Мулен Руж - Ла Мюр Пьер

Ее задумчивый взгляд устремился куда-то в темноту осенней ночи. Конечно, несколько уроков рисования мальчику не помешают. Напротив, помогут хотя бы на время забыть об одиночестве. Какое-никакое занятие… А это очень важно – он должен всегда быть занят…

Между стареньким глухонемым учителем и семнадцатилетним калекой с самого начала установились искренние и чуткие отношения. Они понимали друг друга без слов, выражая чувства и мысли языком мимики и жестов и лишь в крайних случаях прибегая к помощи маленького блокнота.

Пренсто не был великим художником, но он быстро распознал феноменальный талант ученика и был не на шутку встревожен данным обстоятельством. У мальчика были налицо все задатки художника-импрессиониста! Он смело использовал цвет, он стремился к новизне! И это была катастрофа. Людям не нравились яркие, бросающиеся в глаза картины, они желали видеть спокойные, приглушенные тона. Так что пусть он с самого начала научится рисовать правильно, так, как надо. Главное – уметь оперировать небольшим количеством цветов. Для начала это будет черный. Только черный.

Однажды утром Анри увидел на столе гипсовую статуэтку скачущей лошади, а также лист белой бумаги и множество остро отточенных палочек древесного угля. Он с готовностью засел за мольберт. Когда эскиз был готов, учитель одобрительно кивнул и передвинул статуэтку, слегка ее развернув, после чего невозмутимо вернулся к прерванной работе. К концу дня пол в студии устилали угольные наброски скачущего жеребца, а Анри с недовольной миной трудился над двадцать восьмым рисунком.

С тех пор каждое утро на столе его дожидались новая статуэтка, стопка бумаги и уголь.

– Господин Пренсто, – отчаянно жестикулируя, запротестовал он однажды, – может быть, вы все-таки позволите мне писать красками?

В ответ Пренсто лишь покачал головой, и Анри снова взялся за уголь, время от времени бросая свирепые взгляды на учителя, который делал вид, будто не замечает его недовольства.

– Лошади! Лошади! Лошади! – разорялся Анри за обедом. – Знаешь, мам, сколько раз он сегодня заставил меня рисовать одну и ту же несчастную кобылу? Ровно тридцать семь раз! Эти клячи мне уже снятся! А я ведь так хотел рисовать портреты!

Адель посочувствовала сыну, в душе тайно надеясь, что в конце концов затея ему надоест.

Однако Анри день за днем возвращался в студию. И вот однажды утром он увидел натянутый на мольберт чистый холст. А на маленьком столике лежал новенький набор красок. К крышке была прикреплена записка. «От Рене Пренсто – его самому любимому и талантливому ученику».

– О, спасибо, господин Пренсто! – Он был вне себя от счастья. – Я даже не знаю, как вас благодарить.

Анри тут же бросился откручивать крышки тюбиков и выдавливать глянцевые полоски на чистенькую палитру.

– Странно! – вскоре заметил он, сосредоточенно разглядывая аккуратный ряд тюбиков. – Похоже, здесь нет желтого… И зеленого! И синего тоже! И КРАСНОГО!

С каждым новым восклицанием голос его повышался. И вот гневный взгляд ученика встретился с невинным взглядом недавнего благотворителя.

– Господин ПРЕНСТО!

Оперевшись на трость, он склонился над коробкой, вслух зачитывая ярлыки.

– Табачный! Мумия! Каштановый! Темно-коричневый! Красное дерево! Это неслыханно! Жженая умбра! Охра! Терракотовый! И разумеется, черный! Черный – слоновая кость, сажа! Тут столько черного, что им запросто можно выкрасить целый паровоз!

Он глядел на учителя, чувствуя себя прокурором, держащим речь перед судом присяжных.

– Как и что, по-вашему, я смогу нарисовать коричневым и черным? Господин Пренсто, как же вы могли сделать такое?

В руках у Пренсто появился маленький блокнот.

«Яркие цвета коварны, – написал старый художник. – Их следует использовать с осторожностью. Рембрандт мог сделать полумрак светящимся изнутри. Учись делать то же самое».

– Но ведь я не Рембрандт! – заорал Анри, прочитав записку. – Я не хочу рисовать, как Рембрандт! Рембрандт – это прошлый век…

Пренсто тем временем вернулся к своему мольберту. Анри со вздохом выдавил на палитру немного темно-коричневой краски и принялся за работу.

Минуло еще несколько счастливых недель.

Время летело стремительно. В окна стучали тяжелые капли унылого дождя, но в студии было тихо, тепло и уютно. Конечно, коричневый цвет и его оттенки вряд ли считались самыми красивыми цветами на свете, однако даже от такого рисования можно было получать удовольствие. Это напоминало игру на рояле в нижнем регистре – все лучше, чем не подходить к инструменту вообще…

Изредка Анри появлялся возле мольберта мастера и отчаянными жестами и взглядом выпрашивал у него капельку яркой краски.

– Господин Пренсто, ну, пожалуйста, дайте мне немного желтого! Мне без него не обойтись. Взгляните сами.

И всякий раз художник поднимался со своего места и шел внимательно исследовать холст ученика, после чего возвращался к своим краскам, выбирал нужный тюбик и осторожно выдавливал микроскопическую каплю желтой краски на палитру Анри.

После этого у него в руках появлялся неизменный блокнот. «Желтый – самый коварный изо всех цветов. Его не должно быть слишком много – это как тарелки в оркестре».

Пока Анри читал, гладко выбритое лицо старика неизменно расплывалось в широкой улыбке, но через какое-то мгновение сеточка морщин в уголках глаз совершенно разглаживалась. Затем, решительно тряхнув головой, он возвращался к мольберту.

Незадолго перед Рождеством Пренсто серьезно заболел. Графине он написал, что вынужден уехать из Парижа. Что же касается Анри, то юноша достаточно силен, чтобы приступить к академической подготовке в качестве портретиста, для чего ему следует поступить в мастерскую какого-либо известного мастера. Профессора Бонна, например.

– Может быть, тебе все-таки лучше заниматься дома? – предложила мать, дождавшись, когда Анри прочитает письмо. – Мы могли бы оборудовать одну комнату под студию.

– Но, мама, как ты не понимаешь, – горячо возразил сын, – это же совсем не то! Ты только подумай, как будет замечательно, если я поступлю учиться к такому великому портретисту, как Бонна!

– Да, но ты не боишься, что твое появление в его мастерской может оказаться не совсем удобным? Тем более сейчас, в разгар учебного года?

– Но если я не стану его учеником, то как вообще тогда я превращусь в портретиста? Ведь не могу же я всю жизнь рисовать одни гипсовые статуэтки! И к тому же, – понизив голос, добавил он, – возможно, там мне удастся завести друзей.

При этих словах сердце графини сжалось, а на глаза навернулись слезы, но она постаралась не выдать своего волнения.

– Возможно, – кивнула она, – но я на твоем месте не стала бы всерьез на это рассчитывать. Обычно молодые люди дружат компаниями, а к новичкам относятся весьма настороженно. К тому же ты довольно застенчив в незнакомом обществе, а люди склонны принимать застенчивость за высокомерие. И еще. Тем юношам, скорее всего, уже по двадцать лет, а тебе нет даже восемнадцати. Если ты не найдешь с ними общего языка, они даже не будут пытаться тебя понять, – с мольбой в голосе закончила она.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. – Его огромные карие глаза глядели на нее с невыразимой тоской. – И мне тоже страшно. Но ведь не могу же я всю жизнь просидеть дома, прячась от людей!

Заложив руки за спину, профессор Леон Бонна совершал обычный обход мастерской, прохаживаясь среди рядов мольбертов и время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть на холст того или иного ученика.

– Портретная живопись, – вещал он, обращаясь к классу, – это не только самое благородное из искусств, но и наиболее выгодное занятие с материальной точки зрения. Чтобы стать успешным портретистом, вам необходимо усвоить несколько правил. Если ваш заказчик человек активный и деятельный – ну, например, генерал, промышленник, государственный деятель, – то его надлежит изображать стоящим во весь рост, как Наполеона. Лицу при этом придается волевое, суровое выражение. Если же клиент занимается умственным трудом – ученый, писатель или лицо духовное, – то его следует запечатлеть сидящим, рука поддерживает подбородок, лицо одухотворенное, задумчивый взгляд. Как на моем портрете кардинала Лавижери.