— В основу наших отношений мы положим один принцип: морально все, что идет на пользу человеку и обществу. Если это вас устраивает, мы работаем, нет — расходимся и будем считать прошлую беседу глупой шуткой.
— Да я, в принципе, согласен, — сдал назад будущий Кондратьев, — но в газетах писали, что сотрудники КГБ сначала предлагают ловить шпионов, а потом следить за инакомыслящими…
— Об этом вы можете не беспокоиться, единственное, чем нам придется заниматься, не относящееся к контрразведке прямо, — предотвращение ЧП… Этого мы с вами обойти не сможем, это соответствует нашему моральному принципу. И без КГБ, который сейчас все так радостно хают, у нас было бы три чернобыля и десять арзамасов.
Уже потом Кондратьев признался, что убедил его этот последний довод.
Кондратьев появился через час. Было видно, что он недоволен вызовом, видимо, планировал на вечер что-то свое.
— Не беспокойся, — сказал Федя, нарушив святое правило не говорить апостолам «ты», — мы все решим быстро… Как твое продвижение по службе?
Попасть в цель точнее, чтобы снять его недовольство, было нельзя. Кондратьев даже засветился внутренне.
— Уже есть приказ о назначении меня и. о. главного инженера.
— Ну прекрасно… Я к тому, что и. о. — это то же самое, что и главный. Тебе не отвертеться от этой должности, так?
— Так, — ответил Кондратьев и улыбнулся, как улыбаются чему-нибудь приятному.
— Вот, — продолжал Федя, — я посоветовался с руководством и решил, что две такие нагрузки — это слишком. Государство удовлетворится, если ты будешь гореть на одной работе.
— Той, на которой мне платят? — съехидничал Кондратьев.
— Да, — сказал Федя, пропустив ехидство мимо ушей. — Как мое предложение?
— Я не совсем понял, — ответил Кондратьев.
— Чтобы было понятней…. Кондратьев с этого дня перестанет существовать, и даже больше, мы сделаем так, что его вроде как не существовало вообще.
— Это такая практика?
— Почти.
— Ага, значит, есть в этом…
— Есть, есть, — удивился Федя сообразительности апостола. — Но это не ваши проблемы.
— А если?..
— Если, то тебе придется сказать, что ты слышишь о Внучеке первый раз, ну, а если будут с пристрастием спрашивать, то скажи: действительно подходил ко мне какой-то хрен в стакане, что-то предлагал, но мы с ним не нашли общего языка. Слово в слово и ничего больше. Понятно?
— Понятно.
«Ничего тебе не понятно», — с некоторой горечью подумал Федя и вдруг представил себя Христом, уговаривающим самого близкого ученика Иуду выдать его, чтобы он смог выполнить свою миссию на земле. Иуда соглашается с учителем, говорит, что ему все понятно, хотя вряд ли он может что-нибудь понять, не дано ему этого.
— На этом вступительная часть нашей встречи заканчивается, — произнес с кривой ухмылкой Федя, — и начинается официальная. От имени государства я благодарю вас за содействие и совместную работу… — Федя пожал бывшему Кондратьеву руку. — А теперь неофициальная часть, самая приятная. — И, как фокусник из мешка, вытащил из сумки бутылку с шампанским.
Через полчаса они прощались.
— Спасибо за все, — говорил опьяневший бывший Кондратьев. — Я вам многим обязан, я жизнь вроде как с изнанки увидел…
— Да-да, — отвечал Федя, тоже опьяневший.
Проводив гостя, Федя подошел к окну и со сложным чувством смотрел, как уходит его бывший апостол и как проделывает свою каждодневную работу «контрразведка». Но что теперь Кондратьеву контрразведка? Кондратьева нет, Кондратьев приказал долго жить, а что с мертвецов возьмешь, они, как известно, сраму не имут. А вот живые… Да кому есть дело до живых?..
Внучек обратил внимание, что экс-Кондратьев идет мощно, уверенно, как корабль, поймавший в паруса попутный ветер. Его, похоже, вовсе не тяготит то, чем он занимался с Федей, и Федя порадовался за своего апостола и за себя тоже. Это он помог выставить его паруса так, что тот сразу лег на нужный галс.
Федя вспомнил, как гость говорил:
— Раз я перестал быть Кондратьевым, то мне можно будет здороваться с вами на улице?
— Конечно, — ответил Федя, — мне это будет приятно.
— И мне, и мне, — говорил захмелевший не от вина апостол.
— Вот так собак стригут, — произнес Федя вслух начало любимой поговорки Хуснутдинова, бросил на стол ключ Николаева и пошел к выходу. Захлопнув дверь, он спокойно отдал себя на обозрение «контрразведке», смолкнувшей при его появлении, и направился домой. Надо было обдумать, как «технично» доложить о случившемся Карнаухову, а доложить об этом он решил послезавтра.
10
О-о, что было, когда Федя сообщил шефу обо всем. Того чуть кондрашка не хватила. От волнения он назвал Внучека Степаном Федоровичем, тут же стал звонить в управление, чтобы сообщить о случившемся. При этом он просил Федю оставить их одних. Кто был тот второй, с которым нужно было оставить шефа, Федя не знал.
Потом Внучек писал объяснительную, а шеф, опять выпроводив его из кабинета, читал ее управленцам по телефону.
Спустя час, несмотря на то что шеф ничего и никому прямо не сказал, о случившемся знали и Байметова, и водитель… Водитель с любопытством посматривал на Федю, Байметова же делала это с легкой укоризной, так, будто от Фединого поступка для нее могли наступить неблагоприятные последствия.
Вскоре шеф вызвал Федю и сказал, что распоряжением замначуправления он до окончания расследования отстраняется от исполнения служебных обязанностей. Шеф тут же попросил его взять из сейфа личные вещи и передать ключ ему.
Все это не оскорбило Федю, поступок, который он совершил, требовал именно такой реакции, и он только позлорадствовал, что служебное расследование вряд ли найдет что-либо представляющее интерес: вчерашний день не прошел даром.
Сдав ключи, Федя вышел на улицу и направился в центр города. Впервые за все годы жизни в Каминске он никуда не спешил. Все это время он только и делал, что собирал, анализировал и оценивал информацию, исполнял запросы: искал золото в реке, где не было золота. Но он продолжал искать его честно, чтобы в других реках и в большом водоеме, куда все реки впадают, точно знали, что у него ничего нет.
Он уселся на искореженной лавочке, которую каминские хулиганы постоянно переворачивали по ночам, а утром, поскольку она находилась перед фасадом Горисполкома, сотрудники комхоза возвращали ее, по выражению Сысько, в первобытное состояние.
«Что меня ждет? — думал Федя. — Грех, конечно, велик, но я ведь не Родине изменил… Ну, дадут выговор, может быть, служебное несоответствие… Не могут же так запросто зарубить опера, который споткнулся первый раз. Все должно обойтись… И то, что приедет расследовать случившееся, скорее всего, Серега, ему на руку. Надеин должен его понять… А от того, как он представит все в управлении, многое зависит…»
Ему захотелось побродить по городу просто так, и он направился по тротуару вдоль главной улицы. Однако прогулки не получалось: его неспешный минорный шаг не сочетался с остервенелой гонкой чем-то озабоченных и даже озлобленных прохожих.
— Мишка! — кричала растрепанная женщина в старом цветастом халате, выглядывая из ворот двухэтажного дома. — Только появись, стервец, я тебя… Марш домой…
Означенный Мишка — наголо остриженный пацан лет десяти — вовсе не собирался выполнять это требование. Он шел впереди Внучека, изредка оглядываясь, видимо, опасаясь, что женщина может его догнать. Мишка, как догадался Федя, шел в сторону городского пляжа. Федя пошел вслед за ним. Он представил себе, как сядет на корягу у воды и будет смотреть, как плещутся в холодной майской воде бесстрашные каминские мальчишки.
У реки мечта посидеть на коряге вдребезги разбилась о то, что он увидел.
Посередине пляжа — полосы песка метров сорок в длину и десять и ширину — пировала компания. Человек двенадцать. Над ней висело некое облако из мата, криков и сигаретного дыма. Рядом валялись бутылки, чья-то одежда и костыли… Вездесущие мальчишки, к которым примкнул небезызвестный Мишка, стояли вокруг компании и с восхищением смотрели на пляжную вакханалию.
