Хозяин теней. 3 (СИ) - Демина Карина

— Тяжёлый…

— Значит, и ты?

— Плохо помню… я… после горячки вообще мало что помню. И про камень не помнил, пока ты не сказал.

И не белый он, скорее такой вот, молочный, полупрозрачный, а внутри — искорки.

— Просто подержи для начала, — камень ложится в руку, а цепочка обвивает её, словно змея. — И посмотри. Видишь огоньки? Вот за ними и следи. Считай. Считать-то тебя научили?

В голосе сквозит эхо недовольства. Кажется, отец раздражён. И Савка замирает. Его пугает этот человек, который вдруг появился в их с мамой тихом доме. От него нехорошо пахнет. И мама становится беспокойной.

Ещё они ругаются. И мама плачет.

А он приказывает Савке идти следом. И приводит в этот… подвал? Куда? Так, надо полегче, чтоб не разрушить хрупкое это воспоминание. Привёл и привёл. Расслабимся…

— Савка? — Тимоха качнулся навстречу.

— Пытаюсь вспомнить. Не мешай.

— Тень призови, пусть поделится. Иногда они видят больше, чем ты можешь. И лучше работают с тонкими структурами.

Зову, хотя не совсем понимаю, как она поможет. Но тень нависает надо мной, крылья её разворачиваются, заслоняя меня от Тимохи. А в выпуклых глазах отражаюсь я-нынешний.

Или…

Да, так и есть.

Теперь я вижу, реально вижу, но как бы… точно не на плазме. Скорее уж напоминает первые телевизоры, кинескоп которых сверху накрывали увеличительным стеклом. И фигурки нелепы, но ведь…

Так, а запомнить она запомнит, если что?

— Тени способны вытащить почти любое воспоминание из числа активных, — подсказывает Тимоха. — Правда… скажем так, особенности восприятия накладываются.

Ну да.

И отец в этом телевизоре чужих глаз похож скорее на ворона, чем на человека. Он несуразно длинен и тощ, а чёрные одеяния — то ли плащ, то ли ряса, усиливают сходство. Лицо и то выглядит серым.

И недовольным.

До крайности.

— Смотри, — снова звучит приказ.

И Савка подчиняется.

Я отвожу глаза от тени. Пересмотрю позже, а пока надо самому в себе разобраться. Значит… отца не было, а потом он появился. И принёс какую-то подвеску, которая ни хрена не простая, потому что я ощущаю, как она нагревается в руке. Медленно так. И от этого страшно.

Мама рассказывала, что есть такие артефакты, которые, если в руку взять, загорятся и руку спалят.

А в других — проклятья прячутся.

Но отец не стал бы.

Так, опять мысли и личности путаются. Ладно. Пусть. Позже разделю.

— Смотри.

Смотрю. Уже не Савка — я. От жара и страха в животе урчит. И сидеть неудобно. Табурет жёсткий, подушечку никто подложить не додумался.

А искорки.

Играют. Вспыхивают и гаснут. Вспыхивают… только камушек тяжелеет.

— Нет, — отец чем-то недоволен. — Так дело не пойдёт. Дай.

И вырывает. Резко. Так, что цепочка больно скользит по руке. Отец же, перехватив ладонь, одним движением вспарывает кожу. И острая боль пронизывает руку до локтя. Савка вскрикивает.

— Хватит ныть. Как баба…

Он бросает это и морщится, добавляя:

— Чего ещё ожидать от…

Правда, в последний момент сдержался. Но и так понятно.

Любовь?

Ага. Хрена с два. Он же возит камнем по Савкиной раскровавленной ладони, чтобы потом сунуть платок.

— Прижми.

И Савка прижимает. Теперь ему совсем-совсем страшно.

— Послушай, — отец, кажется, начинает понимать, что как-то иначе надо диалог выстраивать. Гений педагогики, хренов. — Это просто проба. Я хочу понять, можно ли разбудить в тебе кровь. Это неприятно, да, но нужно потерпеть. Если у тебя есть хоть крупицы дара, они откликнутся. И перед тобой откроются весьма интересные перспективы. Ясно?

Нет.

Я-то вижу, что Савке эта речь — белый шум. Но он кивает. На всякий случай. Потому что боится разозлить отца ещё сильнее.

— Нужно просто немного потерпеть, — он и себе руку прокалывает, но куда как аккуратней. — Постарайся.

Можно подумать, есть иные варианты.

И Савка снова кивает.

— Вот так…

Цепочка ложится на шею, а отец, оттянув ворот рубашки, пальцем пропихивает её глубже, к коже. Он же и пуговицы пытается расстегнуть. Когда же те не поддаются, просто дёргает и пуговицы летят на пол. Мама расстроится. Она всегда расстраивается, когда Савка одежду портит. Даже если он не специально.

— Смирно сиди, — отец обрывает попытку сползти с табурета и собрать пуговицы. — Попытайся нащупать внутри себя источник.

Какой?

Он бы объяснил ребёнку, чего искать.

А камень начинает разогреваться. И тяжелеть. Он, сперва лежавший где-то на груди, медленно съезжает, оставляя после себя горячий след. И повисает на цепочке, и шея клонится под тяжестью её.

Что за…

А потом воспоминание просто обрывается.

— Савка? — меня держат. И Тимоха явно нервничает. — Савка, ты…

— Что случилось?

— Ты сидел. С ней вот. А потом вдруг полыхнул силой и падать начал.

Тень крутится рядом, посвистывая и пощёлкивая. И перья её стоят дыбом. Буча тоже взволнована. Почему-то мне кажется, что эти двое вполне сносно болтают между собой. Буча вон и башкой кивает. Вот… точно обсуждают.

Или это уже паранойя?

— Вспомнил… кое-что.

Голова гудела. А внутри вот… вот дерьмо. Тонкое тело зияло свежими дырами.

— Погоди. Сидеть можешь? — Тимоха придерживал меня. — А лучше ложись… вот так…

— Тим? У вас всё в порядке? — Татьяна, конечно, не нашла момента лучше. — Я ощутила всплеск…

— Это Савка вспомнил кое-что. Вот теперь…

— Вот… вот я говорила, что нужно ограничители носить! Нет, ну где это…

Где это видано, где это слыхано… и прочее, прочее…

— Клади его на пол, давай… — Татьяна вытаскивает из-под платья камушек.

На цепочке.

Правда, не белый, а желтый, что капля солнечного света.

— Н-не надо…

— Это стабилизатор, — соизволил пояснить Тимоха. — Тебе бы такой на постоянной основе носить, хотя бы пару месяцев, но он восстановление замедлит.

Камень был тёплым.

Интересно.

— И да, у меня дар нестабильный! — Татьяна сказала это с вызовом. — До сих пор…

— Из-за белого камушка?

От нынешнего янтаря исходило тепло. Оно пробиралось внутрь и растекалось по телу приятной истомой. И прорехи, что расползались в тонком поле, перестали расползаться, даже затягиваться стали, этакой дрожащей полупрозрачной плёнкой.

Интересно.

Очень.

— Он… откуда? — Татьяна растерялась.

— Похоже, у нас больше общего, — ответил за меня Тимоха, — чем мы предполагали. Значит, и над тобой опыты ставил?

Не знаю, кому из нас адресовался вопрос, но я кивнул. И Татьяна кивнула.

И что сказать?

— Мне он сказал, что дар слабый, а потому нужно развивать дополнительно, — Тимоха на правах старшего заговорил первым. — Забирал в лабораторию. Раз в неделю. И надевал этот камушек. Сперва, правда, тот был небольшим, с ноготь мой. И отец прижимал его к коже, и камень приклеивался.

Очень интересно.

Вот чем больше про папеньку узнаю, тем больше возникает вопросов.

— От него было то жарко, то холодно. Потом только жарко. В какой-то момент камней стало два, затем с десяток мелких, которые он крепил на руки и ноги. Но потом, как я сейчас думаю, собрал в единую конструкцию. Тогда стало совсем тяжко. Он горячий. И потом сила… в общем, её прибавлялось, да…

Тимоха глянул виновато:

— Нестабильной, — добавил он так, будто тайну страшную открыл. — Потом… уже выровнялась. И всплесков с лет пятнадцати не было.

— А до того?

— Случались.

— И это…

— Семейный целитель знает.

А значит, где-то там, в карточке, и запись будет о всплесках и о том, что когда-то давно Тимоха был нестабилен. Вот и главное, врач этот мне ещё когда не понравился.

— А у меня дара не было, — произнесла Татьяна тихо. — Но отец пообещал, что исправит. И исправил. Только… у меня до сих пор случается… сбои. Правда, сейчас их Птаха гасит почти полностью. Возможно, что и стабилизатор скоро будет не нужен.

Исправил, значит.