Эхо 13 Забытый Род. Трилогия (СИ) - Родович Арон

Ольга — справа: чёрно-белое, точное, как формула. Белая гладь корсажа ловит свет, чёрный шёлк юбки гасит его обратно, и между ними — тонкая граница, прочерченная линией. Силуэт строгий, сдержанный, но не холодный: её «да» слышно не громче шёпота, просто его нельзя не услышать. Линия плеч — без бретелей, открытая, потому что она умеет держать осанку и тишину одновременно.

На ней металлический акцент — ожерелье из серебра, гладкое, как вода, и серьги-капли. Перчаток нет: руки у Ольги говорят сами за себя, и она не прячет их, когда берёт своё. Волосы уложены волной на один бок, на виске — едва заметная заколка с прозрачным камнем. Запах — тонкий цитрус, уходящий в древесину; умный, «несладкий». Когда она улыбается одним уголком, кажется, что это сделал аромат, а не она.

Злата — между ними, на полшага впереди, как и положено дочери Императора, даже если это не официальный протокол. Белое платье без лишних украшений и с аккуратным, почти скромным декором по линии талии. Никаких «канделябров» из камней; только гладкая ткань, сдержанный V-образный вырез и рукава, прижимающиеся к коже, будто платье слушает её дыхание. В этой белизне есть парадокс: в ней упрямство читалось ярче.

Её украшения — самая сдержанная игра. Тонкая цепочка на шее с маленьким знаком, серьги-гвоздики, узкий браслет. Волосы уложены мягкими волнами, не «кукольными». Запах — почти прозрачная пудровая нота; не девушка из дворца, а женщина, которая решила не объясняться. Я поймал её взгляд — он не упрямился, как раньше; он измерял расстояние и признавал его преодолимым. Она, кажется, что-то про себя решила. Это было не «сдалась». Это было «выбрала».

Слуга повёл нас вниз по лестнице. Внизу ждала длинная чёрная машина — слишком узнаваемая, чтобы не сравнить с императорским кортежем, и достаточно «проще», чтобы это сравнение не было похвалой. Снаружи — строгий лак и ровный рельеф брони под дверными линиями; изнутри — белая кожа, свет мягких полос вдоль потолка, всё чисто и собранно. Императорский лимузин — как правило. Этот — как хорошее повторение. И, честно, это повторение меня устроило.

Мы расселись без церемоний. Я — ближе к двери. Ольга — напротив, Милена — по диагонали, Злата — рядом, но так, чтобы не касаться лишний раз. Столик выехал бесшумно: узкие флейты с шампанским, миниатюрные канапе — смешно выверенные по композиции, будто кто-то в этой машине тоже окончил Академию, только кулинарную. Я взял бокал, кивком разрешил и им. Ольга отпила по правилам, Милена — как после победы, коротко, без вида, что торопится, но и без игры на публику. Злата к бокалу не притронулась — ладонь коснулась ножки, и тут же отступила, как будто теперь она предпочитает держаться с ясной головой.

Канапе исчезали с тарелки неспешно. Мы за день не успели толком поесть, это было честно. Злата к еде не прикасалась, и я не стал спрашивать почему. Внутри машины царила редкая тишина, в которой каждый занимался своим: Ольга проверяла в телефоне список фамилий — быстро, одним глазом; Милена закалывала непокорную прядь ещё одной шпилькой, улыбаясь самой себе; Злата смотрела в окно и думала о чём-то, что теперь по праву можно было назвать «нашим».

Мне, по-честному, было достаточно просто смотреть. Те несколько минут в комнате при сборе застряли на сетчатке, как вспышки камер. Я не возвращался к ним словами; мне хватало картинки. Мы ехали, и в этой молчаливой паузе я поймал простую мысль: с Миленой и Ольгой мы стали ближе — без громких обещаний; со Златой — проступила готовность не создавать фронт там, где нам предстоит идти рядом. Чем меньше у меня будет «героических» войн под домашней крышей, тем лучше для всех — и в Империи, и в моём мозге.

Город за окном перетёк в другую скорость. В салоне стояла тихая, немного гнетущая пауза — говорить не хотелось никому: кто-то стыдился, кто-то думал о своём. Я уже приготовился к затору у ворот, но наш лимузин повели отдельной полосой — мимо машин других аристократов, чьи гербы рябили на капотах. Я хмыкнул: всего час назад мы разговаривали с Оболенским — и вот уже столица собрала прессу и свиту, будто у Империи есть рычаг «включить гул».

Машина заехала во двор и остановилась у фонтана. До входа оставался путь пешком: красная дорожка, нарочно широкая — метров на пятнадцать, — тянулась ровной лентой, отрезая журналистов ограждениями. С обеих сторон вспышки шили воздух, как мелкий дождь. Я поймал себя на смешке: да, Голливуд. Тот, где тебя снимают не за роли, а за фамилию.

Двери распахнулись, и нас накрыли вопросы:

— Злата Олеговна, правда ли, что вы станете невестой барона?

— Аристарх Николаевич, вы согласны с решением Императора?

— Барон, последствия для вашего рода…?

— Госпожа Злата, а как же князь… — я не расслышал, какой именно; имя утонуло в шуме.

— Госпожа Милена, от кого ваше платье?

— Госпожа Ольга, вы поддерживаете этот союз?

Охрана Оболенских сомкнулась плотным, но вежливым кольцом. Двое — фронт, двое — борта, двое — хвост; движение стало коридором. Я привычно «прочитал» их коротким взглядом: восьмые — девятые. Князь не экономил — и правильно. Мы шли по центру дорожки спокойно, без поз и без спешки, а вопросы ломались о мягкую стену из людей в чёрной форме.

Поместье не выглядело домом — решением. Готика без карикатуры: острые арки, вытянутые окна, камень, который почистили так, чтобы прожилки времени остались там, где они красивее. От фонтана к портику вёл пологий подъём, ступени не скользили — кто-то подумал о каблуках заранее.

У дверей нас встретил распорядитель. Никаких лишних представлений и рукопожатий: короткий поклон Злате, внимательный взгляд поверх меня на Ольгу и Милену — и жест следовать. Дружинники Оболенского держали ход до самого ковра, где шум приёма под потолком за дверью ложился ровным морем — тосты, вступительные речи, приличный гул десятков фамилий.

Пройдя холл-зал, мы остановились у боковых створок. Снаружи камеры всё ещё стреляли светом, но здесь звук уже рассыпался. Я боковым зрением отметил мелочи: Ольга машинально провела большим пальцем по кромке браслета, как по холодной струне; Милена просто поправила волосы. У Златы едва заметно дёрнулось плечо и тут же выровнялось. Пауза перед входом была короткой, ровно на вдох.

Створки пошли внутрь. Мы вышли на верхнюю площадку — зал раскрывался ниже, свет мягко бил от люстр.

— Род Романовых, — произнёс распорядитель, и зал действительно взял паузу. Не ту, долгую, когда считают до десяти и взвешивают, кому пора улыбнуться; быструю, на вдох.

«Род Романовых» прозвучало неожиданно. Я сразу понял: это не случайность. Оболенский наверняка сам отдал такой приказ распорядителю — не тратить время на длинные представления и сразу связать всех четверых в одно целое. Кто бы ни вышел со мной рядом — отныне он звучит как часть моего рода. И это была уже игра.

Шум схлопнулся, как дверь, и на мгновение было слышно, как откуда-то сверху падает пыль с канделябра — конечно, не падала, это просто во мне сработала старая привычка искать лишние звуки.

Злата едва заметно дёрнулась, будто внутри что-то возразило, но тут же выровнялась и шагнула дальше, не меняя выражения лица. Милена и Ольга, напротив, будто расслабились. Я почувствовал от них то самое тепло — даже фон их Эхо изменился, стал мягче, спокойнее. Их признали моим родом — и они это приняли.

Зал в этот момент замолчал, спрессовался в тишину. Даже те, кто стоял спиной, оборачивались медленно, стараясь не шуметь, но чтобы увидеть своими глазами. Каждый шаг теперь был как под прицелом.

Музыка снова заиграла. Она начиналась с едва слышных, мягких нот и постепенно нарастала, заполняя зал. Я не понял — это живые музыканты так тонко подстроили момент, или где-то за пультом сидит диджей с хорошим вкусом. В любом случае вышло впечатляюще: классика в современной обработке, лёгкая, но не вульгарная, идеально подходящая фоном.

Зал ожил. Люди снова зашептались, и этот рой голосов сложился в ровный аристократический гул. Официанты с подносами ходили между группами гостей, разнося бокалы и лёгкие закуски. На фуршетных столах уже лежало немало блюд, но я понимал — это только начало, впереди ещё горячее и десерты. Гостей было больше сотни, и это явно не предел: я видел, что есть балконы и двери, ведущие в сад, где тоже собирались люди. Поток машин у ворот всё ещё не иссяк, значит, дальше будет ещё плотнее.