Восьмая шкура Эстер Уайлдинг - Ринглэнд Холли

Машина резко остановилась, подняв тучу пыли и мелких камешков. Эстер мелко дышала; ее трясло, и гулко стучало сердце. Открыв дверь, Эстер, как в тумане, на ватных ногах вышла из машины. Разум отказывался принять увиденное: изуродованное лобовое стекло, выгнутая, смятая жесть в том месте, где еще минуту назад была крыша. Словно это не металл, а глина, которой несколькими небрежными движениями придали совершенно другую форму. Эстер уставилась на искореженный бампер. Трещина бежала дальше, стекло щелкало, но все же держалось. А в середине всего этого лежал черный лебедь – пугающе неподвижный, весь в крови, грациозная шея безвольно поникла.

Эстер в ужасе закричала. Сжав виски ладонями, она огляделась, пытаясь сориентироваться. Не сразу, но узнала эвкалиптовую рощу на мысе, где они с Аурой чуть не целыми днями лазали по семи серебристым валунам, чтобы нырять с них в потаенную лагуну. На парковке пусто. Эстер одна. Нужно успокоиться, подумать, как быть. Нужно посмотреть, что с лебедем. Вызвать полицию. А надо ли вызывать полицию, если с небес на твой пикап падает лебедь? Но кому звонить, если не полицейским? Ауре. Имя сестры всплыло само собой. У Эстер свело желудок. Она согнулась пополам, и ее чуть не вырвало желчью. Пытаясь устоять на ногах, она оперлась о машину.

– Эстер?

Услышав знакомый голос, Эстер испуганно замерла; рядом, тормозя, хрустнул гравием автомобиль. Эстер непонимающе моргнула. Из машины – встрепанные волосы, черный кожзаменитель, чулки в сеточку, джинсовая куртка и ослепительный блеск – вылезала Тина Тернер.

– Эстер? – Она схватила Эстер за руки и вгляделась ей в лицо. В глазах мелькнула тревога. – Ты цела? Ты цела.

Эстер тупо смотрела на накрашенное лицо женщины в парике.

– Я видела, как падает kylarunya [1]. Видела. – Женщина указала на лебедя, распластавшегося по пикапу Эстер, а потом на собственную машину: мотор работает, дверца приоткрыта.

Под светло-рыжими космами тяжелого парика, под ярко-голубыми тенями, розовыми румянами и коралловой помадой Эстер узнала лучшую подругу Ауры. Сестра дружила с ней всю жизнь.

– Нин? – в замешательстве спросила Эстер.

– Все хорошо. – Голос Нин смягчился. – Ты просто немного испугалась. С тобой все хорошо.

Эстер издала невнятный полузадушенный звук, полуплач-полусмех, в котором страх смешался с облегчением. Теперь рядом с ней Нин, такая утешительно знакомая.

– Иди сюда, ты вся дрожишь, как морская улитка. – Нин стала растирать ей руки.

Эстер только теперь поняла, как сильно ее трясет. Солнце зашло за тучи, превратив бирюзовое море в синевато-серое. Глаза резанул холодный ветер.

– Садись ко мне в машину, я включу обогреватель.

– А как… – Эстер обхватила себя за плечи. Ей невыносимо было смотреть на неподвижную птицу.

– Я посмотрю, что с ней. Давай сначала согреем тебя. – Нин усадила Эстер в свою машину и включила печку, взяла с заднего сиденья плед и закутала в него Эстер. Хлопнула дверцей и, неловко ступая ногами в красных лакированных шпильках, поковыляла по гравию выяснять, что с лебедем.

Эстер сморгнула набежавшие слезы; ее поразило, как быстро ее успокоили большие глаза и крепкие руки Нин, какое чувство безопасности она ощутила, глядя на дерзкий разворот плеч этой женщины. Так она и росла, опираясь то на Нин, то на Ауру, – щенок, точно знающий, где его место в мире. До поры до времени.

Эстер потрогала лоб и поморщилась: там наливалась болезненная шишка. Закрыла глаза, опустила голову на спинку сиденья. Вот Нин и Аура, взявшись за руки, идут по берегу. На шее у обеих – ожерелья из переливчатых раковин. Эстер – всегда на пару шагов позади – бежит за ними. «Подождите меня!»

– Ты, наверное, испугалась. – Нин открыла дверцу и села за руль. Ветер захлопнул дверцу; порывы становились все резче, машина содрогалась.

– Не знаю, как это произошло, – пробормотала Эстер. – Я ехала – и вдруг как будто бомба взорвалась. Бах – и я больше никуда не еду. Останавливаюсь. Пикап искорежен, а на лобовом окне – черный лебедь. – Слушая собственный голос, Эстер смотрела на Нин, лицо которой светилось сопереживанием. В горле встал ком. – Я убила лебедя. – Эстер чуть не плакала.

– Это просто несчастный случай. – Нин сжала ей руку; скрипнуло платье из искусственной кожи.

– Ты же не веришь ни в какие неожиданности. – Эстер прищурилась.

– Толковать случившееся можно по-разному, но давай не станем, ладно? На твою долю и так много всего пришлось.

Слова Нин стали тем самым холодным душем, после которого Эстер отчетливо осознала, зачем она приехала и что ей предстоит. Оглядев наряд под Тину Тернер, Эстер поняла, куда собралась Нин.

– Ты тоже туда, – безучастно сказала она. – На «вечеринку». – Эстер изобразила пальцами кавычки. – Понятно.

Нин – Тина Тернер и Аура-Шер танцуют, взявшись за руки, в прихожей Дома-Ракушки. Они собрались на свой первый костюмированный бал в средней школе.

– Мама уже там – помогает все устроить. Я обещала приехать пораньше, помочь. – Нин поправила парик. – Тебе надо к врачу.

– Со мной все нормально.

– Я не спрашиваю, а говорю: тебе надо к врачу.

– Со мной все нормально, – повторила Эстер. – Мне бы сегодняшний вечер пережить. А сейчас… – Эстер замолчала.

– Да. Но я ведь здесь, верно? Я тебя одну не оставлю.

Сил у Эстер хватило только на кивок. Порывы ветра трепали черную птицу.

– Мы не можем оставить ее здесь, – сказала Эстер.

– И не оставим. – Нин завела машину.

– Нин! – Эстер в панике схватила Нин за руку; лицо исказилось. – На мой пикап свалился черный лебедь. За несколько часов до вечера памяти моей сестры. – Она прерывисто вздохнула. – Я не смогу, сама – не смогу.

Нин, ровно и глубоко дыша, одну ладонь прижала к груди Эстер, другую – к собственной груди. Вдох-выдох, вдох-выдох.

– Дыши, не торопись. – Нин дышала вместе с Эстер, пока та не успокоилась. – Не торопись.

Потом она снова взялась за руль и медленно подъехала к пикапу.

Эстер страстно захотелось обнять ее, попросить прощения за то, что она тогда молча исчезла, спросить Нин, как ей сейчас живется, не затянуло ли ее в черную воронку горя. Как она пережила несчастье? Нанизывает ли по-прежнему ожерелья из опаловых раковин вместе с женщинами из своего рода? Эти женщины когда-то учили Эстер и Ауру звать к себе лебедей и петь тюленям.

Но ничего, кроме «спасибо», Эстер сказать не смогла.

Не глуша мотор, Нин сходила к пикапу за вещами Эстер. В одной руке она тащила сумки, а другой придерживала парик, чтобы его не унесло ветром. Открыв дверцу, Нин сложила вещи Эстер на заднее сиденье. Эстер протянула ей плед, все еще хранящий тепло ее тела.

– Старри, – запротестовала было Нин.

Но Эстер уперлась. С пледом в руках Нин направилась к пикапу. Эстер отвернулась, ругая себя за трусость. Через несколько минут машина качнулась: Нин положила лебедя в багажник.

– Больше ничего не осталось? – спросила она, снова садясь за руль.

Эстер обернулась и оглядела сумки.

– Да, все на месте.

– С пикапом разберемся завтра. Здесь ему ничего не сделается. А теперь, – Нин сняла машину с ручного тормоза, – отвезем тебя к врачу.

– Все клиники сейчас закрыты, – заспорила Эстер, хотя голова у нее гудела.

– А я не в клинику тебя повезу, сама знаешь. – Нин вывернула на прибрежную дорогу.

Эстер так разнервничалась, что у нее свело желудок.

Нин коротко, но цепко взглянула на нее и мягко сказала:

– Лебедь – это не знак. Не кори себя еще больше.

2

Почти всю дорогу Эстер просидела с закрытыми глазами, лишь изредка поглядывая на полосы заката, отражавшиеся в подернутом сумерками море. Она почувствовала, что машина замедляет ход и останавливается, но глаз так и не открыла.

– Приехали, – сказала Нин.

Эстер неохотно оглядела грунтовую подъездную дорогу и газон перед родительским домом. Здесь прошло их с Аурой детство. Серовато-белый фасад. Завитки дыма из трубы. Отливающие перламутром окна светятся в лучах низко висящего солнца. С тех пор как Эстер уехала, прошел год, но ей казалось, что все десять, – в такое смятение ее приводила мысль о возвращении; она заранее представляла, сколько возникнет раздражающих помех. Но в эту минуту все было просто и спокойно. Возвращение домой. Туда, откуда она родом. В Дом-Ракушку.