Потерянные цветы Элис Харт - Ринглэнд Холли

Обед закончился, со столов убрали, и цветочницы вернулись к работе, а Джун и Элис встали на веранде позади дома. Жаркий день пропитался запахами раскаленной земли и кокосового крема от солнца. Вдалеке кричали сороки и хохотали кукабары. Гарри объелся остатками обеда и развалился на полу.

– Пойдем, Элис. – Джун потянулась, широко раскинув руки. – Я все тебе здесь покажу.

Вслед за ней Элис спустилась по крыльцу и зашагала меж цветочных рядов. Цветочные кусты вымахали намного выше, чем казалось из окна второго этажа. Они напомнили ей заросли сахарного тростника, и Элис остановилась в растерянности.

– Там мы выращиваем цветы на срезку. – Джун указала вперед. – В основном эндемики, то есть австралийские цветы. В Торнфилде всегда занимались торговлей австралийскими цветами, за счет этого ферма и жила. – Она говорила отрывисто и чопорно, словно во рту у нее был ломтик лимона.

Джун дошла до края поля и указала на круглые и прямоугольные теплицы и мастерскую напротив, где цветочницы работали днем, укрываясь от жары.

– Дальше, за границей фермы – дикий буш, а за ним река. Река… – Голос Джун дрогнул.

Элис подняла голову и посмотрела на нее.

– Река – это отдельная история. Как-нибудь потом расскажу. – Она повернулась к Элис, которая встрепенулась, узнав, что рядом есть вода. – Все эти земли – Торнфилд. Они принадлежали моей семье несколько поколений. – Она замолчала. – Нашей семье, – поправилась она.

Однажды жарким днем Элис сидела дома на кухне у ног матери и читала книгу сказок, пока Агнес готовила ужин. Из сказок Элис узнала, что семьи бывают разные. Короли и королевы теряли детей, как носки, и находили, лишь когда те уже вырастали, а бывало, что и не находили вовсе. Матери умирали, отцы пропадали, а семеро братьев обращались в семерых лебедей. Семья казалась Элис самой любопытной штукой на свете. Мама просеивала муку, и та белым снежком просыпалась на страницы книги. Элис подняла голову и посмотрела на маму. «Мама, а где наша остальная семья?»

Агнес опустилась на колени и прижала палец к губам дочери. Глаза испуганно метнулись к гостиной, где тихо похрапывал Клем. «Нас всего трое, зайчонок, – сказала мама. – Так было всегда. Поняла?»

Элис торопливо кивнула. Ей было знакомо это выражение на лице матери, и больше она не спрашивала. Но с того самого дня, оставшись в одиночестве на пляже с пеликанами и чайками, Элис воображала, будто одна из птиц – ее давно потерянная сестра, тетка или бабушка. И сейчас она возьмет и превратится.

– Пойдем, я отведу тебя в мастерскую, – сказала Джун. – Посмотришь, как работают цветочницы.

Они зашагали меж цветочных рядов. Названий многих цветов Элис не знала. Но потом увидела прямо перед собой куст алой кенгуровой лапки. А еще чуть дальше впереди – вьюнок. Элис огляделась, выискивая на поле знакомые цветы. И увидела справа лохматые желтые головки лимонного мирта. Тут ей показалось, что она почти учуяла сладковатый запах гниющих морских водорослей и зеленого сахарного тростника с полей. Пальцы зашевелились при воспоминании о глянцевой поверхности ее стола. Она вспомнила запах воска и бумаги, ударявший в ноздри, когда она приподнимала крышку и находила в потайном отделении свои коробочки с восковыми мелками, карандаши и учебники. Элис представила маму, проходившую мимо окна: она проводила рукой по цветочным головкам и говорила с цветами на тайном языке. «Печальное воспоминание. Любовь, обретенная снова. Память о приятном».

В голове перемешались воспоминания и вопросы. Она вспомнила, как просыпалась по утрам с тревогой, не зная, какая мама составит ей сегодня компанию: ее бодрая и оживленная мама, без конца рассказывающая сказки, или призрак, безжизненно лежащий в кровати и неспособный подняться. Вспомнила страх накануне отцовского возвращения домой, вязкий, как повышенная влажность, его поведение, непредсказуемое, как западный ветер. Песью улыбку Тоби. Его большие глаза, пушистый мех, торчащие глухие ушки. Внезапно на нее обрушился вопрос, о котором она прежде не задумывалась.

Мертв ли Тоби?

Никто не упоминал о нем. Ни доктор Харрис, ни Брук, ни Джун. Что с ним случилось? Где ее собака? Что происходит с животными после смерти? Неужели все, что она любила, сгинуло безвозвратно? И в этом виновата она? Ведь это она зажгла ту лампу в отцовском сарае…

– Элис? – окликнула ее Джун, загородив глаза от яркого дневного солнца.

Вокруг Элис роились мухи. Она отмахнулась от них и взглянула на Джун, бабушку, о которой ни мать, ни отец никогда ей не рассказывали. На Джун, которая взяла ее на по-печенье и увезла с побережья в этот странный цветочный мир. Джун торопливо подошла к ней и присела, чтобы оказаться с ней на одном уровне. Над головой розовым вихрем промчалась стая крикливых какаду.

– Ну тихо, тихо, – ласково проговорила Джун, в ее голосе слышалась искренняя тревога.

Элис заглатывала воздух ртом, пытаясь нормально дышать. Болела каждая клеточка.

Джун вытянула руку. Элис без колебаний шагнула ей навстречу, и Джун ее обняла. Подхватила на руки. Руки у нее были сильные. Элис уткнулась головой ей в шею. От нее пахло солью с легкой примесью табака и мяты. Крупные слезы покатились по щекам Элис, они рождались глубоко внутри, в пугающих глубинах, темных, как самые мрачные уголки океана.

Джун поднялась на крыльцо, ступила на веранду, и Элис взглянула через плечо. От дома к полю вела дорожка из цветов, выпавших у нее из кармана.

Сумерки окутали кухню Торнфилда, и от стрекота цикад заложило уши. Малышка Кэнди оторвалась от мытья посуды и высунулась из окна, вдохнув осенний воздух. Ветер принес водянистый запах мха и камышей с реки. По коже пробежали мурашки. Джун рассказывала, что Кэнди родилась примерно в это время года, но никто не знал, где и у кого. Кэнди отмечала день рождения в день, когда Джун и Твиг нашли ее в корзинке в затопленных зарослях совербеи между речкой и цветочным полем. Она лежала там, завернутая в голубое бальное платье. Женщины были в доме, укладывали спать двухлетнего Клема и услышали младенческий крик. Луч фонарика Джун высветил малышку из темноты, а Твиг опустилась на корточки и подняла ее. Клем загукал и захлопал в ладоши. Запах ванили так густо пропитал все вокруг, что девочку назвали Малышка Кэнди [9]. Имя так и приклеилось: когда дошло до оформления опекунства, его решили оставить.

Кэнди опустила руки в раковину, наполненную водой, и взглянула на полосатое небо цвета индиго. Стены Торнфилда, сложенные из дерева и цемента, загудели: кто-то включил душ. Кэнди спустила воду и вытерла руки посудным полотенцем. Подошла к двери и выглянула в коридор. У закрытой двери в ванную, запрокинув голову и закрыв глаза, сидела Джун. Она опустила руки на колени и переплела пальцы. В тусклом бледном свете лампы ее мокрые щеки отливали серебром. У ее ног сидел Гарри, положив одну лапу ей на стопу: он часто так делал, когда она была расстроена.

Кэнди вернулась на кухню. До блеска отполировала столешницы. Цветочницы ухаживали за цветами в поле, а ее полем была кухня, где цвели пиры и банкеты. Ей было двадцать шесть лет, и больше всего на свете она любила готовить. Она не увлекалась высокой кулинарией, не подавала крошечные кусочки на больших белых тарелках. Ее блюда были пищей для души. Не только вкус их был важен, но и количество. В старших классах Кэнди бросила школу, убедила Джун, что умеет обращаться с ножом, и стала главным поваром Торнфилда. «Это у тебя в крови», – сказала Твиг, отведав кусок ее первого пирога с маниокой, горячего, только что из печки. «У тебя дар», – подтвердила Джун, когда Кэнди впервые поставила перед ней тарелку блинчиков из рисовой бумаги с манговым чатни и начинкой из овощей и трав со своего огорода. Обе женщины были правы: когда она готовила или пекла, ее руками, инстинктами и вкусовыми бугорками словно руководило глубинное тайное знание. На кухне она чувствовала себя полностью в своей стихии и подозревала, что, возможно, ее мать была шеф-поваром или отец – пекарем. Приготовление еды залечивало незаживающую рану, болевшую всякий раз при мысли, что она никогда не узнает, кем были ее родители.