Металл.
Пыль.
Мясо.
Запахи.
Тепло чужой плоти.
Сладковатый, железистый аромат внутренностей.
Нет. Стоп. Стоп.
Я зажмуриваюсь, кусаю себя за язык, чтобы вернуть контроль.
— Нет, — шепчу. — Ты не тварь. Ты человек.
Вдох. Медленный. Выдох.
Я смотрю на мёртвое тело у ног. У него была почти человеческая челюсть. Узкие, длинные пальцы. Оно умерло, уставившись в небо — так, будто в последнюю секунду что-то осознало.
Я не знаю, сколько времени проходит. Час? Два?
Глаза закрываются сами собой. Нельзя спать. Но я не могу не спать. Я просто… прижимаюсь к скале, чуть повыше, и позволяю телу обмякнуть. Рука всё ещё держит копьё — это важно. Как якорь. Как память.
Перед сном я приказываю себе:
— Завтра. Идёшь. Ищешь воду. И еду. Только живую. Только не… не это.
Мир темнеет. Лишь ветер шумит внизу, в расщелине, перешёптываясь с мёртвыми.
А где-то далеко — уже намечается утро.
Тяжёлое.
Но, если повезёт, не последнее.
Утро приходит без предупреждения. Не вспышкой — а липкой тяжестью в груди. Глаза открываются сами собой, хотя веки будто налиты свинцом. Первое, что я ощущаю — жажда, пересохший язык шершаво трётся о нёбо. Второе — боль. Повсюду. Как будто меня разобрали, перебрали, кое-как собрали заново и забыли прикрутить пару креплений.
Медленно поднимаюсь. Мышцы ломит, но уже не так, как вчера. Тело будто укрепилось, стало плотнее, но всё ещё не привыкло к себе. Новые сухожилия — как новые струны, гудят при каждом движении.
Я отталкиваюсь от камня, поднимаясь на ноги. Щит еле держится — трещина по центру, обмотал ремнём, чтобы не развалился. Копьё по-прежнему у меня в руке. Оно стало как часть тела — как шестой палец. Пальцы не разгибаются до конца, но это уже мелочи.
Надо искать воду. И еду.
Иду вдоль скал. Медленно, с остановками. Камни скользкие от влаги и слизи. На солнце поднимается пар от гниющих тел — мерзкий, густой. Но уже вдали — покой. И запахи. Земляная сырость, мох, нечто сладковатое.
Сначала вижу куст. Плоды — как помесь граната и сливы. Я уже ел такие раньше — только зрелые, мягкие. Они всё ещё вызывают сомнения, но выбора нет. Надрываю кожуру одного, пробую на вкус. Нормально. Слегка кисло, но съедобно. Срываю ещё три, осторожно складываю в боковой мешочек.
Иду дальше — и наконец вижу лужу. Маленькая, полузасохшая, в углублении между двух корней. Над ней жужжат мелкие насекомые.
Но это вода.
Опускаюсь на колени. Темнеет в глазах — то ли от обезвоживания, то ли от усталости. Дрожащими пальцами достаю из рюкзака аптечку. Там — бинты, вата, шприц, фляжка с дезинфектором и пара саше с антисептиком.
Слава богам, что дали хоть это.
Я собираю вату в плотный ком, закладываю его в горлышко фляжки, делаю простейший фильтр. Медленно черпаю воду из лужи в крышку и по капле выливаю в фляжку. Осадка много, мутная жижа остаётся на вате. Процеживаю так две фляги. Долго, медленно, но эффективно.
Чуть позже добавляю в одну из фляг пару капель дезинфектора. Вкус будет мерзкий, но я не хочу умирать от поноса, когда вокруг толпы чудовищ. Да и без чудовищ дезинтерия — не лучшее развлечение.
Пью понемногу. Осторожно. Насыщение приходит не сразу — сначала просто уходит сухость, потом оживают внутренности, потом возвращается что-то похожее на ясность.
Сижу, привалившись спиной к дереву. Мох мягкий, фрукты в руке тёплые. Впервые за два дня не чувствую, что вот-вот умру.
Ненадолго.
Потому что я знаю: этот лес не прощает ошибок. И отдых — это только передышка перед следующим боем.
Но сейчас… я жив. Я дышу. У меня есть еда, вода и оружие.
И я не сожрал никого из них.
Это, чёрт возьми, уже победа.
Сижу, прижимая флягу к губам, и размышляю.
Всё это время… мысль крутилась где-то на задворках сознания. В тени боли, голода и усталости. Но сейчас, когда я хоть немного привёл себя в порядок, она выходит на первый план. Настойчивая. Острая.
Я не стал жрать трупы.
Это казалось бы очевидным решением в такой ситуации. Мозг подавал сигналы: "мясо рядом", "энергия доступна", "просто сделай укус". И ведь я ловил себя на этих мыслях. Задумывался. Представлял. Один раз даже рука потянулась — машинально. Просто посмотреть… просто подумать, а если…
Но я удержался. И теперь… чувствую, что поступил правильно.
Не из-за морали. Здесь, в этом мире, мораль — это роскошь.
Нет, дело в другом.
Я вспоминаю лица тех, кого мы встречали в поселении. Странные, искажённые черты. Человеческие, но… что-то не то. Словно кожа натянута не на те мышцы. Зрачки слишком широкие. Речь — слишком медленная или слишком быстрая.
А потом — эти разумные в бою. Те, что были сильнее, чем обычные монстры. Странные, как будто мутировавшие.
Я тогда подумал, что это результат местной эволюции. Или результат силы, накопленной за счёт убийств.
А теперь думаю: а может, они просто начали есть?
Тех, кого убивали. Без разбору.
Может, с этого всё и началось — один укус, один выбор, сделанный не умом, а желудком.
И тогда я понимаю… возможно, человек здесь исчезает не от ран, не от яда или зверей.
Он исчезает внутри.
Когда уступает.
Когда говорит себе: "ну, только раз…"
Я не хочу стать таким. Пусть я останусь голодным, пусть еле держусь на ногах, пусть трясёт от боли и ломает тело — но я не дам этой твари внутри меня вылезти наружу.
Может, именно поэтому у меня получилось дойти до третьего уровня средоточия.
Может, потому и система молчит о каннибализме. Не поощряет. Не предлагает.
Может, она следит.
Или кто-то за ней…
Я тяжело выдыхаю, закусываю фрукт и прижимаюсь затылком к дереву. Он тёплый, шершавый. Настоящий.
— Я всё ещё человек, — шепчу вслух. — Пока.
И с этого "пока" начинается следующее утро.
Я проснулся чуть раньше рассвета — инстинкты не подвели. Слишком тихо стало. Опасно тихо.
Съел последний фрукт, отпил немного воды, привёл в порядок снаряжение. Доспех держался, но выглядел… уставшим, как и я. Латка тут, обрывок ремня там. Щит треснут по центру, перевязан, чтобы не развалился. Копьё — целое, к счастью, но наконечник уже потемнел от засохшей крови.
Солнце только начало касаться кромки холмов, когда я двинулся дальше. Шёл медленно, чутко, внимательно. Каждый куст — потенциальная засада, каждый камень — тень, где может затаиться новый кошмар.
В голове всё ещё гудело от перенапряжения, но тело слушалось лучше. Кажется, перестройка почти завершилась — движения стали точными, резкими, экономными. Я чувствовал копьё. Не просто держал его — чувствовал, как продолжение руки.
