Тьма. Том 4 (СИ) - Сухов Лео

Никакой красоты драки, никакого «можно» и «нельзя»… Мы дрались сейчас на настолько запредельных для обычного человека скоростях, что надо было цепляться за любую возможность победы. Это был не махач в подворотне с хулиганами. Это был бой из последних сил, на пределе сил, за жизнь, за Тёму, за девчонок!.. И мои полмиллиона рублей!!!

— А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А! — убийца орал уже на несколько тонов выше и в несколько раз истеричнее.

Ухо я ему сплюнул прямо в расшибленный нос, а потом ещё разок лбом припечатал… И снова огрел рукоятью — ей-Богу, давно уже должен был лежать в беспамятстве! — и опять подскочил, всем телом впечатывая в кусты.

В последнем рывке убийца, плюясь кровью из того места, где когда-то был рот, вцепился мне в глаз, вдавливая его в глазницу — и одновременно в горло, скребя пальцами и пытаясь обхватить. А я снова ударил рукоятью в нос. Снизу-вверх. Прямо туда, где в черепе у людей две длинные дырки и тонкая перегородка между ними.

Я бы, может, и хотел взять этого козла живым… Вот только он не планировал сдаваться. А мне мой глаз был дорог, как орган — и вообще. Ещё удар по носу — точнее, по той вмятине, где он когда-то был, и мой глаз отпустили, хотя я, если честно, особо им ничего не видел.

Тело убийцы дёргалось, нанизанное на десятки мелких веток. Правда, скорее всего, это было наименьшим из его неудобств. Он просто задыхался, захлёбываясь собственной кровью. И бился в судорогах от боли: лицо-то я ему основательно разрушил.

Я попытался встать, оттолкнувшись от дёргающегося тела, но ноги не держали. Пришлось усаживаться рядом с умирающим. Наваливалась слабость, да такая, что я даже руку поднять не мог. Само то, что ещё сидел, а не валялся в отключке — уже было победой.

Я моргнул, обводя взглядом место боя. Волкова и Заря были живы. Кровь теряли активно, но попытки кричать прекратили, круглыми глазами глядя на меня и убийцу…

А может, и не на нас: потянувшись к болезненно сжимавшемуся чёрному сердцу, я обнаружил, что всё вокруг заполнено спиральками моей первоосновы. Конечно, девушки не могли видеть спиральки — как и каждый двусердый, они видели что-то иное. Зато количество удивило даже меня.

В тени лавочки израненный Тёма вылизывал левую переднюю лапу. И шипел: видимо, от боли и пережитого страха. Его тоже стоило бы оттащить к лекарю…

А вот убийца умирал. Его ноги вздрагивали всё реже, всё слабее… А затем и вовсе опустились так, как у живого человека не бывает, даже если он зачем-то лежит на кустах.

В гуще парковых зарослей замелькали фонари, но разыскать нас никак не удавалось. Девушки всё ещё не могли издать ни звука, а мне пришлось собраться с силами, чтобы открыть рот и крикнуть:

— Эй! Сюда!..

Чёрное сердце болело — прямо вот натурально. Будто меня сейчас в моём юном возрасте инфаркт хватит. Билось оно отрывисто, резко… Подозреваю, я настолько опустошил свой резервуар, что сердцу просто не хватало теньки. А мои вшивые пять… Нет, шесть жгутиков! В общем, они не могли сразу набрать много теньки. Мне бы сотню жгутиков — было бы легче…

А потом вокруг стало многолюдно. Первым примчались Костя, Виктор Леонидыч и бойцы из второй машины — Бак, Турок и Бублик. А ещё двое обычных городовых. Вместе с ними Малая — ну а как же без её деятельного неучастия? Затем появились бойцы Дашковых и Верстовых.

Мне помогли подняться и оттащили на лавочку. Девушек забрали, понесли в лекарню. Из темноты, слабо мяукнув, выполз Тёма, привалившись ко мне. Я осторожно поднял кота и встал, пытаясь сохранять равновесие. Стало легче, чем после драки, но меня по-прежнему шатало.

В той суете, что царила вокруг, удалось проскользнуть в сторону лекарни. Я даже умудрился кое-как разминуться с мечущейся, как фурия, Малой. Иначе бы меня так просто не отпустили: залечили бы прямо здесь, завалили бы дурацкими вопросами…

А я очень занят. Мне Тёму спасать надо.

— Федя? — Алексей Павлович окинул меня взглядом и сразу вынес вердикт: — Ты сильно теньку перерасходовал… А нет, ещё синяки и ребро, кажется… А что с глазом?

— Да фиг с ними, с ребром и глазом, Алексей Павлович! — буркнул я. — Кота посмотрите: ему больше досталось.

— Котов я ещё не лечил! — удивился тот.

— Это изменённый кот, он девушек не дал убить. Я бы не успел иначе, — сил ругаться или доказывать что-то не было.

Если заупрямится Алексей Павлович, вытащу из постели Полоскова. Он точно найдёт того, кто может Тёме помочь.

— Ладно… Тоже ведь тварь Божья… Давай за мной! — решился лекарь, открывая нам с котом дверь в комнату, где я раньше не был и где на металлических столах стояли незнакомые приборы.

— Сюда клади! — он указал на единственный пустующий стол.

Я осторожно положил Тёму, который только мелко вздрагивал при каждом движении. Вылизывание не помогло, ему явно становилось хуже.

Впрочем, лекарь это тоже видел. Размяв шею и что-то прошептав себе под нос, он начал, одно за другим, создавать сложные плетения. Они разрушались, едва соприкасаясь с Тёмой, но, видимо, помогали в диагностике.

— Отбито всё внутри, в тазовой области, левая лапа сломана. Но таз — опаснее. Это быстро. Кот — не человек. Даже изменённый… С ним будет легче. Когда всё успокоится, бережно положи его на твёрдую поверхность и отнеси в комнату.

Где-то на этих словах Алексей Павлович приступил к лечению, начав выпускать теньку прямо в кота. Но объяснять не перестал:

— И не выходи отсюда. Мария носится, как сумасшедшая, ей бы успокоительных… Я ещё зайду попозже, тебя осмотрю. Чего, спрашивается, сразу ко мне не отвели…

Он снова окинул моё тело взглядом, а потом покачал головой:

— У тебя ещё и связки с мышцами повреждены. Нет, это бардак какой-то… Так же можно калекой остаться! Идём! А кота оставь, он спит!

Лекарь привёл меня в другую палату, заставил лечь и принялся накидывать плетения.

— Да, поиздержался ты в плане теньки, Фёдор… — повторил он. — Видны последствия…

— Мне пришлось, — коротко ответил я.

Усталость накатывала волнами. Но от плетений Алексея Павловича становилось легче. Наконец, он приказал мне часа полтора полежать, а потом идти к себе в комнату. Вместе с Тёмой, естественно. Когда Алексей Павлович вышел, я принялся искать свою трубку, но не нашёл. Вспомнил, что дозвонился до Кости и кинул её на землю, чтобы не мешалась.

Зато «пушок» был в кобуре, но его я трогать не стал: рукоять до сих пор была в крови и прочих фрагментах убийцы. Тем более, что сейчас, когда спала горячка боя, и отпустил адреналин, стало уже на всё плевать. И на маньяка, и на полмиллиона рублей. Откровенно говоря, я не очень-то верил, что мне их выплатят.

Наверняка я не знаю всех условий вознаграждения. Мало ли как оно там… Может, голова, за которую дают награду, должна быть целой, а не дырявой и обгрызенной…

Не, ну половина-то головы вроде как нормальная… Та, которая задняя… Может, за неё хотя бы половину награды дадут?..

Я даже начал засыпать, но вскинулся, услышав в коридоре голоса. Я узнал Марию Михайловну, Виктора Леонидыча… И решил, что пора подниматься и уходить к себе, пока меня не нашли. Истекли ли полтора часа, я всё равно не знал: часы-то на трубке были.

Поэтому тихонько оделся и, проверив, не осталось ли кого в коридоре, дошёл до комнаты, где спал Тёма. Видимо, Алексей Павлович сам подложил под него небольшую доску, бывшую некогда столешницей. Осторожно взяв кота вместе с доской, я двинулся к общежитию. Хотелось завалиться в кровать и спать… Спать… Спать…

Но если бы этот город спал… Ни город, ни училище, ни общежитие спать не собирались. Сначала я заметил осведомителей, которые наседали на Костю и ещё какого-то представительного служащего. К счастью, меня не заметили, и я успел скрыться за парковыми зарослями.

Затем, уже в общежитии, меня встретил взволнованный Семён Иванович, пытавшийся разузнать, что случилось, кто стрелял и где две девушки.

— Волкова и Станова живы, в лекарне… — устало ответил я, еле двигая ногами и кое-как поднимаясь на свой этаж. — Всё остальное у Марии Михайловны узнавайте…