Ворон, каркни на счастье (СИ) - Разумовская Анастасия

— Король Андриан погиб полтора года назад.

Мужчина изумился, набросил на голые плечи попону, сел к огню и снова раздул угли.

— И кто же правит Родопсией?

— Его сын Гильом.

Лягух обернул ко мне лицо, и я поняла, что глаза у него на самом деле или голубые, или серые, хотя прямо сейчас они казались алыми из-за отсвета костра, но всё равно было видно, что они светлые.

— Горе королевству, которым управляет младенец, — вздохнул мужчина, отвёл с лица упавшую прядь волос и снова начал дуть.

— Ну… я бы не назвала короля Гильома младенцем, — хихикнула я. — У него вон даже жена есть. Королева Эрталии.

— Кто?

Лягух вздрогнул, замер, а потом глухо вскрикнул и отшатнулся — искры обожгли его лицо.

— Илиана? Или…

— Кто? — изумлённо переспросила уже я.

А потом вспомнила и растерялась:

— Так ведь… королева Илиана правила лет… ну тридцать, наверное, назад. Вы же про королеву Эрталии, да? Которая ведьма и устроила мятеж против мужа, а потом её то ли казнили, то ли не помню что, и какое-то время поцарствовал король Анри. Сейчас королева Эрталии — дочь Анри Белоснежка.

— А что с Анри? — растеряно прошептал Лягух.

— Ну, кажется, его отравила последняя жена.

— Игрейна⁈

— Кто? Не помню… хотя… вроде нет. У неё было какое-то имя попроще. Но она так быстро исчезла, что я ничего о ней не помню. Это было семь лет назад, так что… А, вы не о той Игрейнё случаем, которая мать Белоснежки? Ну которую злая колдунья обратила в камень.

— Снова?

Мы уставились друг на друга.

— Так, — я прищурилась, — уважаемый господин лягух, я вижу, что память начала к вам возвращаться. Выкладывайте про себя всё, что помните. Начиная с имени.

Тот вытер лицо, размазав по нему пепел, встал и церемонно поклонился, отведя в сторону руку так, словно держал в ней шляпу с пером:

— Маркиз Арман де Карабас, пожалованный титулом королём Эрталии Анри Восьмым.

— Но при Анри Восьмом вам же было… вам было…

— Шестнадцать. А когда меня заколдовали несколько больше двадцати. Получается, я лягушкой пробыл без малого тридцать лет…

Я не нашла ничего лучшего, чем пискнуть:

— Вы неплохо сохранились…

— Да уж, — невесело усмехнулся тот. — Вы что-нибудь слышали про принцессу Шиповничек?

— Странно имя, — я лишь покачала головой.

— Её ещё называют Спящей красавицей. Правда, принцессу уже разбудили и даже короновали, но…

— А вот о Спящей красавице я слышала. Вот только, по моим сведениям, она спит в заколдованном замке легендарного Старого города. Правда, я всегда считала всё это сказками. Потому что так долго спать не может ни одно живое существо и потому, что её никто никогда не видел.

— Я видел, — прошептал маркиз и сглотнул. — А её жених?

— Ни о каком женихе я не слышала. Ну если только о том, который явится когда-нибудь. Чистый сердцем и добрый, и разбудит её поцелуем истинной любви.

И тут мой жених поднялся и жестом полководца поправил попону, словно плащ на обнажённом плече.

— Благодарю вас, прекрасная дева! Вы посланы мне Богом. Отныне моя жизнь ваша жизнь. Очевидно это судьба: Шиповничек разбудить должен я! А теперь дитя, умоляю ваше доброе сердце: расскажите мне всё, что случилось в королевствах, пока я пребывал в лягушачьей шкуре.

Прозвучало очень-очень торжественно. Бы. Если бы Гарм не чихнул и не почесал задней лапой за ухом. Моих знаний истории хватило на полчаса. Или меньше — часов в шатре не было. А потом мы принялись строить планы, и в итоге договорились, что, когда Эйдэн войдёт в шатёр, маркиз бросится на него со спины, обезоружит, затем мы вдвоём выскочим, используя эффект неожиданности, Арман вскочит на коня, поможет забраться мне…

Всё это выглядело не то, чтобы очень водушевляюще и правдоподобно, но всё лучше, чем ничего. Разговор как-то незаметно свернул на воспоминания детства, и маркиз рассказал мне презабавнейшую историю о мельнике, слуге по прозвищу Кот, людоеде и о том, к чему приводит пьянка в первую брачную ночь.

Проговорили мы до утра. И слушая его смешные и не очень истории, я поняла, что не все принцессы добры и прекрасны, даже если они заколдованные, и мне оставалось только дивиться тому, насколько верной и преданной может быть мужская любовь вопреки женской стервозности.

— Почему вы её любили-то? За что? — зевая, спросила я.

Мы сидели обнявшись, и я решила, что Лягух мне теперь совсем как братик, а потому я имею право положить голову на его плечо.

— Сердцу не прикажешь.

Это было странно. Видимо, у мужчин сердце как-то иначе устроено. Потому что моему я вот приказала не любить Эйдэна, и оно послушно не любило. Хотя можно ли назвать словом «любовь» то, что я испытывала к ворону? Думаю, нет.

Я услышала ржание лошадей и мужские голоса. Значит, уже утро. Вскоре и в дырке свода начало светлеть. Лучей солнца ещё не было, и всё же посветлело. Маркиз решительно отодвинул меня и встал. Молча кивнул, прошёл к пологу и замер, согнувшись. Я легла, закутавшись в попоны, сгребла Гарма в объятья, положила голову ему на бочок. Пёсик лизнул меня в лоб. Надо будет дать Арману возможность маневра, и хотя бы немного заставить Эйдэна пройти вглубь. Словно почувствовав мой взгляд, маркиз оглянулся и набросил на себя попону, сливаясь с тканью шатра.

Ждать пришлось недолго.

— Пора, Сиропцик, — с этими словами полог шатра был отброшен в сторону, и в шатёр всунулась темноволосая хвостатая голова.

— У меня нога болит, — жалобно отозвалась я. — Там что-то… я, кажется, ранена.

М-да. Тупо. Надо было придумать что-то заранее. Что-то более разумное.

Ворон прошёл внутрь, присел рядом, молча откинул одеяла и задрал мою юбку почти до самой попы, я попыталась вернуть всё обратно, но он остановил мою руку. Ой, как неудобно…

— Где?

Стараясь говорить погромче, чтобы заглушить шаги маркиза, я пропищала:

— Колено. Правая нога, но ты не должен смотреть на чужие ноги.

— А зацем мне смотреть на свои? — рассмеялся Эйдэн и стал ощупывать моё колено.

Чувствуя, что краснею, я набросила на голову попону, чтобы не видеть всего этого. Недовольный Гарм вскочил и тяфкнул.

— Не больно?

Ой. Надо же было кричать…

— Не здесь, — прошептала я.

— А где? — терпеливо переспросил Эйдэн.

Ну где ж там Арман⁈ Сколько можно ждать?

— Наклонись, мне совестно говорить вслух, — прошептала я, снимая с лица материю.

Ворон снова рассмеялся, но всё же послушался, наклонился к самому моему лицу, и сердце сделало кульбит. Серые глаза так близко, что видны ресницы, короткие, но густые. И веснушки на носу. А я и не знала, что у него веснушки… и выпуклая тёмная родинка в уголке широкой брови. И пятнышко другой на правой щеке.

— И? — напомнил Эйдэн суть вопроса.

Арман! Да что ж ты… Неужели трусит? Я обхватила мужчину на шею и прошипела:

— Я его держу! Давай!

Ворон отпрянул, угрём выскользнул из моих рук вскочил и обернулся. В его руках сверкнул металл кривого клинка, а я даже не успела заметить, когда Эйдэн выхватил ятаган. Гарм отскочил и громко залаял, и только тут я поняла, что в шатре никого нет. Кроме меня, Эйдэна и пёсика.

То есть…

Маркиз бежал без меня?

Гарм подскочил ко мне, лизнул мои щёки, и я поняла, что на глазах выступили слёзы. Как там говорил ворон? Цэрдэш? Плакса? Эйдэн обернулся ко мне, расслабляясь.

— Цто это было, Элли?

А у меня от предательства голозадого маркиза так заныло сердце, что я никак не могла и сообразить, что сказать на это. Я попыталась напомнить себе, что мы не особенно были близки, и это даже хорошо, что мужчина спасся, и он вообще не обязан решать мои проблемы… И тут Гарм подбежал к выходу, тяфкнул, подхватил что-то с пола. Я поднялась на руке и невольно приоткрыла рот от изумления: из его зубок свисала большая зелёная лягушка.

То есть… Я сглотнула, посмотрела на Эйдэна и улыбнулась, пожала плечами:

— Шутка. Правда смешно?

Поднялась, расправила юбку и принялась скатывать одеяла, скрывая смущения. Мои ноги видел посторонний мужик!