Очерк был составлен в изящном, сдержанном стиле. Люси была сражена – бесспорно, сражена. Вздохнув, она вновь обратила взор на фотографии: школьный оркестр без струнных, большой школьный оркестр (почти такой же снимок), хор, драматический клуб, в костюмах классической пьесы «Нерон, или Раб-христианин», а также группы учеников, одетых в разную форму. В брошюре были фотографии всех мальчиков, и Люси все рассмотрела.
Она прочитала яркие отрывки, перепечатанные из газеты «Лафтаун курьер»: «Собрание высокопоставленных гостей… Председательствовал лорд-епископ Нофара… Среди мирян были…» Пробежала глазами длинные списки наград, которые можно было выиграть. Потом положила брошюру на колени и посмотрела на Питера.
Как ни странно, он загорелся желанием оставить ее. Это было непостижимо, но не вызывало сомнения. Этот робкий, чувствительный мальчик, совсем еще дитя, меньше недели назад рыдавший в ее объятиях, теперь искренне желал вырваться из них. Он уже перелистал несколько книжек, изрядно романтизирующих школьную жизнь, прочитал этот проспект и уже представлял, как ведет за собой оркестр, ударяя в большой барабан, или как выступает перед обширной аудиторией в роли раба-христианина, вызывая всеобщее восхищение. В то время он ни о чем так не мечтал, как о моменте, когда увидит свою фотографию в этой зеленой с золотом брошюре. Испытывая некоторое облегчение, Люси все же огорчалась, что сын ничуть не колеблется. Это было нелогично, но, желая, чтобы он согласился, она хотела услышать от него ласковый протест: «Не хочу уезжать. Я не могу тебя оставить». Но никаких таких протестов он не высказывал и с воодушевлением готовился к отъезду.
Нужно было купить одежду, указанную в присланном перечне, и этот поход за покупками стал для мальчика столь же радостным, сколь для Люси печальным.
Естественно, они отправились в «Гау». Сам мистер Гау, который ужасно расстроился, узнав о смерти Фрэнка, был к мальчику почти по-отечески добр и расщедрился на скидку в три шиллинга. Экипировка сына, вступающего во взрослую жизнь, навела Люси на грустные размышления, зато Питер пришел в восторг от обновок.
Он вернулся домой в приподнятом настроении, стал примерять новую пижаму вместе со шляпой-котелком, выбранной, по совету мистера Гау, чуть большего размера, на вырост, и этот котелок съехал ему на уши с какой-то семитской лихостью. Мальчик с огромным удовольствием вертелся перед зеркалом, с беззастенчивым тщеславием потребовав, чтобы позвали мисс Хокинг посмотреть на него. Она действительно явилась и с одобрением разглядывала его обновки, в особенности похвалив цвет подтяжек, заменивших старые. О самой школе она ничего не сказала. Как оказалось, отец мисс Хокинг, о котором она иногда упоминала, обучался в привилегированной английской частной школе, а сама она получила образование в Лейпциге. Ей очень понравились эти подтяжки, и она заходилась безудержным смехом, когда Питер без всякого стеснения скакал по комнате в пижаме, сползающей при каждом прыжке и приоткрывающей голое тело. Поэтому каждый новый прыжок Питера вызывал у Пинки взрыв хохота. В ее голубых глазах мелькал странный интерес, смешанный с волнением. Люси отвечала ей бледной улыбкой.
До начала семестра оставались считаные дни, и ей казалось, что они стремительно проносятся мимо. Люси терзалась в ожидании предстоящей разлуки, а время и в самом деле пролетело незаметно, и, когда грянул неминуемый день отъезда, она никак не могла в это поверить. И все же он наступил.
Они отправились на станцию в кебе. Над ними возвышался новый блестящий черный чемодан, на котором белой краской были написаны инициалы Питера – немыслимое изобретение современной цивилизации. Мисс Хокинг, пришедшая их проводить, приказала кучеру подождать и с порога помахала им розовым шарфом. Для Люси это событие было не только печальным, но и торжественным, и высокая торжественность события боролась с печалью и почти одолела ее. Для Люси отъезд сына был очень важен. Хорошенький маленький мальчик, прежде принадлежавший только ей, сегодня впервые ступал на большой путь, который ему предстоит пройти победным шагом. В поезде она молчала, то глядя на мелькающие за окном пейзажи, то переводя взор на взволнованное лицо сына.
Ее внутренняя решимость росла и подкреплялась гордостью и бесконечной любовью. Если стремишься к далекой цели и в дороге тебя мучает жажда, следует умерять ее сильной волей.
Прошлое пусть остается в прошлом – Люси не может, не должна предаваться размышлениям о нем, это приведет лишь к несчастью и неудаче. Она решила во что бы то ни стало преуспеть. Что до Питера, то его победы будут и ее победами, они вместе добьются многого, и она постарается, чтобы этот совместный успех был блистательным.
Путешествие было долгим, с пересадкой и томительным ожиданием, и они прибыли в Лафтаун только после полудня. Пока поезд подъезжал к станции, Люси осторожно стерла копоть со щек Питера влажным носовым платком, и они вышли на шумную, продуваемую ветром платформу. Люси предполагала, что их встретят, но был рыночный день, у станции толпились фермеры со своей скотиной, и в людской давке Люси не заметила ни одного человека, который смотрел бы выжидающе на нее с сыном, таким видным в новом котелке, рядом со сверкающим кофром.
Носильщик, к которому она подошла, равнодушно пробормотал, что слышал о школе и знает, где она находится. Люси толкали проходящие мимо мужланы, коровы мычали и тут же беззастенчиво задирали хвост, уныло блеяли овцы, в примыкающих к станции загонах вразнобой хрюкали свиньи. Она подумала, что этот приезд в «жемчужину Восточного Лоуленда» не соответствовал картине, нарисованной ее воображением. Некоторое время Люси, держа Питера за руку, хмурилась и растерянно переминалась на месте, но в конце концов кеб отыскался, и под неумолчный стук окованных железом колес они покатили по мощеным улицам. Цок-цок, неторопливо цокали копыта, лошадь шла неспешным шагом, и почему-то казалось, что в этом городе жизнь течет очень медленно. У него был сельский вид: лавки завалены аграрными инструментами, на тротуарах выставлены бочки с картофелем, рыночная площадь заполнена народом – одни лениво приросли к месту, другие, топая тяжелыми сапогами, тянутся в ближайшую таверну. Непривлекательный город, прошитый серой лентой реки, бесцельно плутающей под немногочисленными низкими мостами.
Наконец кеб подъехал к школе и резко остановился. Здесь, по крайней мере, Люси не была разочарована. Колледж представлял собой комплекс аккуратных построек из белого песчаника. Обсаженная лаврами подъездная аллея была тщательно разровнена граблями. Учреждение в целом имело весьма солидный вид, и это сразу умерило тревогу Люси.
Она позвонила, и дверь открыл слуга в фартуке из зеленого сукна. При виде вновь прибывших его смуглое, чисто выбритое лицо осветилось дружелюбной улыбкой.
– Проходите сюда, пожалуйста, мэм, – сказал он, провожая их по коридору с натертым до блеска полом в тихую комнатку.
Люси и ее сын чинно уселись, каждый на краешке стула с прямой спинкой, они сначала переглядывались, не решаясь заговорить в незнакомой обстановке, потом стали осматриваться. В центре стола, покрытого грубой коричневой скатертью, красовался фикус в фарфоровом цветочном горшке. На каминной полке громко тикали часы в виде мраморного храма, на полках стояли ряды книг с темным корешком, – очевидно, хозяин кабинета был человеком весьма ученым.
Через несколько мгновений в комнату медленно вошел пожилой господин.
– Я брат Уильям, – протягивая дрожащую руку, сказал он и добавил с наивным удовлетворением: – Директор-настоятель колледжа.
На его голове сидела маленькая черная скуфья, поношенное облачение лоснилось и было усыпано на груди нюхательным табаком, с плеч ниспадала короткая черная пелерина. Годы согнули его спину, он шаркал при ходьбе. Его чисто выбритое лицо, испещренное красными прожилками, от старости расплылось – нависшие брови, складки на шее, отвислые, как у старого бульдога, щеки.
Однако, несмотря на эти признаки дряхлости, он казался мудрым и добрым стариком, наделенным проницательностью и умом.
