Дитя Эльфа и Погремушки - Корнилова Ксения

Девушка жевала жвачку и рассматривала меня то ли с насмешкой, то ли с напускной бравадой, под которой плескался застарелый страх. Я вспомнила ее. Ее звали Нора Билмэри. Мы учились в одном классе и даже сидели вместе за одним столом в школьной столовой, пока я окончательно не заслужила статус изгоя, и с тех пор сесть со мной рядом мог только сумасшедший, желающий подписать своего рода контракт на несколько лет издевательств, пока не выпустится и не уедет учиться куда-нибудь на другое побережье.

Нора не хотела ничего такого, и вряд ли ее можно винить. Да я и не расстроилась тогда, потому что никогда не считала себя особенно общительной.

– Привет, Нора, – улыбнулась я и откинулась на спинку стула.

– Привет. – Она дернула головой и огляделась по сторонам, словно тот подростковый страх никуда не делся, и ее могут покарать за одно только общение со мной.

– Я бы съела ваш фирменный пирог. – Всегда мечтала заказать, но у отца вечно не хватало денег.

Улыбка прилипла к моим губам, натянутым в тонкую бесцветную ниточку. Несмотря на возможность проспать почти всю дорогу, невыносимо хотелось завалиться на кровать в своей старой комнате и отрубиться на пару дней. Веки поднимались с трудом, и Нору я видела через пелену белесых ресниц.

– И кофе. Черный, – добавила я, когда Нора отходила от столика.

Пирог с кислой вишней на тончайшем слоеном тесте просто таял во рту. Именно таким я его и представляла все то время, пока могла только глазеть со стороны, без права попробовать хотя бы разочек. Одной чашкой кофе дело не обошлось, но это к лучшему – пусть солнце чуть-чуть придержит безжалостные лучи, бесстыдно выжигающие ярко-красные узоры на телах зазевавшихся прохожих. Мне такой аттракцион был противопоказан в силу особенности моей белой кожи мгновенно сгорать, что это могло привести к куда более серьезным проблемам. Так что придется не только, как обычно, напяливать кофту с длинным рукавом, к чему я, в общем-то, привыкла, но и изнывать в ней от жары.

В том городе, откуда я приехала, с постоянными дождями и ветрами, такой проблемы практически никогда не возникало.

– Спасибо! – крикнула я на прощание, не до конца понимая, к кому конкретно обращаюсь, закинула рюкзак на плечи и вышла на улицу.

Пахло пустыней, сухой травой, песком и мокрой шерстью – бродячих собак тут всегда водилось в избытке, и с ними никто не думал бороться, как делают в больших городах. Я старалась держаться в тени зданий, пока шла квартал за кварталом, водя взглядом по сторонам. Я помнила все, и в то же время казалось, что это происходило не со мной, или, как минимум, не в этой жизни. Тогда, в детстве, я не могла даже позволить себе идти вот так, глазея на здания и прохожих, – вместо этого постоянно оглядывалась и вздрагивала, боясь, что кто-то из одноклассников вынырнет из-за поворота, поставит подножку, дернет за старый рюкзак, смахнет с головы капюшон или вырвет из рук сумку.

Узкий покосившийся крест виднелся издалека. Остановившись метрах в пятистах, я стояла и смотрела в одну точку, не решаясь проделать остаток пути и встретиться с тем, кого бросила так внезапно, не успев толком попрощаться или спросить его мнения.

Я убегала. Убегала от себя, от прошлого. От необычного цвета кожи и волос. От насмешек и страха, который, я знала, мой облик внушает каждому второму в этом городе. Сейчас же, возвращаясь, я успела забыть, что влекло или толкало тогда, несколько лет назад.

Из-за забора соседского дома выбежала собака в грязно-рыжих колтунах и залаяла, разнося по округе весть о моем приезде. Только мало оказалось желающих ее слушать или порадоваться возвращению дочери старого священника. Животное крутилось вокруг, то подлетало прямо к ногам, то отскакивало подальше и все норовило ухватить за край широких джинсов, но не решалось. Скрипнула дверь, с крыльца раздался недовольный крик, отдаленно похожий на человеческую речь, поэтому трудно воспроизводимый. Можно было не оборачиваться, чтобы узнать голос местного пьяницы, невесть как умудрившегося выжить, несмотря на запойный образ жизни.

Я не смогла сдержать удивления и обернулась.

– О, мать твою. Рэй-Рэй, ты, что ли?

Косматое и патлатое, точь-в-точь как его собака, существо, кряхтя, спустилось с крыльца и подошло поближе. Старые, почти бесцветные глаза щурились на солнце, голова на тонкой морщинистой шее склонилась набок, стараясь рассмотреть мое лицо под капюшоном, из-под которого выбивались длинные белые волосы. Скорее всего, по ним он меня и узнал. Ко мне потянулись крючковатые пальцы с обгрызенными ногтями и схватили за плечи.

– Рэй-Рэй… Рэй-Рэй, – бормотало существо, и слюни разлетались из беззубого рта.

– Мистер Тротон. Здравствуйте. Как вы?

Удивительно, но прикосновения этого старого пьянчуги не казались неприятными. Лишь плечо пронзила боль.

Он никогда меня не обижал, в принципе вел себя вполне цивилизованно, напивался у себя на участке, чаще всего дома, и не переходил границ разумного и дозволенного. Иногда он угощал меня обедом, если я приходила домой как раз в разгар крещения или отпевания и не хотела даже близко подходить к зданию церкви – не любила сборища и ритуалы.

Старик засмеялся, пряча в ладошку беззубый рот, помотал головой и махнул свободной рукой в сторону церкви, как бы говоря: “Иди, тебя там заждались”.

Я и сама это знала. Пусть и редко, но мы созванивались с отцом, и каждый раз он заканчивал разговор тысячным напоминанием о том, что ждет меня дома. Именно поэтому последние метров пятьсот дались труднее всего. Я, как могла, оттягивала момент встречи: присела на корточки, чтобы проводить к засохшему кусту огромного черного жука, понаблюдала, как растут цветы на соседнем участке, долго завязывала шнурок, так кстати развязавшийся и волочившийся по пыльной дороге, начала новую бутылку воды, предусмотрительно прихваченную с собой еще на автовокзале, отвлеклась на сообщение на телефоне, хотя ничего интересного там не было.

– Могу я вам помочь?

И все равно я оказалась не готова к встрече с отцом и потому разревелась, как только услышала знакомый, чуть больше состарившийся с нашего последнего разговора голос.

– Привет, папочка, – улыбнулась я, слизывая слезы с губ.

Мужчина напротив с кустистой кучерявой бородой, одетый в черную рясу, прищурился, чтобы рассмотреть меня получше своими полуслепыми из-за постоянного чтения ночами глазами.

– Рея?

Как только он узнал меня, лицо преобразилось, морщинки разгладились, глаза заблестели, сгорбленная спина выпрямилась. Он протянул ко мне руки, и я упала в сухие, чуть дрожащие объятья и заревела в голос.

***

Пахло расплавленным воском и ладаном. Свет, исходивший от свечей, мягко трепыхался, улавливая одному ему заметные потоки воздуха в главном помещении маленькой старой церквушки. Под этим светом оживали покрытые налетом времени иконы, и страх ночи растворялся и улетал вместе с тонкой струйкой белого, а иногда черного дыма.

Деревянные полы, истоптанные искавшими здесь покой и утешение верующими, тоже казались живыми – теплыми, гладкими, дышащими. Закутавшись в разноцветное одеяло, от которого пахло чем-то резким, но на удивление приятным, я сидела прямо у алтаря и смотрела, как один за другим гаснут дрожащие огонечки, как течет по упругому боку свечи и падает в специально насыпанный песок капелька воска. Как догорают и вместе с дымом поднимаются вверх, на небеса, мольбы тех, кто нашел время и силы попросить своего бога об очень сокровенном. Мне всегда нравилось гадать, о чем конкретно шепчет каждый маленький огонек на ухо тому, кто повелевает судьбами и вершит страшный суд. О мире в доме, о здоровье детей, о долгожданном ребенке, об отпущении грехов, о наставлении на верный путь. Все это место пропиталось внутренними слезами и вибрировало из-за скопившейся энергии горя или счастья.

Скрипнула дверь, показалась лохматая голова отца. Он нахмурился, будто видел меня впервые, но через секунду взгляд прояснился, на губах появилась улыбка, едва различимая за косматой бородой.