Томас Невинсон - Мариас Хавьер

Тупра в мгновение ока разделался с бравами, стыдливо оставив мне одну штучку, то ли был голоден, то ли они действительно очень ему понравились. Он попросил заказать еще порцию – уже для меня, раз первую как‐то незаметно умял сам. Я сделал знак официантке, кивнул на почти пустое блюдо, а потом крутанул указательным пальцем, прося повторить. Между тем терраса быстро заполнялась, словно дело было весной, да и я уже перестал чувствовать холод.

– Она тебя поняла? – спросил Тупра.

Судя по всему, ему не терпелось поскорее получить еще одно блюдо картошки, во всяком случае, он не выпускал из рук вилочки, как ребенок, требующий добавки.

– Поняла, конечно, мы же здесь привыкли объясняться знаками – в отличие от Англии, и никаких проблем с этим не возникает. – Потом я решил все‐таки ответить на нанесенный мне подлый удар: – Знаешь, Тупра, я никогда не терял над собой контроля. И в свое время тебе обо всем докладывал: в первый раз у меня не оставалось другого выхода, во второй – мне пришлось выбирать из двух зол меньшее. Я поступил так, как ты сам же меня учил: отвел неизбежную беду. Или, по‐твоему, цели я не достиг? Если ты, разумеется, помнишь ту историю.

– Точнее было бы сказать: не неизбежную беду, а вероятную. Точнее было бы сказать так: ты всегда знал, что делаешь, и всегда поступал как нужно. Надеюсь, и впредь себе не изменишь, когда найдешь женщину, на которую все никак не желаешь взглянуть.

Тупра не мог спокойно продолжать нашу беседу. Сосед-трепач выводил его из себя своим пронзительным голосом и бесконечными рассуждениями: теперь он завел речь о том, как закалывают свиней в какой‐то там области, на его родине, и делился отвратительными подробностями. Что лишний раз доказывало: Мадрид был захвачен чужаками.

– Ты наконец приструнишь этого типа, или я сам должен им заняться? Он нас просто оглушил. С меня хватит! О чем он вещает? Опять о еде?

– Более или менее, но теперь в ход пошли омерзительные детали, а это еще хуже. А что ты, черт побери, собираешься ему сказать? Ты ведь не знаешь испанского. Давай перейдем на другую террасу, не впутывай меня в скандал. Меньше всего мне хочется участвовать в потасовке с этой компанией. Их слишком много. К тому же сегодня День волхвов.

– Уже поздно куда‐то пересаживаться. Нам должны вот-вот принести еще порцию картошки, – произнес он очень выразительно, как будто привел неоспоримый аргумент.

Болтун сидел прямо за спиной Тупры, поэтому он и страдал от его словесного поноса больше, чем я, хотя наверняка страдала от него в той или иной степени и вся площадь. Не дав мне времени как‐то отреагировать, Тупра развернулся и подвинул свой стул вплотную к стулу Дуболома, словно это был второй ряд в театральном зале. Потом нагнулся и что‐то прошептал тому на ухо. Как ни странно, говорун не шелохнулся и не оглянулся. Хотя, если к тебе неожиданно обращаются и что‐то шепчут на незнакомом языке, нормально было бы повернуть голову и посмотреть этому человеку в лицо. Остальные сразу заметили непонятный поступок Тупры, и воцарилась напряженная тишина: они явно ждали, пока незнакомец отговорит свое и Трепач объяснит им, в чем дело. Тупра же, судя по всему, произнес целую речь, но сделал это, естественно, по‐английски: речь его не была длинной, но и не свелась к паре резких фраз. Потом он отпрянул и, прежде чем опять сесть напротив меня, сделал рукой успокаивающий жест разговорчивому соседу, несколько раз плавно подняв и опустив вытянутую ладонь. Это даже полный идиот не мог не понять: его просили убавить звук.

Послышались женские голоса: “Кто такой? Ты его знаешь? Что он тебе сказал?” В их тоне звучало любопытство, но чувствовался и страх. Я знал, что мой бывший куратор умел напугать кого угодно, причем совершенно внезапно, умел в мгновение ока перейти от улыбок и любезностей к угрозе, всегда выглядевшей более чем серьезно. Но сам я подобным приемам у него так и не научился, хотя не раз наблюдал схожие сцены.

На вопросы сотрапезников Трепач ответил:

– Ничего, ничего, это какой‐то припадочный иностранец. – Но теперь он говорил едва слышно и сразу словно потерял всякую охоту болтать, во всяком случае, понадобилось некоторое время, чтобы кто‐то из приятелей рискнул заменить его, и все равно разговор очень быстро увял.

Казалось, будто у всех у них разом пропало желание и дальше выслушивать тошнотворные подробности о приготовлении не слишком аппетитных блюд, к тому же во всей компании вряд ли кто сумел бы произнести хоть одну интересную фразу. Они как будто почувствовали, что над их столом нависла опасность, и поэтому больше не могли спокойно сидеть рядом с нами.

Турпа обычно вел себя дружелюбно и светски, когда сам того хотел, но был способен внезапно заморозить веселую компанию всего одним пронзительным взглядом, от которого веяло арктическим холодом, или суровым голосом, который иногда звучал хрустко, как шаги по инею или как начавший трещать лед. По своему желанию или в силу необходимости он распространял вокруг зловещее облако. Я пробовал подражать ему, но у меня ничего не получалось.

– Что ты ему сказал? – спросил я. – Он ведь ничего не понял, вряд ли этот болван знает по‐английски что‐нибудь кроме thank you.

– Зато он прекрасно понял другое: я приставил ему к пояснице нож и даже чуть‐чуть надавил. Еще слегка поднажать – и нож вошел бы по самую рукоятку. А откуда ему было знать, какой длины у него лезвие? Попробуй тут угадай.

– Ты что, носишь с собой нож? Совсем спятил? Да и не было причины так возбухать. Но я не видел, когда ты достал нож. Где он у тебя?

Тупра прятал руки под столом, как нашкодивший мальчишка. Потом поднял одну руку с крепко зажатой в кулаке вилочкой для картошки и изобразил скупой жест, будто вонзает ее снизу вверх.

– Знаешь, если я что и утратил с годами, так это свои бесконечные запасы терпения – со временем они неизбежно скудеют. А вот ты, как вижу, успел позабыть наши самые первые уроки. Самые первые, самые давние, но и самые главные в профессиональной выучке, те, что должны были отпечататься в памяти намертво. Любой предмет может стать ножом, то есть оружием – вопрос лишь в том, на что и с какой силой ты его нацелишь. Неужто не помнишь? Если как следует схватить ручку, или даже карандаш, или пинцет, или расческу, не говоря уж о ножничках, пилке для ногтей или зубной щетке, тот, кто почувствует кончик, примет их за нож. У вилочки три металлических зубца, целых три, и они вполне заменят одно широкое лезвие, входя в тело.

Он с довольным видом швырнул вилочку на блюдо (будь он испанцем, непременно сопроводил бы свой жест возгласом: “Ну!”) и поискал взглядом официантку. Но та уже спешила к нам с новой порцией бравас. Поклонники Дуболома воспользовались ее появлением, чтобы попросить счет, – они решили уйти, хотя и сами толком не понимали почему. А он больше рта не открывал, словно онемел.

– Ты знаешь, что произошло в “Гиперкоре”? – спросил Тупра, успев проглотить четыре или пять бравас, которые теперь вроде бы предназначались для меня, так как из‐за его прожорливости я остался голодным.

Тем временем другие посетители, более спокойные, поспешили занять освободившийся рядом стол, и было трудно поверить, что 6 января нашлось столько желающих посидеть на террасе, хотя обычно в этот день люди предпочитают просто выходить на прогулку целыми семьями и глазеть по сторонам. Тупра опять произнес “Хайперкор”, и я хотел было поправить его, но решил, что это не имеет никакого смысла, так как большинство англичан невосприимчивы к другим языкам и к особенностям их фонетики – совсем как испанцы или даже хуже испанцев.

– Да, Тупра, знаю, ты мне об этом уже напомнил: девятнадцатое июня восемьдесят седьмого года, автомобиль-бомба взорвался у торгового центра. Двадцать один погибший и сорок пять раненых. Среди погибших пятеро детей. Младшему пять лет. – Я все еще не отвык без труда держать в голове кучу информации.

– Я имел в виду не это, – перебил меня Тупра. – Это пустые и холодные цифры, голый итог, с которым остаемся все мы – начиная с судей и кончая авторами энциклопедий. А ты знаешь, как это произошло, отчего погибли погибшие и что с ними случилось? С теми людьми, которые вышли из дому и отправились за покупками? И наверняка никакой срочности идти за покупками у них не было.