Мулен Руж - Ла Мюр Пьер

В следующий момент сонная тишина, царившая на лестнице, нарушилась громким топотом, выкриками и пением. Молодые люди взбирались по лестнице, перетаскивая мебель на плечах, царапая стены, натыкаясь на перила, перекликаясь между собой через этажи, отчего на лестнице поднялась веселая суматоха.

Взмокший от волнения Анри взволнованно расхаживал по огромной комнате, давая указания и порываясь помочь.

– Слушай, Лотрек. – Лукас возник в дверном проеме со связками холстов в обеих руках. – А это барахло куда свалить?

– Ну, куда-нибудь… Вот хотя бы здесь, в углу. Только осторожно. Один из них еще не совсем просох.

Лукас сложил картины и прошелся по комнате, с интересом озираясь по сторонам.

– Вот это я понимаю, настоящая студия! Эх, если бы мой старик позволил мне такой обзавестись!

– Если хочешь, приходи работать сюда.

Но Лукасу было неприятно уже даже одно упоминание о работе, и он поспешил к выходу, столкнувшись в дверях с Рашу, согнувшимся под тяжестью стола для рисования.

– Черт побери! – заворчал тот, опуская стол на пол и выпрямляясь. – Ты что, нарочно выбрал студию на четвертом этаже? Ты бы уж сразу на вершине Вандомской колонны обосновался, что ли… Или, может, тебе просто нравится карабкаться по лестнице?

Все еще тяжело дыша, он направился к кушетке у окна и рухнул на нее. С минуту сидел, озираясь, сложив огромные руки на коленях.

– Отличное место, – кивнул он наконец. – Северный свет и все такое…

– Тебе правда нравится? – Анри сел рядом. Ему очень хотелось взять друга за руку, однако он помнил, что студенческий этикет категорически отрицает любое проявление эмоций. – Спасибо, что помог достать катафалк.

Рашу лишь отмахнулся, а затем снова окинул взглядом комнату и с кряхтеньем поднялся с кушетки.

– Ладно, пойду я. Там, внизу, еще куча вещей.

Он направился к двери, и тут лестницу огласили возмущенные вопли. Анри поспешно вышел на площадку.

– Пожалуйста, потише! – взмолился он, перегибаясь через перила.

– Представляешь, этот недоносок Гози позволил себе нелестно отозваться о моей знакомой! – выкрикнул в ответ Анкетен, находившийся двумя этажами ниже. – Он обозвал ее старой ведьмой.

– И это чистая правда, – отозвался Гози из-за мольберта, который тащил наверх. – Все консьержки – старые ведьмы, а его подружка была консьержкой.

– Да, была, – попробовал оправдаться Анкетен. – Но при этом она оставалась настоящей красавицей. Обычно я спускался в каморку к своей крале, когда ее муж отправлялся развозить уголь. – Он опустил на пол складную ширму и свесился через перила, глядя сверху вниз на своего оппонента. – Иди сюда, – это уже походило на вызов, – и я покажу тебе, как называть Эмили старой ведьмой. Ты, тупой бабуин, никогда не спал с такой женщиной. Ты бы видел ее груди! Они были… они были словно выточены из мрамора!

Гози же лишь презрительно фыркнул в ответ. Всего неделю назад он нашел прощальное послание от очередной пассии, которое на сей раз было приколото к его выстиранной рубашке, а потому пребывал в скверном расположении духа.

– Да эта твоя Эмили, она была такой же, как все они! Старой каргой с обвисшим животом и сиськами до пупа!

– До колен! – поправил Лукас.

– Не, она на них сидела! – пробубнил Гренье из-под плетеного кресла, которое нес на голове.

– Она спотыкалась о них при ходьбе! – оглушительно загромыхал Рашу, сбегая по лестнице.

Молодые люди расхохотались. Двери квартир то и дело открывались, из квартир выглядывали жильцы, заинтригованные царящим на лестнице буйным весельем.

– Ради бога, заткнитесь! – чуть не плакал Анри с площадки верхнего этажа. – Ведь мадам Лубэ может услышать…

Она действительно все слышала и была тронута до глубины души подобной заботой о ее женских чувствах. Художники и в самом деле не блистали манерами и воспитанием, но он был совсем не таким, как они…

По пути в студию Гози и Анкетен все еще переругивались.

– И все-таки Эмили была красавица, – горячился Анкетен. – И такая страстная! Ты даже представить себе не можешь, какие вещи она вытворяла. – Прислонив ширму к стене, он вытер рукавом пот со лба. – Взять хотя бы…

– Да знаю я, знаю, – глумился Гози. – Она извивалась, крутила задницей, царапала тебе спину и стонала, что ты ее убиваешь. Но это слова, только слова. Женщины холодны, и ничего с этим поделать нельзя. У них рыбья кровь.

Мало-помалу переезд близился к концу. Один за другим друзья заходили в студию, сваливали на пол поклажу и устало опускались на кушетку, тяжело дыша и устремив отсутствующий взгляд в пространство.

– Все! – шумно выдохнул Рашу, сжимая в объятиях Венеру Милосскую. – Ну и тяжесть! Эта тетка потянет на целую тонну, не меньше. Но зато, друзья мои, вы только взгляните, какая задница! Я изучал ее все время, пока тащил сюда, и скажу я вам…

– Огромное всем спасибо, – вступил Анри, – за помощь…

– Умираю от жажды! – перебил его Гренье.

– Внизу дожидается катафалк, – объявил Рашу, – так что могу подбросить вас в «Нувель», это как раз по пути на кладбище.

Предложение было с энтузиазмом принято, и молодые люди проворно вскочили с кушетки, надвигая шляпы на глаза.

– Вы идите, – предложил Анри. – Я вас догоню.

Их тяжелые шаги загрохотали вниз по лестнице. Вскоре голоса стихли, и загроможденная вещами комната погрузилась в тишину. Анри присел на краешек кушетки, с улыбкой обводя взглядом холсты, беспорядочно развешанные по стенам, перевернутые стулья и кресла, мольберты, складную лесенку, Венеру Милосскую в углу.

Его студия! Наконец-то у него появилась студия… И ему обязательно будет хорошо здесь. В этом он не сомневается. Это отправная точка его карьеры. И, даже став знаменитым портретистом, он никогда не забудет эту огромную комнату с пузатой печкой, окном в полстены, балконом, спальней и неработающей ванной…

Все еще улыбаясь, Анри надел шляпу, пальто. Напоследок окинув взглядом студию, вышел в коридор и осторожно закрыл за собой дверь.

Он заметил, что газовые светильники на лестнице зажжены. Все-таки какая милая женщина, эта мадам Лубэ! Очень предусмотрительно с ее стороны осветить лестницу, чтобы он не сломал себе шею. Да, он непременно будет здесь счастлив…

В «Нувель» было многолюдно и накурено. Анри толкнул тяжелую дверь и направился к столику в дальнем конце зала, где они обычно устраивались с друзьями. Но даже его прибытие не положило конец спору, разгоревшемуся между Гози и Анкетеном. Непримиримые приятели свирепо поглядывали поверх пивных кружек, время от времени переругиваясь и выпуская клубы табачного дыма в лицо друг другу.

Анри присел на кожаный диванчик рядом с Рашу, протер стекла пенсне, заказал пиво и огляделся по сторонам. Наступил час аперитива, священное для художников время. Официанты в белых фартуках лавировали между столиками, ловко удерживая на кончиках пальцев заставленные посудой круглые подносы. За окном бурлила жизнь, ее шум, подобно разъяренному прибою, врывался в зал кафе всякий раз, как открывалась входная дверь, и на мгновение в нем тонули разговоры и стук соусников о мраморные столешницы. То там, то здесь вспыхивали жаркие студенческие споры на темы искусства, заводились разговоры о женщинах, кое-кто из студентов старательно прихорашивался, а остальные напряженно играли в карты, пряча тузов в рукаве и ставя на кон стакан выпивки. Старшие представители богемы, облаченные в забрызганные краской брюки и черные плащи, отдыхали после праведных трудов, коротая время за выпивкой покрепче и чтением газет. Неудачники собирались группками, чтобы в очередной раз обличить жестокость галерейщиков, бессердечие критиков и непробудную тупость общества, упорно отказывающегося покупать их замечательные живописные полотна.

К шести часам вечера друзья Анри успели основательно переругаться, выразить взгляды на творчество Гойи и Делакруа, поделиться опытом в части обольщения женщин и способов пробуждения в них самых низменных инстинктов. Они также выпили по несколько кружек пива, накурились терпкого табака и уже начинали ощущать некоторую усталость.