Я недовольно вздохнул, но принялся одеваться.
— Не обижайся, но тебе, Никифор Никофорыч, сейчас надо рыть носом землю! Ты в двадцать пять лет достиг того, к чему я пришел после тридцати! Работай! А я уже давно отдыхать должен. Знаешь, какое у меня «золотое правило»? Пахать как папа Карло первый год службы, создать себе имя и репутацию. После этого имя будет долго на тебя работать. Я вот сейчас лишь процентов на тридцать напрягаюсь, а претензий ко мне никаких. Механизм отлажен, крутится-вертится, коллектив сплочен и выдрессирован. Теперь настала пора трудиться моим заместителям, сохранять тщательно созданную структуру.
— Заместителям… Громко сказано. Замкомбата бронежилет к дверям прибил, забаррикадировался и выходит из комнаты только поесть и облегчиться. Начальника штаба после госпиталя и отпуска до Нового года не увидим. Зам по тылу себе новую должность обхаживает, а зампотех не расстается с гитарой и творит сонеты.
— Вот тебе и флаг в руки! Зарабатывай авторитет на новой должности. Ты, конечно, имя уже немного себе сделал, но в основном, как «боевик», а не как воспитатель и замкомбата. Иди, трудись! И не стесняйся. Если вдруг понадобится освободить комнату, намекни — сразу уступлю поле битвы, пойду проверять наряд и караул.
— Спасибо за заботу! — Я вздохнул и вышел из комнаты, застегивая куртку на ходу.
* * *
В казарме буянил Бугрим. Разведвзвод был построен в коридоре у каптерок в одну шеренгу, все стояли, потупив взоры. Прапорщик держал за грудки двоих бойцов и тряс так, что они ударялись друг о друга головами, при этом он что-то грозно говорил сквозь зубы.
— Виктор! В чем дело? — спросил я, хмурясь.
— Зайдите к ним в «каморку», товарищ старший лейтенант, сразу увидите это «дело».
Я толкнул ногой дверь и вошел в каптерку. За столом сидел солдат перед чистым листом бумаги, теребя в руках ручку. Лямин — мой недавний спаситель.
— Что случилось? — спросил я громко, и солдат, вздрогнув, поднял голову.
Огромный фингал окрашивал синевой правую половину лица, закрывая глаз опухолью. Бил левша. Левша у них во взводе Гостенков, он всегда этим козырял. Нос у солдата был как слива. Губа подбита. Вот оно, поле деятельности, о котором говорил Подорожник.
— Дружище, кто тебя так отделал? — поинтересовался я для порядка.
— Никто, упал. Споткнулся в темноте, — пробормотал боец.
— Ага, так я и думал. Три раза подряд и разными частями физиономии! Это работа Гостенкова?
— Нет. Я сам упал.
— Ладно, иди в ленкомнату, там пиши свои воспоминания.
Я выглянул из кабинета и позвал солдата:
— Гостенков! Подь сюда!
Двухметровый громила отделился от стены, вошел в каптерку и доложил:
— Товарищ старший лейтенант! Ефрейтор Гостенков по вашему приказанию прибыл.
И тут же получил по лбу огромной деревянной указкой, лежавшей на столе.
— Ох! За что? — завопил, схватившись за голову, боец.
— За то! За все хорошее! Сам знаешь, за что!
— Убью гада! Вот гнида! Заложил! — завопил, слегка шепелявя, солдат.
В это мгновение он получил еще один удар по плечу, от которого палка, не выдержав, переломилась пополам.
— У-у! Ни за что! Разве так можно? А еще земляк, в одной области живем… Обижаете!
— Послушай ты, «шкаф»! Тебя, негодяя, и меня Лямин в «зеленке» от смерти спас. Это он двух «духов» завалил, когда у тебя, недотепа, патроны в пулемете закончились.
— У вас тоже патронов не было…
— Так вот, недоумок, не будь его, нас обоих упаковали бы в дальнюю дорогу, в деревянно-цинковых гробах. И лежал бы ты сейчас в Сибири в промерзлой земле. Но тебе было бы все равно, потому что мертвецы к холоду не чувствительны!
— Ну, зачем вы так злобно?
— А как с тобой, недоноском, разговаривать? Забыл, как я тебя защищал, «дембелей» гонял? Теперь сам «постарел», других обижаешь? Об тебя можно не указку сломать, а ломик согнуть! Я сразу вычислил твою руку. Левша… Удар с левой руки — твой. Кто бил его еще?
— Не знаю, я не бил.
— Гостенков, я сейчас вызову Бугрима и оставлю с ним наедине. Виктор из тебя сделает отбивную.
— Я ничего не знаю.
— Ну и ладно, тебе жить, тебе думать. Сейчас из тебя будем делать инвалида войны.
Приоткрыв дверь, я вызвал «комсомольца», шепнул ему на ухо: «Действуй!» — а сам принялся распекать разведчиков.
— Шлыков, Мочану, Викула, Мартын! Как вам не стыдно! Воюете в «зеленке», друг друга из засад выручаете, раненых товарищей выносите, а в полк возвращаетесь и лупцуете молодежь! Вдруг завтра этот Лямин или другой молодой солдат возьмет и кого-нибудь из вас, не дай бог, раненого не понесет, бросит.
— Пусть только попробует! Я ему не вынесу! — прошипел грозно Мачану.
— Что-то ты разговорился, «молдован». Забыл, как мы за тебя с чеченцами воевали?
— А никто и не просил об этом.
— Никто не просит и сейчас, но теперь я возьмусь за вас.
В казарму забежал Пыж и сходу хлопнул ладонью в ухо каждому старослужащему. Они взвыли, потирая лица.
— Пыж! Николай! Без разрешения особо руки не распускай, — возмутился я.
— Разрешите, товарищ старший лейтенант, поговорить с этими болванами? — нахмурился начальник разведки батальона.
— Не возражаю. Но говорить с ними нужно чаще и до того, как они кулаками махать начинают! Ясно, товарищ старший лейтенант? — спросил я гневно.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — отрапортовал Пыж.
Мы разошлись в разные стороны. Я в ленкомнату (допрашивать молодежь), а Пыж в каптерку (пытать совместно с Бугримом «дедов»). Бойцы, как всегда, написали, что никто их не обижает, никто не издевается, все нормально и хорошо. Но Лямин в заключение беседы попросил перевода в другой батальон.
— Эх, солдат, там на дороге тоже не сахар, — обнял я за плечи пулеметчика. — Ты думаешь, там нет старослужащих? И там такие же болваны и негодяи встречаются. Но во втором и третьем батальоне — тоска! Будешь безвылазно сидеть на заставе.
— Прошу перевести куда-нибудь, а то ребята будут думать, что это я стуканул, и жизнь моя станет во взводе невыносимой.
— Ну, давай переведем в АГС.
— Я не хочу оставаться в батальоне. Это же один общий коллектив.
— Я благодарен тебе, дружище, за то, что ты меня спас в Баграмке. Поэтому поговорю с комбатом и постараюсь выполнить твою просьбу.
— Спасибо, — ответил солдат и пожал мою протянутую руку.
Спустя три часа я вернулся в модуль и осторожно открыл ключом дверь. Комбат, как оказалось, не спал, а читал книжку.
— О! Комиссар, что-то задержался! Я просил пару часов, а ты выдержал паузу подольше!
— Разбирались с разведвзводом. Лямину физиономию набили и другую молодежь «старички рихтовали». Вот пришлось дурь из них вышибать.
— Черт! Придется завтра Пыжом заняться! Что-то он в последнее время много спит и мышей не ловит. Как старый кот стал. Что еще плохого?
— Лямин просит перевести его в третий батальон. Я пообещал с вами поговорить. Бьют его. Считают «стукачом». Парень неплохой, меня и Гостенкова в рейде выручил, прикрыл. Теперь этот Гостенков, дурила, его мутузит.
— Ах, негодяй! Давно ли «зеленым» сопляком ходил! Ну, я ему завтра устрою веселую жизнь! Ладно, садись, чайком побалуемся, а после я пройдусь по ротам. Распустились!
Я присел на табурет, выбрал большую кружку и вприкуску с сахаром начал пить чай, обжигая губы. После такого расстройства неплохо бы вместо этой бурды полстакана коньяка.
Верхом идиотизма на войне является проведение итоговой осенней проверки. Строевой смотр, политзанятия, строевая подготовка, физическая подготовка, огневая, вождение и, наконец, ротные тактические учения со стрельбой. И это практически сразу после десяти дней боевых действий. На контрольные занятия прибыли офицеры из Ставки Южного направления и какие-то полковники из Москвы. Хрен их разберет, чего им от нас нужно! Может, чтоб мы умерли от истощения на этих тактических учениях?
Как назло стояла дикая жара. Батальон, экипированный с ног до головы, как положено по Уставу, закованный в каски и бронежилеты, выдвинулся на полигон. Даже офицеры шли в полном снаряжении и хромовых сапогах. Душа у проверяющих радовалась…
