Восьмая шкура Эстер Уайлдинг - Ринглэнд Холли

– Все осталось как было, – тихо проговорила Эстер.

– И все изменилось, – прибавила Нин.

Эстер кивнула. Все стало другим.

Занавешенные окна в торце дома были темными, размыто светилось только окно отцовского кабинета. Зимний полдень, голые пальцы Дерева шелки [2] стучат в окно. Голос отца: «Черная дыра, Старри, – это область космоса, где гравитация такая сильная, что захватывает даже свет».

– Я не могу явиться к ним в таком виде. – Эстер коснулась наливавшейся на лбу шишки. – Не хочу, чтобы они суетились.

– Вот это правильно, – согласилась Нин.

Эстер с недоумением взглянула на нее.

– Фрейя у себя в студии с клиенткой, работа затянулась. А у одного из клиентов Джека паническая атака, человеку срочно понадобилась сессия на дому. – Нин говорила мягко и уверенно. – Вот почему мама приехала пораньше. К тому времени, как они освободятся, все будет уже готово. Ну и я тоже приехала пораньше.

Эстер опустила глаза и стала рассматривать собственные руки. Да, возвращаться не хотелось, но она и не подумала, что родители ее не встретят.

– Как всегда, – прошептала она.

– Ну-ну, Старри. – Нин открыла ей дверцу. – Не будем спешить.

– Ты не могла бы открыть багажник?

– Зачем?

– Я не оставлю ее в багажнике. В темноте…

– Старри…

– Какого хера! – вырвалось у Эстер. – Прости, Нин. Открой, пожалуйста, багажник.

Нин примирительно вскинула руку, другой рукой она потянулась к рычагу возле своего сиденья. Эстер постаралась не обращать внимания на беспокойство, отразившееся на лице Нин.

Они вылезли из машины, забрали с заднего сиденья вещи Эстер и пошли к открытому багажнику. Нин потянулась было за лебедем, все еще завернутым в плед, но Эстер ее опередила. Осторожно подведя ладони под плед, она подняла птицу – на руки легла тяжесть мертвого тела. Мягкие перья, кости, ребра. Интересно, подумала она, как Нин уложила шею птицы. Эстер почему-то боялась, что лебедю больно.

– Мимо прачечной? – спросила Нин.

Это чтобы не идти мимо тату-студии, в которой сейчас работала Фрейя, догадалась Эстер. Она послушно последовала на Нин, неся птицу в объятиях.

Они обогнули веранду перед домом, прошли вдоль торца. Эстер пошатывалась под тяжестью лебедя. Она, дрожа, несла память о жизни, которая больше не встретит ее дома, – о быстрых шагах Ауры в прихожей. «Старри, это ты?»

Эстер стиснула зубы. Медленно и глубоко вдохнула.

– Молодец. – Нин открыла дверь прачечной.

Эстер постояла на пороге. Руки ныли от тяжести. Она половчее перехватила лебедя и вошла.

Эстер вспомнила, как годом раньше сидела в гостиной Ракушки; осенний полдень. Кожица под ногтями расковыряна до крови. Эстер ждет. Она попросила родителей провести сеанс семейной психотерапии; они не собирались втроем с тех пор, как поисковую группу отозвали. Когда терапевт назначил время, Эстер собралась с духом и решила сказать им про записку.

Психолог, коллега Джека, ждет вместе с Эстер. Он вежлив, спокойное выражение не покидает его лица с той самой минуты, как он вошел в дом. На журнальном столике остывает чай – четыре чашки, Эстер заварила на всех; еще там стоит вазочка с печеньем. Нетронутая. Тикают, заикаясь, кухонные часы. Эстер извиняется, говорит, что ей надо в туалет. Словно со стороны видит, как она идет к себе в комнату, вытаскивает из-под кровати заранее уложенные сумки, выходит через боковую дверь и шагает к пикапу. Она не оглядывается.

Нин открыла дверь бывшей комнаты Эстер.

– Я позову маму. Мама! Ты здесь? – И, оставив Эстер в одиночестве, она пошла по коридору.

Эстер ошеломленно огляделась. В комнате царил тот же беспорядок, что и в день ее отъезда. Эстер сама не знала, чего ждала: может быть, что отец переделает ее комнату в еще один психотерапевтический кабинет, а может – что мать станет хранить здесь запас пигментов для татуировки. Но все осталось зловеще нетронутым; одежда свисала из открытого шкафа, как в тот день, когда она хватала и совала в сумку все подряд, лишь бы чистое. Гирлянда из планет. На потолке – наклейки-созвездия, светящиеся в темноте. На стене – постер с Марией Митчелл [3]. Книжные полки, на которых выстроились старые школьные учебники по естествознанию. Затаившиеся в ящиках стола незаполненные бланки заявления о зачислении на курсы по астрономии. На столе – стопки незаконченных дневников. Когда Эстер было лет двадцать, Джек как раз переживал этап дарения дневников. Предполагалось, что Эстер станет записывать в них сны; этого не произошло. А потом Эстер увидела ее. На подоконнике. Фиалку в горшке, которую она купила для Ауры по случаю возвращения сестры из Дании. Фиалка выглядела ухоженной и довольной жизнью.

Ноги у Эстер дрожали от усталости: она так и держала мертвую птицу на руках. Она огляделась, прикидывая, куда положить лебедя. Свободное место нашлось под кроватью. Эстер опустила лебедя на пол и мягким движением задвинула его поглубже, чтобы скрыть от чужих глаз. Села, встряхнула руками, сбрасывая напряжение. Только теперь она заметила, что по стенам и полу быстро бегут квадратики света. Какое-то время Эстер просто смотрела на них, а потом встала и подошла к окну.

Ветер снаружи улегся. Сад, замерший за окном, сиял, как залитая неоновым светом страна чудес. В саду был устроен навес, с которого свисали зеркальные шары; они медленно вращались, бросая россыпь мерцающих бликов на большую фотографию Ауры, установленную на мольберте. Эстер вгляделась в лицо сестры. В налившейся на лбу тугой шишке стучал пульс.

– Как она?

Эстер навострила уши: голоса Нин и Куини приближались.

– Может, у нее шок? Шишка-то на лбу серьезная. А ехать в больницу она отказалась наотрез.

Какое-то время Нин и Куини перешептывались, потом послышался вздох.

– Ya [4], Старри? Nina nayri? [5]

Эстер обернулась. К ней в комнату вошла Ивонн Гулагонг [6] с докторским саквояжем в руках. К классическому теннисному платью – белому, с синей цветочной отделкой – была приколота нарисованная картонная ракетка; на спине, как щит, красовалась увеличенная копия Кубка Уимблдона в женском одиночном разряде 1980 года. Куини сходила с ума по теннису, сколько Эстер ее помнила; она часто шутила, что записи матчей Ивонн внесли не меньший вклад в спасение ее жизни, чем химиотерапия. Когда Куини увидела Эстер, на ее лице появилось знакомое выражение: смешанные в равных пропорциях подозрительность и нежность. Словно девочки снова ввалились в дом, покрытые солью, в браслетах из водорослей и ожерельях из листьев банксии, с карманами, набитыми коробочками эвкалипта, обточенными морем стеклышками и ракушками.

– Привет, Куини, – ответила Эстер. – Со мной все нормально.

– Хорошо, что я его захватила. – Куини поставила саквояж на пол, оглядела Эстер и нахмурилась. – Говорите, что случилось.

Нин пустилась рассказывать, как она ехала за пикапом и увидела, что произошла авария, как свернула на обочину и обнаружила Эстер – с шишкой на лбу и в полной растерянности. Когда Нин упомянула о погибшем черном лебеде, они с Куини переглянулись, что не укрылось от внимания Эстер. Свидетели тогда, год назад, говорили полиции, как Аура, стоя рядом со Звездным домиком, кричала морю: «Ала! Ала!»

Все казалось водянисто-бессмысленным. Эстер захотелось проснуться в своей комнате, в общежитии для персонала, в доме, окруженном старыми древовидными папоротниками, с расписными малюрами [7], щебечущими на веранде, среди раковин и камней, которые Эстер собирала по берегам реки. Эстер захотелось оказаться там, где ее прошлое не было накрепко вшито в небо, море, землю.