После развода в 40. Между нами твоя истинная (СИ) - Гераскина Екатерина

Сильва дернула уголком губы в намеке на улыбку. Взяла чашку со столика. Отпила. И только тогда посмотрела на меня вновь.

— Сейчас тебе предстоит набираться сил. Тебе нужно выносить ребёнка. И не трать свою магию понапрасну.

А потом, ее глаза сверкнули зеленью. Все же в первый раз мне не показалось.

— И вспомнить то, что ты забыла.

— У меня есть такое ощущение, — сказала я тихо, — что какой-то участок памяти… выпал. Будто вырван кусок. Я пытаюсь вспомнить, но… никак не могу понять, что именно. А ещё… — я замялась, — меня мутит от одного только вида рябины.

Я подняла руку. Сильва не могла не заметить мое преображение.

Кожа стала идеально ровного жемчужного цвета. Запястья тонкие и изящные. Пальцы казались длиннее, утончённее. На них — не ногти, а лёгкие, полупрозрачные когти, переливающиеся мягким перламутром.

Я осторожно дотронулась до лица. Скулы стали выше, черты — чётче, будто выточенные из лунного камня. А уши… вытянутыми. Я снова посмотрела на Сильву.

Она не удивилась. А значит точно знала кто я.

— Твоя сущность пробуждается, — сказала она тихо, — Но её пока нужно прятать.

— Какая сущность? — выдохнула я.

Сильва подалась ближе. Глаза снова блеснули зеленью.

— Сущность фейри, — произнесла она почти шёпотом.

Глава 29

— Фейри, — повторила я за Сильвой.

Это слово было мне и знакомо, и незнакомо одновременно. Оно звучало мягко, тепло, будто тянуло изнутри что-то древнее и забытое.

— Да, фейри, — кивнула она.

— Но ведь я человек… — прошептала я.

— Так ли это? — Сильва вскинула бровь.

Я покачала головой, тяжело вздохнула, потёрла лоб ладонью.

— Нет… я уже ни в чём не уверена. Ни в том, какая у меня магия, ни в том, что я делаю, ни в том, что вообще происходит вокруг. Почему я должна скрывать свою кровь?

— Потому что фейри не существует, — тихо сказала она.

— Ну как же не существует? Вот же я! — удивленно вскинула бровь. — Я так понимаю, что и вы… и даже та незнакомка, что помогла мне бежать… и даже та безднова Сандра, из-за которой начались все мои проблемы!

Сильва рассмеялась. Её смех был мягкий, как шелест листвы.

— Не могу сказать, что фейри — добрый народ, — произнесла она, чуть покачивая головой. — Мы… своеобразные. Мы вынуждены скрывать себя. Немногие из нас помнят, кто мы такие… много сведений утеряно. Не все выжили. Только единицы.

— Фейри боятся рябины? — спросила я.

— Да, — кивнула Сильва. — Она жжёт. Разъедает кожу. Чем сильнее фейри, тем больше ее нужно. Рябина нужна, чтобы усмирить кровь.

Я посмотрела на свои руки и на миг показалось, что на коже проступили следы ожогов, почувствовала фантомную боль.

— Скажите мне… — я подняла взгляд. — В силах ли фэйри стереть память?

— Нет, стереть память — нет, — ответила Сильва спокойно. — Но навести морок — запросто. Навести гламур: изменить лицо, голос, походку — был один человек, стал другой. Это излюбленное развлечение фэйри: морочить голову людям, водить их по лесу, заставлять сомневаться, кто они.

— Расскажи подробнее — попросила я. — Расскажи всё, что я должна знать.

Сильва отпила чая. Вернула чашку на столик.

— Послушай, — начала женщина тихо, — это не сказка.

Она наклонилась чуть ближе, и голос её стал ещё мягче:

— Фейри — народ Холмов. Древний и красивый, как сама Тьма под лунным светом.

Она сделала паузу, прислушиваясь к треску огня в камине.

— Они не из мира людей, — продолжила она. — Хотя ходят по тем же тропам, дышат тем же воздухом. Но их дыхание — холоднее, голоса — мягче, а глаза — слишком живые: будто в них отражает сам Лес…

Она подняла руку, поиграла пальцами, и так завораживающе это вышло, что я засмотрелась.

— Их кровь поёт. Она течёт в венах серебром, зовёт к Луне и свободе. Но — предупреждаю — та же кровь способна сжечь, если не научиться держать её в узде. В каждом из них живут и свет, и тень.

Я смотрела, как кружится пар над чашкой, как тени на лице Сильвы подрагивают.

— Фейри умеют создавать мороки — обманы прекрасные, как сон. Они могут превратить осенний дождь в звёздный ливень, а старый пень — в трон, сверкающий драгоценными огнями.

Сильва не спеша сделала еще глоток.

— Фейри живут долго, как и драконы. В их мире нет случайностей: если фейри улыбнулся тебе — значит, он уже что-то задумал. Они говорят одно, подразумевают другое, делают третье. Их обещания красивы — но коварны. В каждом — правда… и ловушка.

Сильва опустила взгляд на чашку.

— Фейри бывают двух Дворов: Благого и Неблагого. Благие носят свет, но могут ослепить им. Неблагие несут тьму, но иногда именно в их тенях прячется спасение. У одних крылья прозрачны, как лунный лёд; у других — плотные, словно ткань ночи. Но все они одинаково прекрасны — и одинаково опасны.

Я услышала, как ветер за окном подул сильнее. Сильва улыбнулась уголком губ.

— Фейри не стареют, вечно молоды и красивы. Лишь становятся прозрачнее, будто растворяются в свете к концу жизни. И когда фейри исчезает, никто не знает: умирает ли он… или просто возвращается туда, откуда пришёл — под Холмы.

Она наклонилась чуть вперёд.

— Главное: у каждого фейри есть настоящая форма, та, что скрыта под гламуром. Иногда она прекраснее любого сна. Иногда — страшнее кошмара. И если фейри решит показать тебе, кто он есть на самом деле — значит, он доверяет тебе. Или выбирает. Что, по сути, почти одно и то же.

Половина слов Сильвы звучали как сказка, как иносказание, но было что-то завораживающее слушать об этом исчезнувшем Дивном народе.

Сильва вздохнула, пальцем провела по ободку чашки.

— Фейри никогда не были едины. Даже в самом начале. Когда ещё Холмы дышали светом, а звёзды опускались до травы, чтобы напоить нас магией… мы уже были разделены. Два Двора — Благой и Неблагой. Два мира под одной луной.

Она подняла глаза, и в них мерцал отблеск пламени.

— Благие — те, кого люди называли святыми, почти безупречными. Они держали себя отрешённо, словно жили не здесь, а в отражении этого мира. У них — холодная красота, кристальная, режущая, кожа перламутр, глаза ясные. Они почитают порядок, симметрию, слово, данное раз и навсегда.

Но с ними трудно жить. Они не знают жалости. Их справедливость без сострадания, их милосердие — острое, как клинок.

Сильва помолчала.

— А Неблагой Двор… — она чуть улыбнулась уголком губ. — Их зовут тёмными, но это слишком просто. Они — те, кто помнит боль, кто не стыдится теней. Их кожа темнее, почти серая, волосы — цвета воронова крыла, глаза — зелёные с янтарными отливами.

Они не гнушаются другими методами — колкими, быстрыми, порой жестокими. Но в их жестокости есть жизнь. Они способны любить до безумия и защищать до крови.

Благие зовут их испорченными, но я думаю — они просто настоящие.

Она подняла взгляд.

— Благие не любят страсти. Для них чувства — слабость, источник хаоса. Они холодны, как зимние горы. А Неблагие — наоборот: они дышат бурей, ветром, огнём. Они нарушают правила, но живут искренне. В их мирах слышен смех, плач и песни, в которых есть боль, но есть и правда.

Сильва откинулась на спинку дивана.

— Люди часто считали, что Благой Двор — свет, а Неблагой — тьма. Но это не так.

Свет может ослепить, а тьма — укрыть.

Иногда спасение приходит не с лучом, а с тенью.

Она посмотрела на меня пристально:

— Благие ищут совершенства, но теряют тепло. Неблагие — несовершенны, но живут сердцем.

Сильва замолчала. Ветер за окном раскачал ветви, и в щель между ставнями ворвался тонкий запах рябины — горький, острый, будто предупреждение.

Она поднесла чашку к губам, вдохнула аромат.

— Запомни, дитя, — сказала тихо, почти шёпотом. — встретишь фейри, никогда не верь их улыбке. В ней может быть всё — и нежность, и ловушка. А если они скажут, что выбирают тебя… — она подняла взгляд и чуть прищурилась, — тогда уже не отвертишься.