидании трофейного мяса собрались в палатке, развалившись на расстеленных на земле матрасах. Шах-Заде поминутно выскакивал проверять правильность приготовления баранины. Когда же ее принесли и вывалили прямо на одеяло в центре палатки, он хитро улыбнулся и попросил советников и командование полка не торопиться начинать пиршество. По его команде в палатку зашел солдат с тазиком для мытья ног, в котором плавала в бульоне, задрав вверх жилистые лапы, вареная курица. Солдат торжественно поставил тазик перед удивленным Петровичем. Так Шах-Заде решил отметить его «особые заслуги в жестоких боях с противниками режима».
Мясо из-за скудности запасов дров оказалось непрожаренным. Курица, судя по усилиям, с которыми Петровичу приходилось вгрызаться в нее зубами, видимо, по причине старости не сумела подняться в горы вслед за своими хозяевами. Но все это было несущественно. Как говорят: горячо сыро не бывает. Пир, к радости Шах-Заде, удался.
Легли спать, предварительно расписав на ночь дежурство среди своих. На всякий случай. Кто-то из доброхотов шепнул, что один из танкистов был из «взятого» нами Пайрама. Мне достались самые неприятные часы — утренние. Ноги после топотни по плато гудели, правая рука, в которой приходилось таскать автомат, так как ремень при передвижении трусцой натирал плечо, болела. Устал. Поэтому, лишь немного поворочавшись, подтыкая под себя полы бала-пуша, я тут же провалился в глубокий сон, настроившись тут же, как только легонько потреплют по плечу, подняться на дежурство.
Проснулся, однако, сам. В палатке было уже светло и пусто. Где это все?
Вылез на свет божий. Вокруг никого, тишина. Огляделся.
— Вот оно что! Завтракают.
Действительно, вестовой семенил с горячим чайником к небольшому пригорку метрах в пятидесяти от палаток. Там, вокруг одеяла, на котором были разложены лепешки и консервы, расположились советники, командир полка и начальник штаба корпуса. Направился к ним. Встретили меня дружным хохотом и вопросом:
— Ты где был?
— Спал.
— И ничего не слышал?
— Чего не слышал?
— Ну, ночью вся артиллерия работала. И дивизион «Д-30» у тебя под боком.
— Под каким боком?
Вновь взрыв веселья.
— Так в чем же дело? — недоумевал я.
Рассказали. После полуночи противник решил пощупать нашу оборону. Ответила сначала автоматами и пулеметами бдительная пехота. Потом решили обработать ближние подступы к нашим позициям минометами, а дальние — гаубицами. Никто не спал. Меня потеряли, искали и наконец «нашли» крепко спящим на своем матрасе в обнимку с автоматом. Будить не стали — было уже не до дежурства…
Следующие три дня «ходили» на Чинари, Каризи-Азизи — еще одну близлежащую деревеньку, снова на Пайрам. Показывали себя, не давая противнику забыть, что мы решительно настроены прорвать его оборону и деблокировать горный проход. Потом поступил приказ вывести полк на отдых к месту постоянной дислокации. Шах-Заде отправился в Кабул с докладом, пообещав вскоре вернуться и привезти коньяку.
Переночевали в Пулиаламе. Утром полк вновь двинулся на прежние позиции. Петрович и я выехали позже и догнали колонну уже у подъема на плато. Тут чуть было не столкнулись с санитарной машиной, летевшей вниз на большой скорости. Начали выяснять обстановку. Оказалось, в наше отсутствие противник заминировал дороги и первая же машина с солдатами напоролась на мину. Двое убитых и пятеро раненых. Вторая мина рванула под трейлером, на котором тащили один из танков. Легкие контузии. Дали команду передвигаться только по бездорожью, избегая использовать наезженные колеи. А перед тем, как занять позиции, послали саперов осмотреть их.
