Дураки все - Руссо Ричард

– Салли просто завидует, – заметил Карл, когда Уэрф вновь углубился в статью о сексуальной зависимости, – потому что глупость – не диагноз.

– Вообще-то диагноз, – не поднимая глаз, возразил Уэрф.

– Но она не вызывает сочувствия.

– Нет.

– Как и уважения.

– Разумеется.

Бедный Уэрф. Без него жизнь стала менее настоящей и справедливой. И не такой веселой. “Вот когда я умру, – говаривал он Салли, – тогда и поймете, как трудно найти другого такого одноногого адвоката, у которого вдобавок всегда хорошее настроение”, – и оказался прав.

– Разумеется, ты думаешь о сексе каждые десять секунд, – сказал Салли Карлу. – Ты же ночи напролет смотришь порнуху.

Лишившись дома, Карл обосновался у Салли, в комнатах, которые некогда тот снимал у мисс Берил. Сам Салли жил в трейлере за домом и когда ночью вставал по малой нужде, видел, как в окнах Карла на втором этаже отражается эта похабщина.

– Я люблю порнуху, – признался Карл с обреченным видом человека, давно оставившего попытки понять собственное поведение, не говоря уж о том, чтобы его поменять.

Салли и не сомневался, что Карлу нравится порнуха, но, по его мнению, дело не только в этом. Уролог предупредил Карла, что эрекция вернется в лучшем случае через полгода, если не через год, и то не факт. Салли подозревал, что Карл не спит до глубокой ночи и смотрит всякие непристойности главным образом из-за страха – неусыпно следит, не зашевелится ли в трусах.

– Ее снимают всё лучше и лучше, – продолжал Карл. – Рут, скажи ему, что я прав.

– Эй, ма! – позвал Рой Пурди с другого конца стойки. – Если вчерашнее все равно выбрасывать, то лучше я съем.

Он имел в виду единственный оставшийся на блюде кусок вишневого пирога. Салли не удержался и улыбнулся хитрости Роя. Если ты попросил о чем-то и сразу же обозначил, что оно ничего не стоит, то, скорее всего, тебе это дадут, и вдобавок – в чем самая прелесть – ты не обязан быть благодарным тому, кто тебе это дал.

– Выброси, – посоветовал Салли достаточно громко, чтобы услышала не только Рут, но и Рой.

Слова его возымели действие – предсказуемо и незамедлительно. Рут положила кусок пирога на блюдце, со стуком поставила перед зятем и, приподняв бровь, посмотрела на Салли, чтобы тот сразу понял, какие последствия его ожидают, если он распустит свой избыточно длинный язык.

– Я бы доел и вон ту засохшую корочку. – Рой указал на пригоревший кусок булки, приставший к блюду.

– Тебя в тюрьме не кормили? – Рут ножом подцепила булку.

Рой принялся за еду, орудуя вилкой, точно лопатой.

– Плоховато, – признался он, набив рот, – это уж точно.

Карл подался к Салли и доверительно прошептал:

– Между прочим, когда я сказал, что теперь хуже, чем было до того, Рут не спросила, до чего. Тебя это не удивляет?

– Меня удивляешь ты, – ответил Салли, догадавшись, к чему Карл клонит.

– Ведь этот вопрос напрашивался бы, если бы она не знала, о чем именно я говорю.

– Эй, балбес. Посмотри на меня. Я никому ничего не говорил. Ты сам всем растрепал.

Вечером накануне операции Карл пришел в “Лошадь” и рассказал обо всем Салли, взяв с него слово молчать. Но, после того как Салли ушел домой, Карл напился и рассказал обо всем еще десятку человек и вдобавок барменше Бёрди, а это значило, что назавтра – Карл еще не опомнился от наркоза – о его вислом хозяйстве знал и судачил весь город.

Не то чтобы Салли не хотелось проболтаться. В конце концов, легендарная неспособность Карла удержать член в штанах разрушила не один брак, в том числе и брак самого Карла. И в тот вечер в “Лошади” Салли так ему и сказал.

– Половина женатиков округа Шуйлер усмотрит в этом банальную справедливость. Ты ведь это знаешь, правда? Ты слышал о карме?

– Это когда с хорошими людьми случается плохое?

– Нет, это когда получаешь по заслугам.

– Да? – Карл пожал плечами. – Что ж, я надеюсь увидеть, как ты получишь по заслугам.

– Я-то уже получил, – заверил его Салли. – Результат ты видишь.

Хотя, по правде сказать, он и прежде сомневался в этом, да и сейчас, узнав свой диагноз, тоже толком не верил. Так ли уж часто ему удавалось отделаться малой кровью? Во время войны ему везло оказываться в правильном месте, тогда как более талантливые люди и способные солдаты оказывались в неправильном. Зачастую это место находилось прямо возле Салли. Во время “Омаха-бич” едва ли не каждый миг разыгрывалась новая и абсолютно смертельная лотерея. Осмотрительность, опыт и здравый смысл увеличивали шансы на выживание, но несущественно. До самого Берлина в этой игре верховодило чистое везение, и Салли, бесспорно, оказался в выигрыше.

Но это война. Когда стрельба наконец прекратилась, мир более-менее образумился и Салли на досуге вновь мог предаваться мыслям, он взглянул на вещи иначе. Порой он невольно чувствовал, что жизнь его обманула. Если Бог существует, то любимейшая Его забава – играть с несчастными мудаками, которых он создал без спроса. Взять хотя бы того же Карла. Дай мужику член, сделай так, чтобы тот управлял его жизнью, потом повреди железу, благодаря которой член работает, и посмотри, что мужик будет делать. Наверное, с точки зрения Бога, это знатное развлечение, позволяющее ненадолго забыть о тоске всемогущества. Ведь если ты Бог, совершенно естественно, что главным твоим врагом будет скука. Салли помнил, как в детстве, доев тающий фруктовый лед, разглядывал муравьев на тротуаре близ родительского дома на Баудон. Сотни, если не тысячи мелких засранцев, запрограммированные согласованно выполнять задачу, о которой Салли понятия не имел. Из их сплоченных рядов он выбирал одного и мешал ему сделать то, чего муравью явно хотелось, палочкой от мороженого направляя его то влево, то вправо, вынуждая уползать все дальше и дальше от потока товарищей. Салли дивился, что крошечный мозг муравья не в состоянии осмыслить происходящее, ведь единственным разумным решением было бы оставить борьбу, чтобы великан, который не пускает тебя к цели, заскучал и отвлекся на что-то другое – может, нашел себе новую жертву, – но сдаваться муравья, похоже, не программировали. Он хотел того, чего хотел. Может, и Бог – такой вот мальчишка с палочкой, ощущающий разве что любопытство, но никак не сочувствие ко всякой ничтожной мелочи. Карла Робака Он лишил крохотной желёзки. Уэрфа – сперва ноги, а потом, увидев, что тот не дрогнул, и жизни. Дабы проучить.

Теперь вот очередь Салли. Два года. Скорее, все же один. Отлично, подумал Салли. Тебя никогда не смущает, что ты не сумел лучше распорядиться жизнью, дарованной тебе Богом? Нечасто. Иногда.

– Ну и ладно, черт с тобой, – сказал Карл. – Не хочешь говорить о сексе, тогда я вернусь к работе. Для которой – ладно, признаюсь – мне действительно понадобится твой вонючий карлик. У меня есть задание, с которым он справится как никто.

– Рут, – позвал Салли и вновь указал на часы: – Десять минут двенадцатого. Его хватило ровно на три минуты. – И добавил, обращаясь к Карлу: – Так расскажи мне о ней, об этой работе. – Салли в общих чертах догадывался, но ему было любопытно послушать Карла.

– Я сам ему все объясню.

– Сперва объясни мне.

– А ты ему кто? Отец?

Вообще-то именно так Руб к Салли и относился, а потому, надо думать, Салли и чувствовал отеческую ответственность за Руба – не то что за родного сына, который неизменно взирал на Салли как на необъяснимую, однако бесспорную генетическую данность.

– Что, если это дерьмо, которое ты хочешь послать его выгребать, ядовитое?

– Ядовитое? Там лопнула канализационная труба. Она, конечно, воняет, но ядовитая вряд ли.

– Ты же не знаешь, что это, следовательно, там может быть что угодно.

Карл потер виски.

– Без денег ты мне нравился больше.

– Да ну? Тебе больше нравилось, когда я вынужден был ишачить на тебя по шестьдесят часов в неделю на холоде, обшивать дома гипсокартоном?

– По сорок. Это ты брал с меня как за шестьдесят. Боже, славное было время, – мечтательно вздохнул Карл с деланой ностальгией. – Видеть, как ты, точно Честер [9], заходишь в “Лошадь”, с головы до ног облепленный грязью и всяким дерьмом, и несет от тебя, как из письки матери Терезы. Для счастья мне было достаточно одного взгляда на тебя.