Изумруды для (не)любимого (СИ) - Иванова Ксюша

— Смерть? — испугалась, догадавшись, я. — Я вовсе не желаю, чтобы кто-то умер из-за меня!

— Гвен умрет так или иначе, ранения слишком серьезны... Но с вашим амулетом у него хотя бы шанс появится, — вздохнула женщина. — Для орков агаты слишком... тяжелые камни.

С помощью этой женщины я надела Гвену амулет снова.

Чтобы не смотреть на его мучения, пошла дальше по конюшне. У остальных, тех, кто мог ответить, спрашивала, готовы ли они надеть амулет. Отказался только один старик, лишившийся глаза. Объяснил, что глаз ему уже не вернуть, да и возраст слишком почтенный, чтобы зря тратить камни.

Некоторые переживали момент "привыкания" к камню легче — слегка морщились от боли, но немного потерпев, испытывали облегчение. Других било в судорогах не меньше, чем Гвена. Но, к счастью, на моих глазах не умер никто.

Уже на выходе рядом со мной снова очутилась та же женщина-орк.

— Госпожа, благодарю вас ото всех нас. Вы очень добры и великодушны! Мы будем до конца дней молиться богине Ириде за ваше здоровье! И за здоровье господина Дэймона, — понизив голос, она прошептала так, чтобы, видимо, не слышали остальные. — Много столетий назад и среди орков рождались маги камней, но давно уже наш народ утратил свою силу. И теперь только люди иногда удостаиваются такой милости от богов. Орки же, утратив возможность управлять камнями, лишись к ним всякого доступа, потому как люди не желают делиться силой камней с низким, презренным народом.

Она вдруг резко наклонилась до самого пола, коснувшись его кончиками пальцев.

— Мы вовек не забудем вашей милости!

За моей спиной эту фразу повторили десятки голосов. А я, растроганная, со слезами на глазах, не нашла, что им ответить, просто кивнула и, шмыгая носом, вышла из конюшни.

Ну, вот что за люди такие? Какая разница им — кого лечить? Все же страдают одинаково сильно от боли — и орк, и человек...

К вечеру я жутко устала, но еще предстоял ужин "в кругу семьи", который теперь, когда центральная зала в замке практически опустела, было решено провести там.

Войдя в залу, я огляделась. Служанки суетились вокруг большого стола, выдвинутого на середину комнаты. Помещение было чисто выметено и пол его был устлан травами, отчего пахло лугом, солнцем, медом... счастьем!

Я остановилась и закрыла глаза, вспоминая свое детство, проведенное в далекой курской деревушке у бабушки. Как с дедом после покоса ходили с вилами "ворошить" сено — переворачивать, чтобы оно равномерно просушилось. Как прыткие ящерицы разбегались в стороны, порой касаясь своими длинными хвостами ног, стоило только поднять вилами охапку душистого сена. Как нас, внуков, утомившихся, дед усаживал где-нибудь под кустом и кормил салом с хлебом и луком, а потом поил молоком. Как зудели ноги, наколотые острыми стебельками скошенных трав... Как бежали по небу похожие на медведей и слонов белые облака... Как же давно это было! И деда уже в живых нет, и бабушки... Но вот память все равно жива!

Ты, Даша, что-то слишком сентементальна стала! Второй раз за последние десять минут готова расплакаться! Ну, что за дела? Я сто лет о детстве не вспоминала! А тут вот...

Я даже не собиралась этого делать! Просто вот машинально моя рука легла на живот, и ребенок внутри меня вдруг отозвался движением. Словно бы ручкой или пяточкой ударил в ответ!

И я замерла, затаив дыхание и зажмурившись!

Я такого никогда чувствовала! Никогда в своей жизни!

Внутри меня, внутри моего тела развивалась маленькая жизнь! Я раньше маленьких детей считала орущими и противными созданиями, я раньше считала, что если появление одного из них может закончиться моей смертью, то нет смысла рисковать! А сейчас неожиданно вдруг подумалось...

Этот малыш будет так же, как и я когда-то бегать по траве, смотреть на облака, ловить ящериц. Этот малыш будет помнить обо мне, когда... или если меня не станет!

А не это ли самое важное?

Открыв глаза, я встретилась взглядом с Дэймоном. Он снова наблюдал за мной — стоял в дверях и не сводил глаз с моей руки, поглаживавшей живот.

Интересно, он знает, кто отец этого ребенка?

24 глава. Самое ценное — жизнь

Приняв ванну, я уже собиралась улечься спать.

Дэймон так и не вернулся после ужина. Остался за столом с моими притихшими, словно что-то замышляющими, родственниками. И, по-моему, вместе с "отцом" налегал на спиртное — ну, или что там подавали в больших глиняных кувшинах с ручкой? Эх, мужчины во всех мирах склонны к выпивке! И это ужасно...

Вымывшись, я подошла к окну.

Я уже знала, как снять ту, напомнившую мне слюду, пленку, которой окно было затянуто — Пиппа показала. Она же пояснила, из чего и как эта пленка делалась, удивившись тому, что я даже таких "элементарных" вещей не помню. На деревянную рамку натягивался бычий или рыбий пузырь, который на зиму менялся на кожу с брюшины того же быка или коровы. Такое "стекло" не выпускало тепло, правда, с трудом пропускало и солнечные лучи, не позволяя им летом слишком уж нагревать помещение.

Аккуратно нажав на рамку с одной стороны, я повернула ее вбок, открывая вид на двор.

Ночь была звездной. И я в восторге уставилась на небо!

Боже, какая удивительная красота! Далекие горы, словно ватой, были обложены по верху шапками тяжелых облаков, подсвечиваемых то ли звездами, то ли каким-то ночным светилом, невидимым сейчас, скрытым в тех же облаках. А звезды! Казалось, их миллиарды! Ну, не сосчитать, это уж точно! Небо было усеяно ими полностью! И они казались такими близкими, что вот просто залезай на крышу замка, протягивай руку и трогай!

Я так залюбовалась красотой неба, что не сразу обратила внимание на движение во дворе.

Поэтому для меня и стало неожиданностью, когда вдруг снизу закричала Пиппа:

— Госпожа! На помощь!

Посмотрев вниз, я поняла, что Пиппа в длинном широком светлом платье, видимо, служившем ей ночной рубахой, стояла в дверях сарая, в котором хранили сено для животных, и махала мне одной рукой. Во второй у нее была зажата зажженная лампадка.

Видимо, она увидела меня в окне.

— Госпожа, прошу вас, быстрее! — поторопила меня она.

Мне показалось, что в голосе ее было что-то такое — жуткое, пугающее, страшное. Случилось что-то, действительно, из ряда вон! Развернувшись, я босиком побежала к ней — чтобы натянуть башмаки, нужно было немало времени с моим-то животом.

Летела, не разбирая дороги, иногда наступая на что-то, остро впивающееся в подошвы ног, но, сцепив зубы, все равно продолжала путь.

В зале все еще продолжалось гулянье — взрослые, в том числе и оба брата Коннорса сидели за столами. Мои "батюшка" и "матушка", еще какие-то знакомые на лицо, но неизвестные мне по имени мужчины и женщины. Пэрис суетилась, убирая опустевшие тарелки и унося их на кухню.

Я пронеслась мимо них в сторону выхода, не отреагировав на обращенные ко мне вопросы.

Вместе с Пиппой мы забежали в сарай.

Это было огромное помещение, на наш современный язык я бы сказала — двухэтажное внутри. Под самую крышу оно набивалось сеном. Отсюда потом, видимо, в холодное время года сено бралось на корм скоту. По периметру его на высоте второго этажа шли небольшие выступы из досок с перилами. И по обе стороны от входа к этим выступам наверх вели лестницы.

На противоположной от входа стороне, переступив через перила и держась единственной рукой за них, стоял тот самый раненый юноша.

Я смерила глазами расстояние от того места, где он находился до пола. Ну, упасть со второго этажа, конечно, вещь неприятная, но находящееся внизу сено, вряд ли позволило бы ему убиться насмерть.

— Он убиться хочет! Внизу вилы! — запричитала рядом Пиппа, подтверждая мою догадку. — Грех-то какой! Да разве ж можно?

— Как его зовут? — прошептала я.

— Джексон, госпожа, — подсказала Пиппа.

Я зашагала внутрь, гипнотизируя парня глазами.