Керн притворился, будто не может удержаться на ногах. Он хотел упасть и, как бы невзначай, ударить служителя по голени. Это могло сойти безнаказанно. Но он не успел выполнить свое намерение – служитель дернул его за рукав и быстро шепнул:
– Через час попросись в уборную. Скажешь, мол, живот свело… Вперед! – крикнул он затем. – Ждать тебя, что ли, будем?
Во время прогулки Керн прикидывал, не хочет ли служитель подложить ему свинью. Оба терпеть не могли друг друга. Потом, придя в портновскую, он почти беззвучным шепотом обсудил этот вопрос с вором, крупным специалистом по тюремным делам.
– Попроситься в уборную можно всегда, – заявил вор. – Это твое человеческое право. Уж тут он к тебе никак придраться не сможет. Одни выходят чаще, другие реже, – все дело в природе. Ну а там уж держи ухо востро.
– Хорошо. Посмотрим, чего ему надо. Во всяком случае – хоть какое-то развлечение.
Керн сделал вид, будто мается животом, и служитель вывел его. Он привел его к уборной и оглянулся.
– Сигарету хочешь? – спросил он.
Арестантам запрещалось курить. Керн рассмеялся:
– Так вот оно что! Нет, дорогой, на этом меня не поймаешь!
– Да заткнись ты! Думаешь, копаю под тебя? Штайнера знаешь?
Керн изумленно уставился на него.
– Нет, не знаю, – сказал он через секунду, заподозрив подвох против Штайнера.
– Так, значит, не знаешь Штайнера?
– Не знаю.
– Ладно, тогда слушай. Штайнер велел передать тебе, что Рут в безопасности. Можешь не беспокоиться за нее. Когда выйдешь на волю, попроси, чтобы тебя выслали в Чехословакию, и сразу же вернись обратно. Теперь ты знаешь его?
Вдруг Керн почувствовал озноб.
– Дать сигарету? – спросил служитель.
Керн кивнул. Тот достал пачку «Мемфис» и картонку со спичками.
– На, возьми! От Штайнера. Но если попадешься, помни – я тебе ничего не давал. А сейчас войди в уборную и покури. Дым выпускай в окошко. Я посторожу.
Керн достал сигарету, разломил ее надвое и закурил половинку. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер следит за ним. Он смотрел на грязную стену с похабными рисунками, и ему казалось, что эта тюремная уборная – самое прекрасное место на свете.
– Почему же ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? – спросил служитель, когда он вышел.
– Возьми сигарету, – сказал Керн.
Служитель отрицательно покачал головой:
– Об этом и речи быть не может!
– А ты-то откуда его знаешь? – спросил Керн.
– Однажды он вызволил меня из беды. Из большой беды. А теперь пошли!
Они вернулись в мастерскую. Профессор и вор посмотрели на Керна. Он кивнул и сел на свое место.
– В порядке? – беззвучно спросил профессор.
Керн снова кивнул.
– Тогда продолжаем, – прошептал профессор в свою рыжую бороду. – Aller [32]. Неправильный глагол. «Je vais, tu vas, il…» [33]
– Нет, – возразил Керн. – Возьмем сегодня другой глагол. Как по-французски «любить»?
– Любить? «Aimer». Но это правильный глагол.
– Вот именно поэтому, – сказал Керн.
* * *
Профессора выпустили через месяц. Вора – через полтора. Растратчика – через несколько дней после вора. В последние дни растратчик пытался склонить Керна к гомосексуализму, но Керн был достаточно сильным, чтобы не подпускать его к себе. Однажды он нокаутировал его коротким прямым хуком – уроки бокса не пропали даром. После этого растратчик унялся.
Несколько суток Керн провел в одиночестве. Потом в камеру привели двух новых заключенных. Он сразу понял, что это эмигранты. Старший молчал. Младшему было лет тридцать. На обоих были поношенные, но тщательно вычищенные и отутюженные костюмы. Едва войдя в камеру, старший лег на койку.
– Откуда вы? – спросил Керн младшего.
– Из Италии.
– Как там?
– Раньше было хорошо. Я прожил там целых два года. Теперь все кончилось. Везде строжайший контроль.
– Два года! – сказал Керн. – Это что-нибудь да значит!
– Да, а тут меня схватили на восьмой день. Неужели со всеми так?
– За последние полгода здесь стало намного хуже.
Новичок подпер голову руками.
– Везде стало хуже. И то ли еще будет?.. А как в Чехословакии?
– И там скверно. Слишком много народу понаехало. Вы были в Швейцарии?
– Швейцария слишком мала. Только приедешь, и уже ты у всех на виду. – Мужчина неподвижно смотрел перед собой. – И почему я не подался во Францию?
– Вы говорите по-французски?
– Конечно, говорю. – Он провел рукой по волосам.
– Хотите, поговорим немного по-французски? – предложил Керн. – Я только-только немного научился этому языку и не хочу ничего забыть.
Мужчина удивленно взглянул на него.
– Разговаривать по-французски? – Он сухо рассмеялся. – Нет, этого, извините, не могу! Тебя бросили в тюрьму, а ты веди светские беседы на французском языке! Абсурд какой-то! У вас какие-то странные идеи!
– Вовсе нет. Просто я поневоле веду довольно странный образ жизни.
Керн подождал еще немного, надеясь, что тот уступит. Потом забрался на койку и принялся повторять неправильные глаголы. Наконец он уснул.
* * *
Он проснулся оттого, что кто-то тряс его. То был мужчина, не желавший говорить с ним по-французски.
– Помогите! – прохрипел он. – Скорее! Он повесился!
Заспанный Керн привстал на постели. В бледно-сером свете раннего утра в проеме окна висела темная фигура с опущенной головой. Он вскочил с койки.
– Нож! Быстро!
– Нет у меня ножа. А у вас?
– Проклятие, тоже нет! Отняли! Я приподниму его, а вы выньте голову из петли!
Керн встал на койку и попытался приподнять тело. Оно было тяжелым, как мир. Куда тяжелее, чем выглядело. Одежда самоубийцы тоже была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все силы и приподнял висевшего.
– Скорее! – сказал он, задыхаясь. – Расслабьте ремень. Долго мне его не продержать…
– Сейчас…
Другой забрался на койку и начал возиться с ремнем.
Вдруг он опустил руки и пошатнулся. Его стошнило.
– Вот свинство! – крикнул Керн. – Неужели это все, что вы можете? Снимите с шеи ремень! Живо!
– Я не могу смотреть… Глаза! Язык!..
– Тогда держите его вы! Я сам сниму ремень!
Он передал другому грузное тело и выпрямился. Зрелище было и вправду страшное. Отекшее бледное лицо, выпученные, словно лопнувшие глаза, толстый черный язык. Керн попытался просунуть пальцы под тонкий ремень, глубоко врезавшийся во вздувшуюся шею.
– Выше! – скомандовал он. – Поднимите его выше!
В ответ послышался какой-то гортанный звук – того снова вырвало, и он отпустил тело. От рывка у самоубийцы еще больше выкатились язык и глаза; казалось, покойник издевается над беспомощностью живых.
– Проклятие! – Керн мучительно думал, как бы привести в чувство своего горе-помощника. Вдруг, словно вспышка молнии, в памяти возникла сцена, разыгравшаяся между студентом-блондином и тюремным служителем.
– Если ты, жалкая тварь, сейчас же не возьмешься за дело, – заорал он, – я тебе все кишки выдавлю! Живо, сволочь трусливая!
Одновременно он ударил его ногой и почувствовал, что попал куда надо. Он снова ударил его изо всех сил.
– Череп расшибу! – рявкнул он. – Поднимай сейчас же!
Мужчина молча приподнял повесившегося.
– Выше! – орал Керн. – Выше, мразь вонючая!
Тот поднял самоубийцу еще чуть повыше. Керну удалось распустить петлю и снять ее с головы несчастного.
– Вот, а теперь опустить.
Они уложили обмякшее тело на койку. Керн расстегнул жилет и брюки.
– Позовите охрану! – сказал он. – А я займусь искусственным дыханием!
Он опустился на колени позади черноволосой с проседью головы и, взяв холодные, мертвые кисти в свои теплые, полные жизни руки, начал работать. Грудная клетка самоубийцы опускалась и поднималась. Слышалось хрипение и бульканье. Время от времени Керн останавливался и прислушивался. Дыхание не появлялось. Мужчина, не пожелавший говорить по-французски, отворил фортку в двери и закричал:
